Он снял телефонную трубку и негромко сказал:
— Это «сотый». Машину к подъезду…
Глава 3. Коррида с машиной
Это утро началось, что не характерно, с рассвета. То есть часиков эдак с двенадцати дня. Понимаю, в это время большинство трудящихся уже вовсю создают материальные и иные ценности, а некоторые даже приступают к их реализации. Но я — сова — и раньше десяти часов с постели меня можно поднять только боевой тревогой. И то — вряд ли. Правда, пока никто такого эксперимента не проводил, поэтому гипотеза так и осталась лишь гипотезой.
Мог бы, конечно, провести мой, с позволения сказать, жених, которого по-модному ещё называют «бой-френдом». Типичный, кстати, жаворонок. Но Севочка — так звали моего «френда» — любил себя трепетно и страстно и предпочитал лично варить себе кофе и жарить дежурную яичницу, пока его подруга досматривала сладкие сны. Да и Севочку с данного момента можно было уже считать прошлым, а не объективной реальностью, данной мне в очень конкретных ощущениях. Ночью я сожгла мосты, перешла Рубикон, сделала героическую попытку исправить свою жизнь к лучшему, ну и так далее. Проще говоря, сбежала от своего ненаглядного, выбрав свободу и независимость. И чувство сожаления об утрате меня не постигло, хотя с точки зрения окружающих мне ещё выскажут — в этом я не сомневалась! — поступок мой был не столько эксцентричным, сколько идиотским. Но я придерживалась на этот счет диаметрально противоположной точки зрения: за двадцать два года моей жизни это был один из немногих умных шагов.
Впрочем, первое время все было прекрасно и изумительно. Пока мы с Севочкой жили в квартире его родителей, которые занимались ответственной работой за пределами нашей Родины, все ещё могло как-то сложиться. Мы свободно перемещались в двухкомнатных сталинских апартаментах, Севочка отлично ориентировался в запасах одежды и провизии, имевшихся в доме, а от меня требовалось только следить за чистотой жилища и личной гигиеной предполагаемого спутника жизни. Ну, и борщ там какой-нибудь сварганить или салатик постругать — ерунда, говорить не о чем!
К тому же мы оба были студентами и основное время проводили на всяческих тусовках, прочно усаживаясь дома только в недолгие периоды сессий. О каких-то там детях и речи не было! Родительские рефлексы у нас обоих отсутствовали по определению, а на еду вкусы, наоборот, были общими, да и сигареты мы курили одной и той же марки и примерно в одинаковых количествах. Так что имела место где-то даже идиллия, почти готовая плавно перетечь в супружескую. Хотя я в отличие от подавляющего большинства моих сестер по счастью принадлежащих к слабому полу, о белой фате и марше Мендельсона не грезила. Почему — не знаю, но не грезила, и все тут. Возможно, у меня просто атрофировано абстрактное воображение.
Но дело не в моем воображении, а в том, что со временем в наших с Севочкой отношениях начались сложности. Сначала неопределенные, потом очень даже конкретные. Первая проблема состояла в том, что я, заглянув однажды утром в глубины своего подсознания, поняла, что любимого своего ни капельки не люблю и замуж за него не пойду ни при какой погоде. И что это вообще глупо, если данный конкретный мужчина — первый в твоей молодой жизни.
Но все вокруг так закатывали глаза, так ахали: «Ах, Всеволод, ах Белоконь, ах, будущая краса и гордость советской журналистики!», что мое юное любопытство пересилило все остальные чувства, в том числе и чувство самосохранения. Кроме того, поскольку в отличие от других глаз я отнюдь не закатывала и вообще не ахала, то на общем фоне неожиданно для себя вышла в финал и стала считаться как бы его невестой.
Замечу, кстати, что ни о каких нежных чувствах ко мне он и не заикался, а мое мнение считалось как бы необязательным. В общем, «жила-была девочка, сама виновата».
При ближайшем рассмотрении выяснилось, что будущая краса и гордость интересуется лишь тремя вещами: собой, любимым, квартетом «Битлз» и газетой «Советский спорт», в которой намеревался работать после окончания института, но не простым обозревателем, а, сами понимаете, заграничным. Ну, и что мне было делать, если патлатых английских парней я на дух не переношу, а от спортивных комментариев у меня случается крапивница? Какое-то время я терпела, справедливо считая, что идеала на свете нет и в обозримом будущем не предвидится, но потом мое терпение кончилось, и я решила Севочку от себя освободить. Уступить место другой девушке, которая по достоинству оценит выпавшее на её долю счастье. «Я и сама ей дверь отворю, крепкого чаю ей заварю…» Приходи, сказка!
И тут я выяснила, что мои планы у ненаглядного оптимизма не вызывают. То есть он категорически отказывался воплощать их в жизнь, его вполне устраивало сложившееся положение дел. Робкие намеки на несходство характеров и привычек Севочка пропускал мимо ушей, мои участившиеся приступы плохого настроения не замечал, что называется, в упор, а от серьезных разговоров уворачивался так же виртуозно, как от своих соперников на баскетбольной площадке, когда те пытались отобрать у него мячик. А время, между прочим, шло…
— Давай разойдемся? — предложила я Севочке где-то на пятом курсе. — Мирно, благородно, как интеллигентные люди. Найдешь себе приличную девушку из хорошей семьи… Красивую…
Дело в том, что моя семья Севочкиных родителей категорически не устраивала. Точнее, отсутствие этой самой семьи. Мои героические родители произвели меня на свет и укатили на какую-то стройку века, где благополучно и затерялись навсегда, оставив меня на бабушкиных руках. Та не менее героически дотащила меня до поступления в институт и с явным облегчением отошла в мир иной, успев обучить меня основам домоводства и французскому языку.
Во дворе я играла только с мальчишками, была шустрой и угловатой, за словом в карман не лезла и страшно любила устанавливать социальную справедливость. В начале восьмидесятых это ещё не считалось экзотикой, а скорее — милым чудачеством. Но все равно было утомительно. Для окружающих, разумеется. В общем, рыжее, конопатое, не признающее косметики стихийное бедствие.
Бабушка оставила мне однокомнатную квартиру в панельной пятиэтажной «хрущобке», но зато на Арбате, и предоставила жить по собственному усмотрению. Я и жила: подрабатывала чуть ли не в заводских многотиражках и гордилась тем, что вполне могу прожить на рубль в день. И тут на меня обратил благосклонное внимание Севочка, дал мне роскошную и оригинальную кличку «Рыжая» и пригласил разделить с ним холостяцкий быт. Откажись я тогда от всего этого — меня бы просто не поняли подруги и знакомые. Да и если честно, первый мужчина, обративший внимание на такого гадкого утенка, как я, просто по определению выглядел Прекрасным Принцем и Спасителем Благородным. И вот теперь ему предлагают разойтись, да ещё таким тоном, словно лишнюю чашку чая наливают:
— Лучше скажи, что ты уже кого-то нашла, — простенько среагировал мой суженый. — Поперспективнее.
— А это возможно? — с максимальной долей лести спросила я.
— Нет, конечно, — пожал плечами Севочка, не отрываясь от футбольных страстей на голубом экране. — Но женщины странный народ.
— Тебе виднее, — осторожно заметила я.
Донжуанский список моего приятеля не был секретом ни для кого ни в нашем институте, ни в Москве, ни даже за её пределами. Почему он остановил свое благосклонное внимание на мне — рыжей дурнушке — и держал при своей особе, оставалось только гадать. Впрочем, и мужчины, замечу, не без странностей.
— Так как насчет того, чтобы разойтись? — вернула я милого к теме разговора. — Ты не против?
— Против, — голосом вокзального диспетчера ответил мне Севочка. — Ты без меня пропадешь. А я из тебя сделаю человека.
Как будто я его об этом просила!
— Не пропаду, — пообещала я. — А человека сделаешь из кого-нибудь еще, ладно? Тем более, скоро возвращаются твои родители.
— Переедем к тебе! — последовал безмятежный ответ.
Тут уж я разозлилась по-настоящему. К счастью, футбол прервался политической хроникой, и диктор радостным голосом сообщил, что в сфере потепления международных отношений к нам через пару-тройку недель собирается приехать с официальным дружественным визитом американский президент Рейган. Ну, прямо гора с плеч: я жутко волновалась за международную обстановку.
Севочка политику тоже не жаловал, поэтому выключил телевизор и зашуршал листами любимой газеты, всем своим видом давая понять, что мое присутствие в комнате, тем более — разговор в этот момент как бы нежелательны. Воз по-прежнему оставался там же, где был.
— Давай все-таки разойдемся, — тоскливо предложила я. — Нельзя же держать человека насильно. Тем более, что и любовь у нас с тобой… Кстати, она вообще была? Тебя это когда-нибудь интересовало? По-моему, ни капельки.
