Игорь Шприц - Империя под ударом. Взорванный век

Черный бикфордов шнур змеился по тонкому слою декабрьского снега и пропадал в отвале заброшенного песчаного карьера в Лахте.

— Ну? Чего ждем? — Топаз нервно стегнул стеком по засохшему репейнику.

Викентьев неторопливо раскурил сигару до малинового огонька под серым столбиком пепла, стряхнул пепел и точно ткнул сигарой в косой срез шнура. Чухна и Туз, раскрыв рты от желания ничего не пропустить, уставились на карьер, ожидая взрыва. Шнур засипел и выбросил из себя первый снопик искр и дыма.

Топаз, как завороженный, пошел вслед за движущимся дымком. А Чухна и Туз, наоборот, тихо стали отодвигаться подальше от опасности. Викентьев никуда не двинулся, понимая, что главное уже давно сделано, а все происходящее сейчас — это начало новой, чудной жизни, о которой давно мечтал конотопский гимназист, а ныне бывший студент–химик Императорского Политехнического института. На первой лекции ректор института князь Гагарин туманно рассуждал о высоком долге, об ответственности, о годах тяжелого труда на благо чего‑то там отечественного, в частности, и человечества вообще.

Вообще из всего человечества Алексей Селиверстович любил более всего себя — и ничего странного в этом не видел, ибо сказано в Писании: «Возлюбиши ближнего твоего, яко сам себе». И только потом, в будущем, когда устанется любить себя, можно обратить взор на ближнего. Или на нескольких ближних. Но это потом, когда наскучат рестораны, ликеры, сигары, кокотки, цыгане, лихачи на дутых шинах… Кстати, уже появились первые авто. Надобно взять несколько уроков у шофера, а потом купить себе такое, как у великих князей: краги, английскую кепку и трубку! Специальную трубку из бриара[1] для курения на скорости — с ветрозащитным козырьком. Подобную он видел у князя Татищева, тонняги и баловня судьбы…

Тугой звук взрыва оборвал мечты будущего шофера. Викентьев даже не вздрогнул и тем более не присел от страха, как Туз и Чухна. Взрывов он наслышался предостаточно, для него это была просто химическая музыка. Топаз выждал несколько секунд и исчез в карьере. Оттуда раздался его короткий призывный свист.

В боковине вагонетки чернела удивительно правильная сквозная дыра. Расставленные поодаль бутыли с водой стояли невредимыми, лишь одна повалилась набок.

— Ни осколков, ни взрывной волны. Все чисто. — Викентьев стряхнул столбик сигарного пепла в дыру. — Если бы здесь был замок, его бы не стало. Вы довольны?

— Здорово, — Чухна рукавом вытер нос.

Туз просто сплюнул от удовольствия: секундное дело — и никаких забот с фомками, «киденницами» и прочим железом. Топаза было трудно удивить:

— Я буду доволен, когда увижу вскрытый сейф. Пошли. Скоро поезд.

— А деньги? Мне нужны деньги! — Викентьев остановился и топнул ногой. — Договаривались!

— Ух ты, растопался… Мне тоже нужны деньги. Им нужны деньги. Деньги нужны всем. — Топаз ткнул стеком в Туза: — Тебе вот нужны? Договорись с ним, — и щелкнул пальцами свободной руки.

— Ну…

Туз был немногословен, но деловит: рука с ножом–выкидухой мгновенно уперлась в бок Викентьева. Чухна сзади подсек ему ноги, и Викентьев мешком свалился в снег. Топаз коротко рассмеялся, помогая встать.

— Вишь, какие у меня орлы до чужих денег… Не дрейфь, Алеша. Все будет наше. Сегодня пойдешь с нами. — Топаз ласково приобнял Викентьева. — Поучишься, поймешь кайф. Сам будешь взрывать. А мы посмотрим на тебя, тоже поучимся. Одна у нас дорога. Так что не скули раньше времени. Я этого не люблю.

Викентьев закусил губу: «Дурак! Как мальчишку провели! Молчи… молчи… свое получат!»

— Не слышу ответа. Понял?

— Понял.

Отряхивая снег, Викентьев покосился на Туза и Чухну. И не убежишь. Верные псы. Чикнут и не перекрестятся, сволочи… Ну погодите! Плохо вы знаете Алешу Викентьева.

— Вот и молодец.

Топаз только в карьере осознал всю выгоду. Иметь в банде такого подрывника — ой какими делами можно ворочать! И наводки будут к нему стекаться — наводчики в доле, и немалой. Зачем им рисковать и разбрасываться, если Топаз снова фартовый? Начнем с малого — с аптеки. Потом и о казначействе можно будет помечтать. Почему бы и нет? Тремя бомбами отсечь конвой — и вот они, тугие мешочки с ассигнациями. И лошади все лежат неподвижные. А ежели и двигаются, то мотор не догонят — ищи–свищи…

— Ты болтал, помимо денег в сейфе что‑то?

— Я не болтаю. Семь фунтов морфия.

Викентьев полностью овладел собой и шел улыбаясь, с виду радуясь предстоящим приключениям и будущим деньгам.

— Морфий? Врешь! — оживился Туз.

— Цыц, — ожег его стеком Топаз. — И почем можно толкнуть?

— Все зависит от времени. — Викентьев решил пока ни в чем себя не проявлять, потянуть время и просчитать все ходы. — Я твою визитку сжег.

Топаз протянул беленький квадратик.

— На, не потеряй. Проверю. Так почем он?

— Провизор приторговывает, знает все, старая сволочь… адреса сдаст.

— А не проболтается?

— Ты что? Он не дурак.

— И ты, видно, тоже. Держи, — Топаз снял щегольскую перчатку и протянул ладонь Викентьеву. — Мы теперь в корешах. Куда я, туда и ты. И не отставай. Где аптека‑то? Далеко от вокзала?

Профессор кафедры римского права Николай Александрович Вышнеградский умел говорить красиво и кратко, за что и был любим студентами. Но на сей раз пленником его красноречия оказался уже весьма солидный муж, чиновник Департамента полиции Павел Нестерович Путиловский.

Путиловский утопал в уютном кресле коричневого хрома. На маленьком столике по правую руку стояла чашка кофе, в рюмке золотился шустовский коньяк с колокольчиком, в левой руке дымилась сигара, не из лучших, но удовлетворительная. Короткое заходящее солнце золотило купол Исаакия. Нева уже встала, и по льду налаживали электрическую конку — новшество, еще не приевшееся горожанам. Вполглаза Путиловский смотрел на Неву, а вполуха слушал знакомые речи профессора: он был его любимым учителем, а сам Путиловский, соответственно, — любимым учеником.

Профессор Вышнеградский склонял следователя Путиловского к перемене профессии. И следователь был склонен изменить свою жизнь. Всех жуликов не переловишь, какие‑то криминальные лица уже мелькали по третьему, а то и по четвертому разу. Предвкушалась женитьба… брачные радости… детишки… Дальше мысли шли неопределенные, но приятные.

А профессор тем временем кратко обрисовывал внутреннее положение империи, чья судьба, если верить профессору, полностью зависела от кафедры римского права главного университета России. Римляне этого не поняли и исчезли с лица земли. Несомненно, если бы профессор Вышнеградский преподавал им их же право, такого с Римской империей никогда бы не произошло.

— Факта конклудентиа! — И сам же перевел с латыни: — Фактов достаточно для того, чтобы сделать юридически значимые выводы. — Вышнеградский глотнул коньяка. — Россия уверенно вступает в новое столетие. Крепнет хозяйство. Растут города. Империя догнала развитые страны Европы, стала с ними вровень, а кое–где и вырвалась вперед! Нас уже сто тридцать миллионов, а к концу века будет все триста–четыреста! Мы будем крупнейшей нацией мира. Французик пишет, любопытно… вот… — Профессор нашел нужную бумажку. — Цитирую: «Если дела пойдут так, как они идут сейчас, то уже к двадцатым годам нынешнего столетия Россия будет господствовать в Европе, а в середине столетия — и в мире». М–да! Сильно?

— Весьма.

Путиловский воспользовался перерывом и сделал глоток. Коньяк был хорош.

— То‑то же! А вот Сергей Юльевич Витте: «Через двадцать лет Россия обязательно догонит западные страны в экономическом развитии, завоюет рынки Дальнего и Среднего Востока и завершит индустриализацию. Будущий век пройдет под знаком возросшего могущества России».

В голове у Путиловского, несмотря на легкий туман от выпитого, что‑то щелкнуло и, независимо от владельца оного органа, мысленно напечаталось нечто похожее на досье. Если только набор фактов можно было считать таковым.

ДОСЬЕ. ВИТТЕ СЕРГЕЙ ЮЛЬЕВИЧ

Потомственный дворянин. 1849 года рождения. Родился и воспитывался в г. Тифлисе, с юных лет проявил незаурядный математический талант. Окончил математический факультет университета. Служебная карьера началась по железнодорожному ведомству, возглавлял Южную железную дорогу. После известного крушения с чудесным спасением царской семьи замечен и выдвинут Александром III.

С 1893 года — министр финансов. Ввел золотое обращение в стране, чем резко укрепил национальную валюту. Возрождает тяжелую промышленность и ведет политику протекционизма.

Женат вторым браком. Супруга — Витте (в первом браке Лисаневич) Матильда Ивановна, крещеная иудейка. Сей факт не приветствуется высшим обществом.