Обе ксивы устроил мне Друг. Я не спрашивал, где он добыл эту липу и каким макаром она прыгнула в мой почтовый ящик неделю назад. Друг умел так много, что слепить мне грамотный фальшак было ему проще простого. Он даже позволил мне самому выбрать для документов новое имя, хотя боевую фамилию «Победоносцев» решительно забраковал. «Твои ФИО должны быть понеприметнее, — разъяснила мне телефонная трубка. — Чтобы не бросалось в глаза. Фамилию я тебе придумал серенькую, а имя скажи сам. Михаил, Ярослав, Василий. Любое... Только не Валера».
Новое имя я успел присмотреть себе заранее, как новое обмундирование в каптерке. Против Константина мой благодетель не возражал.
— Игорь Исаев, — сказал я вслух, перекладывая в наружный карман липовый паспорт вместе с липовым пластиком. — Попрощайся с Игорьком Исаевым, контуженным чмориком. Теперь поздоровайся с Костей Леонтьевым, независимым наблюдателем на президентских выборах.
Независимому наблюдателю Косте жить оставалось не более трех часов. По словам Друга, членовоз должен был объявиться у избирательного участка в промежутке от без четверти двенадцать до четверть первого. Так было заведено по протоколу. Кремлевскую Службу протокола знающий Друг ставил высоко, а вот об охране Президента всегда говорил с юмором. «Тебе очень везет, — усмехалась трубка. — Старый пердун собственными руками разогнал СБ и доверил свою охрану Лубянке. Теперь перетряска кадров ему аукнется. При Сухареве тебя бы сцапали еще за километр от президентской машины, а сегодня ты его запросто сделаешь. У тебя получится. Ты отомстишь ему за войну, за своих ребят, за первый штурм Кара-Юрта...»
При одном лишь воспоминании о Кара-Юрте боль высунулась из засады и прямой наводкой дала осколочный залп. Чтобы прогнать из памяти горящие бэтээры с обугленными чмориками на броне, я побыстрее задымил остатком неприкосновенного косячка. Теперь можно. Боль-поганка мигом спряталась за бруствер и выставила перископ.
Главное, подумал я, жадно вдыхая горьковатое облако, чтобы она не успела атаковать до взрыва. Чтобы сидела в обороне. С поганкой в башке я хреноватый боец: у меня дрожат руки, темнеет в глазах и усыхают мозги. Сражаться на два фронта я не мастак.
— Не дай мне Бог сойти с ума, — пробормотал я вслух, двумя последними затяжками отгоняя боль обратно в ее убежище. — Не-да-ймне-бог-со-йти-су-ма... — Классную бубнилку я приготовил себе на дорогу до Крылатского. В ней было всего пять куплетов, но каждый можно было повторять до пятидесяти раз. Когда меня держали у Эрнеста, эта бубнилка помогала оставаться нормальным.
Сегодня она опять поможет. Эта да еще одна, тоже короткая, про любовь, надежду и славу — меня она всегда отвязывает.
Погасив боль, я завершил последние приготовления. Правой рукой я обмотал бинтом кнопку в левой ладони. Зубами затянул узел и убедился, что повязка не давит на кнопку и маскирует отвод провода. Лучше не бывает. Наблюдатель Костя Леонтьев немного поранил руку, но все равно принципиально явился на участок — исполнить свой гражданский долг. Точнее говоря, привести свой последний гражданский долг в исполнение...
Уже на пороге я окинул взглядом комнату: ничего ли не забыл?
Пыльный ковер. Диван. Телевизор. Книжный шкаф. Вчера, экономя травку, я попытался отвлечь себя чтением, однако шкаф был набит несъедобной глянцевой макулатурой — сплошь отечественной, ни одного даже захудалого Чейза. Я перелистал несколько русских боевиков, но вскоре бросил это занятие, потому как боялся окончательно разозлиться и ненароком разбудить боль.
В каждой такой книжонке было полно стрельбы, драк и поножовщины. Одни инвалиды сурово мочили других: слепые глухих, немые хромых, бешеные безруких, а все вместе — ментов или мафию. Кровища стояла по колено. В конце правильные инвалиды геройски уделывали неправильных, подбирали чужие баксы и двигали по чужим бабам. У самих авторов этой хреномундии следовало бы сперва оттяпать руку или ногу, выбить глаз или челюсть, потом подержать полгодика их в наших военных госпиталях, а затем уж смотреть, хватит у этого чморья силенок на махаловку и на баб — или нет...
Из-под всей глянцевой белиберды я выкопал лишь одну порядочную книгу, тоненькую и вообще без обложки. Картинок у нее тоже не было, зато написано было всерьез. Круто забирало. В той книге зеленый лейтеха со взводом отправлялись ночью совершать подвиг — подрывать какой-то склад боеприпасов. Но в темноте они склада не находили и гибли один за другим, не дотянув до рассвета.
Автор книги был мужик с понятием. Видно, он сам нахлебался досыта войны — не нашей, а еще старой, с немцами, — и на фронте хорошо просек одну нехитрую штуку.
По-настоящему в мире не бывает никаких подвигов и никакой геройской смерти. Смерти всегда на тебя глубоко насрать.
55. ДИРЕКТОР «ОСТАНКИНО» ПОЛКОВНИКОВ
Дядя Володя долго шуровал внизу своей гнутой проволокой, но вытащил ее пустой.
— Не подцепить, Николаич, — кряхтя признался он. — Глубоко засела, собака. Никак не ухватишь.
— А что еще можно сделать? — с тревогой спросил я.
На столе у меня в кабинете остался лежать пасьянс «Голова Медузы». Сочетание трефового короля с бубновой шестеркой было скверным признаком. Дама пик усугубляла картину.
— Можно перекрыть стояк, чтоб глубже не унесло, и отвинтить агрегат целиком, — подумав, предложил дядя Володя. — Возни на час или около того... Попробовать, что ли?
Я досчитал до ста, а затем трижды подбросил на ладони монету. Дважды из трех выпала решка. Это был плохой симптом. Фортуна выказывала свое явное недовольство.
— Пробуй, — распорядился я.
Единственный на все «Останкино» сантехник, поплевав на ладони, взялся за гаечный ключ. Я прислонился спиной к белой кафельной стенке и стал терпеливо ждать видимых результатов.
Конечно, в день выборов у директора «Останкино» всегда бывает чертова уйма дел — одно срочнее другого. Но к ним ко всем даже опасно приступать, если Фортуна сердится. Сперва надо вернуть ее расположение, загладить очевидную свою вину...
Не прошло и часа, как на месте унитаза в полу образовалась круглая дыра. Сантехник тыльной стороной ладони смахнул пот со лба и вопросительно глянул на меня снизу вверх. Я поспешно сплюнул в левый угол, растер плевок каблуком левого ботинка, после чего кивнул.
— Ну, с Богом! — Засучив рукав, дядя Володя погрузил руку в открытый зев фановой трубы.
Я сделал над собой усилие, чтобы не задышать только ртом. Это была легкое самоистязание: еще одна жертва на алтарь госпожи Удачи. Знак покаяния и смирения.
— ... Есть! — тяжело пропыхтел дядя Володя, вытаскивая руку.
В руке была она. Я торопливо подставил сложенный из газеты кулек и заполучил обратно свою драгоценность. Нашлась! Это еще не показатель, что Фортуна простила меня окончательно. Но уже знак, что я не совсем безнадежен. Пусть. Впредь я буду паинькой.
— Удивляюсь я тебе, Николаич, — заворчал сантехник, бултыхая руку в ведре с водой. — Было бы из чего огород-то городить! Я понимаю, кольцо бы золотое в очко упустил. Или там брильянт каратов хоть на тридцать... А то уж такая дрянь, прости Господи!
Чтобы не сглазить находку, я трижды обмахнул газетный фунтик сухой веткой омелы. Теперь можно вернуться в кабинет, к своим неотложным делам.
— Спасибо, дядя Володя, — задушевно поблагодарил я сантехника. — Ты меня крепко выручил. В понедельник не откажись получить премию, из моего директорского фонда. За доблестный труд...
— Уж не откажусь, Николаич, — пробурчал в ответ дядя Володя. — Какой дурак от премии откажется? Это раньше, при коммуняках, некоторые выделывались, лезли в дерьмо задаром. А нынче капитализм, шабаш! Нынче никто за одно спасибо в дерьмо не полезет... Да и дерьмо-то сейчас пожиже, чем в старые времена, — с внезапной грустью прибавил он.
Эту заветную тему сантехник готов был творчески развивать и дальше, и глубже. Не дожидаясь, когда он допоет свою старую песню о главном, я поторопился убежать от дядиволодиной ностальгии. Мой талисман, моя кроличья лапка, которую я сегодня утром обронил в жерло унитаза, была спасена. Остальные грани философии отхожих мест меня не волновали.
В приемной я вручил секретарше Аглае газетный кулек с завернутой лапкой, настрого велел ее отмыть-просушить, а сам призвал в кабинет Юру Шустова. Тот уже давно слонялся по коридору в поисках начальства. Мой заместитель готов был отдать рапорт, но не находил, кому.
— Еще минутку, Юра... — извинился я и первым делом доразложил пасьянс.
На мое счастье, «Голова Медузы» открылась с первой же попытки. Влияние дамы пик ослабил червовый валет, а короля треф значительно потеснил бубновый туз. Видывал я расклады и получше, однако не стоило привередничать, пока главный амулет не просох.
