Если вы в течение десяти месяцев пи разу никуда не выходили вечером, перспектива похода в кино в компании вашего зятя и двоих детей может показаться вам выдающимся событием. Грейс Вудвилл отправилась в три часа в парикмахерскую и, выйдя оттуда, почувствовала себя в еще более приподнятом настроении, чем в тот момент, когда Пат впервые поцеловала ее по собственному почину. В витрине магазина «Моран» был выставлен премиленький золотисто-коричневый свитер, и Грейс, которая уже целый век ничего не покупала себе из вещей, поддалась порыву немедленно купить его.
Надо устроить сегодня особенный ужин для Майка, сделать цыпленка под соусом карри. Джин никогда не готовила это блюдо, потому что не любила его, а Майк и дети обожали. Грейс купила цыпленка, и к тому моменту, когда Джон и Пат вернулись из школы, бунгало уже было густо наполнено ароматом соуса карри и кисло-сладким запахом ананаса.
В шесть часов Грейс отошла от стола и переоделась в новый свитер. Без пяти семь все они уже сидели в гостиной, нарядные и немного смущенные, больше похожие на людей, надеющихся, что их возьмут в гости, чем на семью, собравшуюся пойти в местный кинотеатр.
Телефон не умолкал ни на минуту. В полицейский участок Кингсмаркхема звонили не только люди, живущие поблизости, не только из графства Сассекс, но и из Бирмингема и Ньюкасла, а также из Северной Шотландии. Все звонившие заявляли, что видели Джона Лоуренса одного, либо с мужчиной, либо с двумя мужчинами или двумя Женщинами. Какая-то женщина из Карлайла видела его, как она утверждала, со Стеллой Риверс. Лавочник в Кардиффе продал Джону мороженое. Водитель грузовика подвозил пропавшего Лоуренса и сопровождавшего его мужчину средних лет в Грантхем. Все эти истории нуждались в проверке, хотя и казались весьма сомнительными.
На участок стекались люди с рассказами о подозрительных личностях и машинах, замеченных на Милл-Лейн. К этому моменту подозревались не только красные «ягуары», но и черные, и зеленые, а также черные фургоны и мотоциклы с колясками. А тем временем энергичный поиск продолжался. Работая без перерыва, люди Уэксфорда вели методичное расследование, переходя из дома в дом, с особенным пристрастием опрашивая всех мужчин старше шестнадцати лет.
Без пяти семь Берден оказался возле отеля «Олива и голубка» на главной улице Кингсмаркхема, напротив кинотеатра. Он вспомнил о встрече с Грейс и своими детьми, а также о том, что должен увидеть Джемму Лоуренс перед окончанием рабочего дня.
Телефон-автомат возле отеля был занят, и возле телефонной будки стояла небольшая очередь ожидающих. К тому моменту, когда все поговорят, решил Берден, пройдет добрых десять минут. Он снова бросил взгляд на кинотеатр и увидел, что, хотя начало удлиненной программы в половине восьмого, главный фильм начнется не раньше чем через час. Не было никакого смысла звонить Грейс, когда он мог спокойно заехать в Стоуэртон, выяснить, как обстоят дела у миссис Лоуренс, и успеть домой к без четверти восемь. Грейс вряд ли рассчитывает на то, что он приедет вовремя. Она прекрасно все понимает. И, безусловно, даже его дети вряд ли высидели бы и документальный фильм о путешествии по Восточной Англии, и хронику новостей, и все анонсы кинокартин.
На этот раз парадная дверь оказалась закрыта. Улица выглядела пустынной, но почти каждый дом был ярко освещен. Казалось, что накануне не произошло ничего такого, что могло нарушить покой этой тихой загородной улочки. Прошло время, и мужчины и женщины смеялись, и болтали, и работали, и смотрели телевизор, и говорили: ну что тут поделаешь? Такова жизнь.
В ее доме свет не горел. Он постучал в дверь, и никто не появился. Наверное, она куда-то ушла. И это несмотря на то, что пропал, а возможно, убит ее единственный ребенок? он вспомнил, как она была одета, состояние ее дома. Особа, любящая повеселиться, подумал он, и не слишком преданная мать. Очень может быть, что приехал один из ее лондонских друзей, и она ушла с ним.
Майк снова постучал, и тут услышал какой-то звук, какое-то шарканье. Медленные шаги тяжело приблизились к двери и замерли.
Он позвал:
— Миссис Лоуренс, все в порядке?
До него донесся тихий ответный звук — то ли всхлип, то ли стон. Дверь дрогнула и открылась внутрь.
Ее лицо было безжизненным и распухшим от слез. Она плакала, всхлипывая. Слезы струились по ее лицу. Берден закрыл за собой дверь и включил свет.
— Что произошло?
Она отвернулась от него, бросилась к степе и замолотила по ней кулаками:
— О господи, что мне делать?
— Я знаю, как это трудно, — беспомощно сказал он, — но мы делаем все, что в человеческих силах. Мы…
— Ваши люди, — всхлипнула она, — приходили и уходили весь день, искали и… и спрашивали меня о разных вещах. Они перерыли весь дом! И люди непрерывно звонили, ужасные люди. А одна женщина… женщина… О господи! Она сказала, что Джон мертв, и она… она описала, как он умер, и сказала, что это я во всем виновата! Я не могу этого вынести, не могу вынести, я отравлюсь газом, я вскрою себе вены…
— Прекратите! — заорал Берден.
Она повернулась к нему и пронзительно закричала ему в лицо. Он размахнулся и больно ударил ее по щеке. Джемма захлебнулась и обмякла. Чтобы не дать ей упасть, он обхватил ее руками, и на мгновение она прижалась к нему, словно в любовном объятии, уткнув мокрое лицо в его шею. Потом она сделала шаг назад и встряхнулась, разметав свои рыжие волосы.
— Простите меня, — сказала она. Ее голос был хриплым от слез. — Я обезумела. Мне кажется, я схожу с ума.
— Идите сюда и расскажите мне все. Ранее вы были настроены более оптимистично.
— Это было сегодня утром.
Джемма говорила теперь спокойно, тонким прерывающимся голосом. Постепенно и не очень связно она рассказала ему о полицейском, который обыскал ее шкафы и обшарил мансарду, о том, как полицейские выдрали всю поросль вокруг старых деревьев в этом диком саду. Она рассказала ему, вздыхая, об оскорбительных телефонных звонках и вызванных публикацией во вчерашних вечерних газетах письмах, которые ей доставили сегодня днем.
— Вам не следует открывать никакие письма, если только они не написаны знакомым почерком, — сказал он. — На все остальные сначала должны взглянуть мы. Что же касается телефонных звонков…
— Ваш сержант сказал, что вы получили разрешение прослушивать мой телефон.
О на глубоко вздохнула, теперь спокойнее, но слезы все еще текли по ее щекам.
— Нет ли у вас бренди в этом… э… жилище?
— В столовой. — Женщина слабо улыбнулась. — Все это принадлежало моей двоюродной бабушке. Это… э… жилище, как вы выразились, было ее. Бренди ведь может храниться долгие годы, не так ли?
— Чем дольше, тем этот напиток становится лучше, — сказал Берден.
Столовая была похожа на пещеру, там оказалось холодно и пахло пылью. Он задумался о том, какое стечение обстоятельств привело ее в этот дом и почему она тут осталась. Бренди оказался в буфете, который напоминал скорее деревянный особняк, чем предмет мебели, так он был украшен резными стойками, и арками, и нишами, и балкончиками.
— Вы тоже выпейте немного, — сказала она.
Берден заколебался:
— Пожалуй. Спасибо.
Он снова вернулся к креслу, на котором сидел до того, как пошел в столовую, а женщина села на пол, поджав ноги и пристально глядя на него с пытливым слепым доверием. Единственная горевшая лампа слабым золотым светом озаряла пространство за ее головой.
Она потягивала бренди, и несколько минут они сидели в полном молчании. Потом, согревшись и успокоившись немного, Джемма заговорила о потерявшемся мальчике, о том, чем он любил заниматься, что говорил, о том, какой он не по годам развитый. Она говорила о Лондоне и о том, каким странным казался Стоуэртон и ей, и ее сыну. Наконец женщина замолчала, остановив взгляд на его лице, но он уже не чувствовал того смущения, которое вначале вызывал у него этот доверчивый, по-детски непосредственный взгляд. И это смущение не вернулось даже тогда, когда, подавшись вперед, она импульсивно схватила его руку и крепко сжала.
Берден не был смущен, но прикосновение ее руки ударило его словно током. Оно вызвало такой шок и такое неожиданное беспокойство, что, вместо того чтобы, как всякий нормальный мужчина, взять руку хорошенькой женщины в свои, он вдруг испытал иллюзию, что всем своим телом прикоснулся к ее телу. От этого его бросило в дрожь. Он высвободил свою руку и резко сказал, прервав теперь уже тягостное и затянувшееся молчание:
— Вы — уроженка Лондона. Вы любите Лондон. Зачем вам жить здесь?
— Это ужасно, правда? — Напряжение и ужас исчезли из ее голоса, и он снова стал нежным и глубоким. Звук этого красивого голоса взволновал инспектора почти так же, как прикосновение ее руки. — Это не дом, а какой-то ужасный старый белый слон, — сказала Джемма. — Я и понятия не имела о существовании двоюродной бабушки. Она умерла три года назад и завещала этот дом моему отцу, но он и сам умирал от рака. — Необыкновенно грациозным, но непроизвольным движением она подняла руку и отбросила тяжелую прядь волос с лица. Широкий вышитый рукав странной тупики обнажил ее белую руку, на которой свет лампы высветил топкий золотой пушок. — Я пыталась продать этот дом, по он никому не был нужен, а потом отец умер, и Мэтью — мой муж — оставил меня. Куда еще было мне идти, как не сюда? У меня не осталось средств, чтобы платить за аренду нашей квартиры, а деньги Мэтью кончились. — Казалось, что уже несколько часов прошло с того момента, когда она устремила на него свой пристальный взгляд. Теперь наконец Джемма отвела глаза. — Полиция, — сказала она очень тихо, — думает, что Джона мог забрать Мэтью.
