Евгений Габуния - По обе стороны Днестра

Поздним вечером, а по сельским понятиям уже глубокой ночью, в окно хаты Василия Мугурела постучали. Стук был не сильный, осторожный и настойчивый. Первой его услышала жена. Она испуганно вскинула голову, но ничего, кроме смутно белеющего в темноте окна, не увидела. «Никак со сна почудилось», — с облегчением подумала она, но стук повторился, на этот раз погромче. Тревожным лаем залилась собака. Лежащий рядом Василий, который вечером пришел от своего закадычного приятеля Тимофте Болбочану изрядно навеселе, как ни в чем не бывало продолжал громко похрапывать.

— Эй, Василе, да проснись наконец, стучат, неужели не слышишь? — жена ткнула его в бок.

Василий недовольно что-то проворчал и отвернулся.

— Да проснешься ты, пьяница несчастный, — рассердилась она не на шутку и стала тормошить мужа.

Тот наконец открыл глаза, еще ничего не соображая с похмелья.

— Стучится кто-то в окно, — испуганно прошептала жена.

— Да ну тебя, совсем рехнулась, старая… — он хотел добавить кое-что покрепче, однако замолчал, прислушиваясь. В окно действительно стучали.

Кряхтя и проклиная на чем свет стоит незваного ночного гостя, Василий нехотя слез с супружеского ложа, подошел к окну и прильнул к особенно холодному после сна стеклу, чтобы разглядеть, кого это черти принесли среди ночи. Сквозь подернутое морозным узором стекло белело чье-то лицо.

— Кто там? — спросил он недовольным хриплым голосом.

— Свои, мэй, открывай, не бойся.

Голос показался знакомым. Никак Григорий. Неужели он? Минуло, считай, уже с десяток годочков, как Григорий, младший брат, подался на ту сторону. Первое время до Василия доходили слухи, будто брат сначала сильно бедствовал на той стороне, а потом и вовсе о нем ничего не стало слышно. Как в воду канул. Василий уже стал забывать о младшем брате. Своих забот хватает. И вот на тебе, объявился.

Василий отодвинул засов, отворил дверь и увидел, что брат не один. Рядом с ним темнела фигура человека пониже ростом. Василий высунулся в проем двери, чтобы оглядеть улицу. Стояла глухая, темная ночь. Ни в одном доме не светились окна. Улица, как и все село, спала глубоким сном. На него пахнуло холодом, он зябко поежился. «Март скоро, а весной и не пахнет. Ну и суровая зима выдалась, давно такой не было. И лед на Днестре до сих пор стоит, да еще какой! На каруце, загруженной кукурузой, проехать можно. Выдержит. Да где же она, эта кукуруза? — горько усмехнулся он своим мыслям. — Придет же такое в голову».

— Заходите в дом, — коротко пригласил Василий и еще раз бросил взгляд на пустынную улицу.

Братья обнялись. Жена тем временем уже успела зажечь трехлинейку, и при ее свете Василий рассмотрел младшего брата. Григорий раздался в плечах, заматерел, из юноши превратился во взрослого мужчину.

«Постарел, однако, да и чего удивляться, сколько лет не виделись». Григорий, угадав, о чем думает брат, с усмешкой произнес:

— Что смотришь, и ты тоже не помолодел, — он окинул взглядом комнату, хотел что-то сказать, но промолчал.

— Да что же вы стоите, садитесь, гости дорогие, — спохватилась Домника. Она бросила укоризненный взгляд на мужа. — Почему не приглашаешь, хозяин ты или нет?

— Был когда-то хозяином, — неопределенно отвечал Василий.

Его разбирало тревожное любопытство, но он не решался спросить вот так, с порога, откуда вдруг среди ночи возник Григорий, да еще и не один. Василия больше беспокоило не внезапное появление брата, а именно то, что пришел не один. Весь облик незнакомца, его бегающий взгляд, неопределенная улыбка на смуглом морщинистом лице вселяли смутное беспокойство. Едва спутник Григория произнес несколько слов, как Василий понял: «Не из наших мест будет. Зачем пожаловали? — не давала покоя тревожная мысль, — однако спросить он все еще не решался. — Сами скажут», — рассудил Василий и обратился к жене:

— Угощай дорогих гостей, Домника, небось, проголодались с дороги, да и согреться не мешает.

— И то правда, давно пора, — засуетилась женщина.

Вскоре на столе появились миска с мамалыгой, лук, тарелка с солениями и графин вина.

— Вы уж извините, больше ничего нет, — смущенно сказала хозяйка, приглашая гостей к столу. — Чем богаты, тем и рады. Время такое.

Она не пояснила, что именно она подразумевала под временем: то ли конец зимы, когда припасы кончаются, то ли совсем другое, о чем сказать в присутствии незнакомого человека не решилась.

— Да чего там… — Григорий жадно оглядел стол. — Мы понимаем… Не так ли, Марчел? — обратился он к своему молчаливому товарищу.

Тот ничего не ответил, лишь кивнул. Первый стакан выпили, как водится, за встречу после долгой разлуки, и гости набросились на еду. После второго их лица порозовели, скованность, царившая в первое время за столом, исчезла. Василий еще раз извинился за скудное угощение и добавил как бы в свое оправдание:

— Да разве я один так живу? Считай, почти вся Протягайловка. Трудные времена наступили, дорогой брат. Очень трудные. Не знаю, чем все и кончится. Ну, а у вас там как? — он взглянул на Григория.

— Где это — у нас?

— Ну там, где ты живешь, — Василий тянул, не решаясь задать вопрос напрямую.

Григорий разгадал эту примитивную хитрость и продолжил игру:

— А где я живу, ты знаешь?

— Точно не знаю, но вроде на той стороне… — неуверенно ответил Василий. — Люди сказывали.

— Верно сказывали. Там и живу с тех пор, как за Днестр подался. И живу, скажу тебе, дорогой Василий, хорошо. — Он со снисходительной усмешкой оглядел стол, тарелки со скудной едой, старую потрескавшуюся мебель. — А тебе, как посмотрю, не сладко под большевиками приходится. До ручки, как видно, довели.

Василий тяжело вздохнул, посмотрел на жену, как бы ища у нее сочувствия. Домника сидела молча, горестно поджав губы.

— Сам видишь. Если по правде — плохо, очень плохо. Кукурузы полмешка осталось, а о хлебе уже и забыли. Большевики забрали подчистую. Колхозы выдумали, будь они неладны. Все, говорят, будет там общее. А как оно, добро, может быть общим? — Василий все больше распалялся. — Общее — значит ничье. Голодранцы, одно слово. И в начальники себе выбрали самого последнего голодранца. Ты Костаке Гонцу помнишь, ну того, что у отца нашего покойного, мир праху его, работал?

Григорий согласно кивнул.

— Так вот, этот Костаке у них теперь председатель колхоза имени Котовского. Это у них был главный военный командир, — посчитал нужным пояснить Василий.

— Ты что, думаешь, я не знаю, кто такой Котовский? Герой гражданской войны, как они его называют, а по-нашему — бандит, слава богу на том свете уже, туда ему и дорога, пусть там геройствует. — Он резко хохотнул и посмотрел на своего молчаливого товарища. Тот оскалил в улыбке неровные гнилые зубы и поднял свой стакан. Василий только сейчас обратил внимание на его руки — белые, холеные, с длинными, аккуратно подстриженными ногтями.

— Вот за это и выпьем, друзья, — произнес он своим тихим, чуть хрипловатым голосом. И опять Василий явственно уловил нездешний акцент. Мертвое — мертвым, живое — живым, как говорится в священном писании. Поговорим о живых. — Он пристально взглянул на хозяина дома. — А другие ваши односельчане? Как они живут?

Василию стало немного не по себе от его пристального взгляда, однако он не подал виду. Не спеша осушил свой стакан, отер полиловевшие от крестьянского вина губы.

— Как вам сказать, уважаемый. По-разному живут. Одни лучше, другие похуже, однако хорошо — никто. Так, как мы, к примеру, раньше жили. Григорий должен помнить, хотя и младше меня. Помнишь, такие, вроде этого Гонцы, за версту в пояс кланялись отцу нашему покойному, когда приходили за мерой муки до нового урожая. А сейчас… Да разве это жизнь под ихней властью?! И слова какие-то новые придумали — кулак, середняк, бедняк, подкулачник. Меня в кулаки записали. Кулак, — в сердцах повторил Василий. Он хотел что-то сказать, но его прервал спутник Григория.

— Все-таки сколько в вашем селе таких… недовольных?

— Да разве я их считал, уважаемый? — Казалось, Василий даже удивился вопросу. — Село у нас большое, дворов пятьсот наберется.

— А ты вспомни, посчитай, и фамилии тоже… — вставил Григорий.

— Зачем голову ломать, и без того забот хватает.

— Значит, надо. Я тебе, брат, открою один секрет. По лицу вижу очень хочешь узнать, как и почему мы с Марчелом здесь оказались. Повидаться с родным братом — это само собой. Но не только. — Он понизил голос, бросил тревожный взгляд в окно. — Ты бы занавеску какую повесил. С улицы все видно.

Василий пробормотал, что сейчас уже поздно, на улице ни души, да и не время в такой час этим заниматься, завтра Домника что-нибудь придумает.