Ознакомительная версия.
— Вот вы и работайте, — резонно возразили непосредственные молодухи и, шурша длинными цветастыми юбками, вышли на станции Галаховка.
«Да, — подумал Глеб, — старое поколение до сих пор не может отрешиться от устаревших совковых норм поведения, никак не приспособятся, бедняги, к реалиям современней жизни».
В Галаховке же в вагон зашел подозрительный тип с бегающими глазами. Глеб сразу усек: из нашего контингента. Недавно освободился по УДО. Работы нет. Да и кто возьмет на работу наркомана?! А пить-есть надо. И пьет не водичку из родничка. При современной экологии из родничка попьешь — не то что козленочком, козлом станешь! И это еще в лучшем случае. А то и подцепишь какой-нибудь гепатит и сыграешь в ящик! Значит, потребляет этот гражданин по своему криминальному труду, пребывает на свободе за счет презумпции невиновности. Так, высмотрел… Присел на скамейку рядом с вздремнувшим шестисоточником. Ну что у такого можно спереть? Паршивую сотню рублей! Совсем «деловой» измельчал! Наверное, и надоела уже такая свобода! Обратно на зону захотелось: там дружки остались, упорядоченный быт, бесплатная кормежка, культурные развлечения… А тут… Вот даже несчастный тощий кошелек не удалось вытащить! Наслушались, лохи, телевизионных баек про виктимность — и даже спят вполглаза! Кстати, «виктимность» — это по-научному. А сказать по-простому, виктимные — это те, кто как бы типа сами всех приглашают: «Вы нас, пожалуйста, обворуйте, ограбьте, изнасилуйте и убейте!» Придумали этот термин ученые-криминалисты по заданию соответствующих ведомств. В конце концов, сколько можно слушать: «Законодатели — идиоты. Правоохранители — держиморды. Судьи — взяточники. ФБИН — да что можно нематерного сказать о ведомстве с таким названием?!» — «Нет! Хватит! Надоело! На себя лучше посмотрите, придурки виктимные!» Вот такой виртуальный диалог происходит между обществом и властью.
Действительно, шестисоточник проснулся и опасливо придвинул сумку к себе. «Деловой» выругался от досады, поднялся и пошел в следующий вагон — искать фраера повиктимней. Глеб, который уже приготовился задержать ворюгу на месте преступления с вещдоком — кошельком сонливого садовода, вздохнул с облегчением. Идти за ним по вагонам он не собирался. Одно дело, если преступление происходит на его главах, тут уж ретивое не выдержит. А формально — это не УГРО территория. Тут полиция работает. Теперь все обязанности, территории и функции строго распределены между разными правоохранительными ведомствами. Так что лезть с угрозыскной физиономией в транспортной полиции ряд строго запрещено. И помогать условно-досрочнику снова усесться на государственные хлеба Глеб не собирался. Он и сам сядет! Пусть один, другой и даже третий кандидат на облегчение карманов, ему встреченный, внемлет теленаставлениям и остерегается виктимности, рано или поздно найдется и такой, кто телепредупреждениям не внемлет — в результате по собственной вине лишится кошелька, А если все пассажиры в этой электричке окажутся невиктимными — еще хуже, Пить-есть все равно нужно. Ну и шарахнет этот гопник какого-нибудь невиктимного прохожего арматуриной по голове. Мало того что кошелек умыкнет, еще и человека убьет или искалечит. Уж лучше бы ему все-таки попался какой-нибудь виктимный субъект, хотя бы обойдется без крови.
Раздумья Глеба о вине жертв преступлений в своих несчастьях прервало появление молодой женщины в темном одеянии, похожей на монашку. Может, это была и не монашка, но и строгое одеяние, и возвышенно-отрешенное выражение лица обличало в ней женщину божественную. Продавать она ничего не собиралась, напротив, хотела подавать людям надежду, поэтому запела чистым-пречистым, хрустальным, прямо-таки ангельским голосом:
— Проснись, душа беспечныя! Не лей невинных слез! И от мучений вечныя спасет тебя Христос!
«Эх, — мысленно, но тяжело вздохнул Глеб. — Кто она им? Не жена, не любовница — тем, кто освоил Парнас. Вот оттого ей судьба непрестижная: петь в электричке для нас. А ведь могла б этим голосом ангельским под ярким светом софитов больших вместе иль рядом хотя бы и с Басковым петь, посрамляя звездулек иных!»
Глеб так расчувствовался, что незаметно для себя стал думать стихами. Но сожаления в его душе сочетались с упованием.
«Зато несет эта ангельская вагонная певица в пассажирские массы идеи благородные, пытается совесть пробудить даже в закоренелых в злодействах сердцах! На кого-то ее призыв к добру и милосердию подействует, призадумается о жизни своей… М-да… А от других — как от стенки горох! Они увещевания святых апостолов и самого Христа пропускают мимо ушей. А уж уговоры простой монашки, пусть и с чудесным ангельским голосом, для них вообще звук пустой! И много их, таких тугоухих… Идет война антинародная, криминальная война! И ни ангельским голосом, ни телеувещеваниями ее не остановить! Если даже таких хозяев жизни, как Никита, Изяслав и Дэн Никандровы и господин Табунов, запросто отправляют на тот свет, кто вообще может чувствовать себя в безопасности?!»
Предаваясь такой меланхолии, Глеб доехал до Москвы, а потом и до своей общаги. Что-то совсем грустно ему стало: жизнь не радует. Вот и Юлия его позабыла. Наверное, увлеклась молодым южноамериканским гринписовцем. Вместе борются за сохранение популяции каких-нибудь опоссумов. С горя решил позвонить Новикову: может, хоть мачехе в связи с трагической кончиной Дэна Юлия по телефону выразила свое соболезнование. Новиков плохое настроение Глеба сразу заметил:
— Что загрустил, казак, голову повесил? Аль мало красных девиц вокруг шастает? Аль зарплату тебе никак не повысят? Аль на майорское звание представления не подают? Не сомневайся! Будешь ты полицай-майором!
Даже обругать его за подковырку не было настроения…
— Чему радоваться? От Юлии никаких вестей. Могла бы хоть из вежливости позвонить, справиться о здоровье, что ли… Мне же номер ее южноамериканского телефона не известен. Всё ваша служба безопасности позасекретила: и что надо, и что не надо.
— Засекретили только из сочувствия тебе. Знаешь, в какую сумму туда роуминг обойдется? Ты не только комнату в коммуналке себе после своих любовных звонков не купишь, на коврик у дверей денег не останется! А Юлия тебя не забыла, даже через свою ненависть ко мне переступила — спрашивала у меня, как до тебя дозвониться. Но я ответил, что ты в дальней командировке, воюешь среди гор высоких, куда мобильная связь не достает.
— Да ты!.. — возмутился Глеб. — Да я тебя!..
— Погоди, не ори! Скажи мне сначала: хочешь ли ты организовывать похоронный ритуал на собачье-кошачье-птичьем и прочих братьев и сестер наших меньших кладбище ЗАО «Общее благоденствие»?
— Я что, похоронных дел специалист? — изумился Глеб. — Собак, кошек и прочих добрых тварей я люблю, но заниматься их похоронами не собираюсь.
— А работу собачье-кошачьего санатория для ВИП-друзей человека курировать собираешься?
— Ты мне зубы не заговаривай! Почему не сказал Юлии, что я уже вернулся из командировки, и не сообщил ей номер моего телефона? Зачем девушку обманывал?
— Тебя я от нее спасал! Потому что Юлечка искала тебя, чтобы препоручить твоим заботам все предприятия ЗАО «Общее благоденствие», за исключением бутика сверхмодной молодежной одежды. А я бы его как раз курировать не отказался: там в женском отделе и продавщицы, и посетительницы очень даже… Но ты туда не вздумай и соваться — выйдешь обратно уже на костылях. Кстати, ты костыли-то себе уже закупил? Юлечка скоро из Южной Америки возвращается, так что запасайся медицинским инвентарем заранее. И комнату в коммуналке поскорее покупай! А то навестит тебя твоя любимая в общаге и встретит в коридоре какую-нибудь девушку. Может, и не твоя гостья это была, а к соседу приходила. Только, боюсь, Юлечку тебе придется долго разуверять и уверять в этом, причем стоя на одной ноге…
— Не так нежное общение с Юлечкой будет страшно, как ты его малюешь! Я сразу объясню милой-дорогой, что при всей моей огромной любви к ней и к братьям-сестрам нашим меньшим я никак не смогу курировать санаторно-ритуальные предприятия ЗАО «Общее благоденствие», потому что чуть ли не круглосуточно занят на службе.
— Но ты же знаешь, какой работой, по мнению прогрессивно-консервативно-либеральной общественности, занимаются правоохранительные органы, — ехидно усмехнулся Новиков. — Они вымогают взятки и крышуют палатки, а в промежутках между вымоганием и крышеванием разгоняют митинги, шествия и собрания. И Юлия это общее мнение разделяет, никчемной малоденежную службу в полиции считает, поэтому работать в ЗАО «Общее благоденствие» тебя заставляет. Но совет мой тебя спасает: с Горюновым помирись и совладельцем охранно-сыскного агентства «Следопыт» становись. Коммерческие предприятия и символические с нашими братьями-сестрами меньшими объятия — только это стоящие занятия, так Юлия считает. Но только тот, у кого голова варит, это понимает.
Ознакомительная версия.
