Бобби… у тебя были такие прекрасные волосы… как я плакала, когда тебя первый раз подстригли… когда срезанные локоны мели по полу грязной щеткой.
— О боже, Бобби. О боже.
Только уплывая в благодатный сон, она понимает, что ковер, на котором она пыталась что-нибудь найти, новый. Абсолютно новый. И до неё на него никто не ступал.
Эти сволочи подумали обо всем, Бобби. Обо всем.
Она проваливается в сон. Письма — и сны её, и постель. Она спит, только три слова бодрствуют, отстукивая бесконечные минуты ночи в ее мозгу, повторяясь снова и снова…
Это я виновата? Это моя вина? Моя вина?..
Среди пятидесяти тысяч значений китайских иероглифов нет ни одного, означающего приватность. Оно им просто не нужно, так же, как не нужно слово «интимность». Его тоже нет в языке.
В Китайской народной республике обслуга отеля может войти в твой номер без стука. В Китайской народной республике доктор может осмотреть тебя и назвать диагноз в той же комнате, где сидят ещё шесть пациентов.
Народ этой страны может толкнуть тебя на улице и не извиниться. Ты тоже можешь толкаться и не извиняться, никто этого и не ждёт. А велорикша, сбив ребёнка, спокойно катит дальше.
Китайцы верят в «ренао» — слово, понятие, противоположное приватности и интимности. Такого слова нет ни в одном европейском языке. «С перчиком». Радость всегда быть в куче друзей и родни. Ренао. Постукивание палочек для еды. Перекрикивающие друг друга голоса. Полные тарелки, шлёпающиеся на стол. Щелчки фишек маджонга — взывающие к суровым, неизбежным аплодисментам. Ренао. Жизнь в толкотне и гомоне Китая, где приватность приходит к тебе трагедией, несчастным случаем.
Ровно в семь утра Барбару будит уборщик в белой хрустящей униформе. Он ставит на прикроватный столик красный термос, полный горячего чая. Руками она вытирает с глаз остатки мучительных снов, во рту стоит привкус ранней побудки и самолётной еды. Натягивает простыню до подбородка. Он молчит, она молчит. Не говоря ни слова, он уходит. Назад, на подушки, в целительный сон… но снова шаги за дверью, и на этот раз ей приносят термос с холодной водой.
— Ради всего святого, только семь утра. И почему вы не стучите? Можете уйти так, чтобы не будить меня?
Он озадаченно улыбается:
— Я захожу. Я ухожу. Не обращайте внимания. А вы спите. Спите.
Он уходит, и она закрывает глаза. Через пять минут он приносит свежие полотенца. Подхватив простыню и качая головой, Барбара отправляется в ванную; мимо зеркала — но навстречу непрошеному отражению в стекле душевой кабины.
При звуке хлынувшей в душе воды слуга ухмыляется. Он в курсе, что горячей нет.
Молодой мужчина, светлые вьющиеся волосы. Глаза необычной, неподдавшейся возрасту синевы глядят с фотографии. Барбара не знает, ни когда была сделана фотография, ни кто её сделал. Чему улыбается мужчина, что означает выражение глаз. Но она знает, что в этих глазах сейчас…
Найди меня, я ведь твой сын. Забери меня домой.
Старики в парке смотрят на фотографию. Уверенно и с надеждой она ожидает кивка узнавания, ломаных английских слов. Китайцы так любят говорить по-английски…
Американец. Да, да. Его гуляло тут много раз. Очень много раз. Он уезжать. В большой отель, далеко отсюда. Та, другая часть города. Ищите там. Он там.
Как просто всё могло обернуться. Оп — и ответы. Но брови ползут вверх, взгляд уходит в сторону, а слова умирают, не родившись… Показ фотографии становится медленной пыткой, убивающей надежду. Молчание растирает в пыль ее уверенность. Она уходит из Фусин, все быстрей и быстрей, срывается на бег, вон из зелёной тюрьмы, прочь от мерзких лиц, гнилозубых ртов, вони чеснока и имбиря. Назад в отель.
Номер 201. Его номер. Слезы вскипают по ту сторону глаз; она не смеет выпустить их, пока они так жгут. Так ей проще — чувствовать физические страдания, испытывать боль.
Она бежит… ни один китаец не обернулся.
Как гласит афоризм, из тридцати шести способов решить проблему лучшим всегда остаётся бегство.
Добегает до самой двери. Захлопывает её за спиной, борется с тяжёлым медным замком, бормоча всем на свете китайским коридорным: «Ну давай, ублюдок, попробуй войди!»
Деревянная прохлада двери остужает спину, пока она сползает по ней. Освобождённые слёзы льются потоками. По щекам. По подбородку. Тёплые, как детские пальчики.
Далеко не сразу ей удаётся встать, куда-то пойти. Она тщательно обдумывает каждое движение. Ещё влажными руками открывает дипломат. Выбирает тонкую чёрную записную книжку — целые страницы имен и номеров. Каждое со своей историей. Буквально каждое… Должен — договорились — помог… Она просматривает ряды цифр, вспоминая главное правило: хочешь обрести и сохранить власть — не проси об услуге, оказывай их и принимай. Только не проси.
Медленно набрала номер.
Должен — договорились — помог… именно в таком порядке. Основа политики и дипломатии. Смазка, гарантирующая, что механизм сработает как часы.
Должен — договорились — помог.
Здесь эта смазка называется «гань-си». Крепкие невидимые нити, связующие людей. Способ решать вопросы. Возможность зайти с чёрного хода. В Китае это действенный способ; а как иначе? Эта смазка превращает в систему нацию в один миллиард человек. Работает везде, сверху донизу. Она может наколдовать порцию сычуаньского жареного творога с перцем, даже если каждый ресторатор скажет, что все продано. Она может избавить от стояния в трёх мучительных очередях к озверевшему доктору… чжоу-хоу-мэнь, «войти через заднюю дверь», вечером придти к нему домой, туда, где оказывается самая качественная и неторопливая медицинская помощь. Может открыть тебе двери торгового центра «Дружба»… закрытого для всех, кроме иностранцев и высокопоставленных лиц.
Гань-си. Универсальна и всемогуща. Пронизывает все слои. От крестьян до Политбюро. Беспрепятственно проникает в святая святых системы рангов и должностей… китайскую головоломку из двадцати четырех ступеней власти. Её загребущие пальцы подминают под себя всё, до чего дотягиваются. В Китае шутят, что доктора, водители и продавцы работают «у кормушки»… профессия обеспечивает им много гань-си, ведь в их руках товары и услуги, которыми так удобно торговать из-под полы. Три сокровища — вот как китайцы называют эти жирные профессии.
В Вашингтоне, округ Колумбия, есть свои сокровища… должен — договорились — помог, и именно в этом порядке.
Она набирает частный номер. Номер, который сумел преодолеть все бюрократические рогатки в посольстве… настроенные так, чтобы отпугивать и задерживать всех, кроме самых упорных; или людей с правильными знакомствами. Защищённая телефонная линия, идёт через собственную подстанцию. Всё равно не без риска, но, в конце концов, это же Китай. Лучшее, что здесь возможно.
Человек, которому принадлежит номер, поможет ей, потому что они старые друзья. Она знала его, когда его жизнь была проще… или просто так казалась. Во времена Леонарда Коэна и марокканского золота. И ещё он поможет потому, что у неё отличные ноги.
С каждой набранной цифрой накатывают воспоминания. Его комната в Гарварде. Студенты. Два часа неумелой любви, эпизод, который ни разу не повторился за те двадцать лет, что они потом пересекались. Если крепко-крепко зажмурить глаза, сморщить «в изюм», как говорил маленький Бобби… во рту появляется привкус дешевого красного вина. Она даже чувствует на теле его большие руки. Вот он сражается с её лифчиком. Колготки. Трусики. Как он тянет её сопротивляющиеся пальцы вниз, к напряжённому, нетерпеливому паху.
По телефону отвечают. Размеренным голосом человека, которому вряд ли когда-либо приходилось вскакивать ни свет ни заря. Американский голос. Пахнущий пирогом с черникой. Барбаре кажется, что она слышит Кэгни, напевающего припев из «Янки Дудль». Сама она поначалу молчит. Последний вдох перед броском в неведомое.
— Привет, Эдвард, это Барбара. Как поживаете, господин посол?
Хун Ци, Красный Флаг — машина, но не просто машина, разве можно назвать так длинную, черную, блистающую хромом мечту. В стране, где на покупку велосипеда надо копить полтора года, а серебристые вилки или багажник уже говорят о высоком положении владельца и вызывают зависть, Красный Флаг — сказочное чудо ручной сборки. Драгоценный символ элиты, один из немногих открыто говорящих: «Да, классов у нас нет, но статус — есть».
Красный Флаг — машина тех, кем лестница заканчивается… Высших функционеров… генералов, членов Центрального Комитета Коммунистической партии, членов Политбюро, глав областей, министров, их жен и ближайшего окружения. Есть такая старая китайская поговорка, в которую Красный Флаг вдохнул новую жизнь…
Если человек при должности, даже его собаки и куры живут как в раю.
