– Ну и славненько. Ребятки, быстро фиксируем обстановку на месте, все шприцы и ампулы маркируем – и в управу. Гражданин, может, вы нам сразу скажете, какой препарат пытались ввести?
Он, конечно, молчал. Но в общем-то понимал, что эта мера временная и абсолютно бесполезная. Он попался. Ах ты, черт возьми! Как же так? Неужели они его заманили в ловушку?
* * *
Настя не помнила, приходилось ли ей когда-нибудь так кричать. То есть она, конечно, не кричала в полном смысле слова, но говорила на таких повышенных тонах, что сама себе удивлялась.
– Как ты мог?! Как ты посмел?! Вводить беременную женщину в комбинацию! У тебя в голове есть хоть капля разума?
Коротков ничего не мог с собой поделать. Он в глубине души признавал, что Аська права, но все равно не мог справиться с улыбкой, помимо воли растягивавшей его губы.
– Ну чего ты кричишь? – увещевал он ее как малого ребенка. – Чего ты кричишь? Во-первых, Таня сама предложила эту идею. Во-вторых, ее муж Стасов ее поддержал. В-третьих, ты же знаешь Валюшку, она машину водить научилась раньше, чем по земле ходить. К твоему сведению, она с восемнадцати лет состоит в ассоциации каскадеров и систематически снимается в кино со всякими автомобильными трюками. Для нее поставить такую сцену – плевое дело. Гарантия безопасности – двести пятьдесят процентов. Татьяне всего-то и нужно было в определенный момент тихонечко опуститься на колени, вот и все. Чего ты психуешь?
– А вдруг что-нибудь не получилось бы? Вдруг она упала бы, ударилась, испугалась? Ты об этом подумал?
– Но она же не упала и не ударилась, – возразил Коротков. – Аська, не порти мне праздник. Ты же мечтала найти хоть одного убийцу. Вот я тебе его доставил на блюдечке с упоительными розочками, а ты все недовольна. У него полная сумка всякой отравы, при помощи которой он собирался лишить Таню и Стасова их ребенка. Теперь ты можешь вцепиться ему в глотку и разматывать весь клубок до самого фонда. Ну, Ася, перестань дуться. У нас же все получилось.
– Получилось у них, – проворчала она, все еще кипя от возмущения. – Самоделкины несчастные. Бить вас некому.
– Как это некому? А Колобок на что? Мы еще от него получим все, что причитается. Так что ты, подруга, можешь отдыхать пока.
* * *
Я не понимал, о чем она говорит. Какое наследство? Какие миллионы? Да, мать как-то упоминала, что у моего деда были дальние родственники, которые эмигрировали из России еще до революции, но с тех пор от них не было ни слуху ни духу. Мать даже фамилии их не знала.
– Троюродный брат вашего деда оставил все состояние вашей матери. Соответственно и вам, поскольку ваша мать недееспособна, а вы являетесь ее опекуном, а потом и наследником. Фонд вступил в сговор с адвокатами наследодателя, и они в частном порядке через одного московского юриста стали разыскивать наследников. Как только этот юрист выяснил, что наследниками являетесь вы с матерью, его быстренько убрали. Он стал не нужен и опасен, ибо обладал знанием о ситуации. И принялись за вас. Теперь понятно?
– Я не могу… Не могу поверить в это.
– Вам придется, – мягко сказала Каменская. – Вам же не зря Лутов говорил, что вы можете прийти в центр босым и голым, но все ваши последующие доходы будут обращены в их пользу. Вот они, эти последующие доходы. Ради них все и затевалось. Вы написали бы официально заверенный документ о том, что доверяете юристам фонда распоряжаться всем вашим имуществом, и на этом все закончилось бы. У нас в России законы другие, но на Западе это в порядке вещей. А введение вас в наследство происходило бы именно там. Вы по-английски говорите?
– Нет…
– А по-французски?
– Нет. Я учил немецкий, – зачем-то уточнил я.
– Ну вот, видите. А коль адвокаты наследодателя являются лицами заинтересованными, то будьте уверены, вас бы обвели вокруг пальца в пять секунд. Вы бы и заметить ничего не успели. Вам скажут, что ваш двадцатиюродный дедушка оставил вам маленький домик для гостей в своем поместье, вы распишетесь в том, что не претендуете на него и дарите благотворительному фонду помощи людям, попавшим в кризисную ситуацию, и на этом все закончится. Вы никогда и не узнали бы, что на самом деле вам отошли миллионы. Вот к чему подводил вас Лутов.
Она давно уже ушла, а я все сидел в том самом кафе на Колхозной площади, где мы с ней когда-то встречались. Что стало с моей жизнью? Во что она превратилась?
Миллионы долларов. Что мне с ними делать? Наверное, можно начать какое-то свое дело, но я этого не умею, у меня к этому нет вкуса. Я не организатор, я журналист. Можно просто жить на эти деньги без забот и хлопот. Просто жить… Как жить? Как?
Говорят, если перекрыть доступ кислорода в мозг даже на три минуты, могут начаться необратимые изменения и человек становится инвалидом на всю оставшуюся жизнь. Вот и со мной произошло то же самое. Всего несколько недель я был живым мертвецом, но больше я уже не оживу. Я потерял Вику, я потерял друзей, потерял работу. Мне ничего больше не хочется в этой жизни. Даже жить не хочется. Этих нескольких недель оказалось достаточно, чтобы я утратил всякую связь с окружающей меня жизнью. После того, как я поступил с Викой, я не смогу больше любить никого, даже ее. После того, что со мной сделал Лутов, я не смогу никому верить. После того, что я сделал со своей жизнью, я не могу жить.
Все стало ненужным и неинтересным. У меня не может быть никакого «завтра», потому что вчера я уже умер.
Апрель – август 1997 г.
