— Но, повторяю, мистер Пруден, опровержения и извинения должны быть опубликованы в ближайшем номере и на видном месте.
— Я это сделаю завтра, вернее, в завтрашнем номере все будет опубликовано.
— А Баррет?
— Он сделает все, что я скажу, или он больше никогда не появится в обществе. Я сам объявлю ему войну.
— И еще, мистер Пруден. Я считаю, что в ходе судебного заседания, вернее, в самом его начале, вы и Баррет должны будете сделать соответствующее заявление. Наша сторона после этого безотлагательно сделает тоже свое заявление, что превратит суд в простую формальность, и дело разрешится к удовольствию обеих сторон. Я не хочу скрывать и причины нашей инициативы. Она кроется в одном: в выборах сенатора от штата Нью-Йорк. У нас есть немало других проблем, и мы не хотим терять драгоценное время на возню с вами.
— Я понимаю. Передайте миссис Саре Макоули и мистеру Президенту, что отныне наша газета будет на их стороне.
— Хорошо. Я оставляю свою визитную карточку с моими телефонами и буду благодарна вам, мистер Пруден, за информацию по результатам вашей беседы с Джимми Барретом.
Протянув редактору на прощание руку, Барбара удалилась и, уже сидя в машине, позвонила миссис Богарт и коротко сообщила о своей поездке в Арканзас и встрече с редактором газеты «Вашингтон таймс». Богарт была рада и напомнила, что Барбара должна еще встретиться с адвокатом Президента Андрисом Джонсоном. При этом миссис Богарт заявила:
— Я только что разговаривала с ним по телефону, он ждет тебя.
Барбара быстро просчитала, как ей ехать, и на ближайшем перекрестке свернула направо. Ехать было сравнительно недалеко, и минут через пятнадцать она уже была в кабинете Джонсона.
Тот встал со своего места и, направляясь навстречу Барбаре, сказал:
— Я рад приветствовать вас, коллега. Думаю, что у вас не появились ко мне враждебные чувства из-за того, что мы, исполняя профессиональный долг, вынуждены быть оппонентами?
— Ну, что вы, мистер Джонсон, я все прекрасно понимаю. У меня нет к вам и вашему клиенту никаких неприязненных чувств. Вы правы, мы с вами просто исполняем свой профессиональный долг. Скажу откровенно, мне не очень приятно представлять интересы моей нынешней клиентки, но что поделаешь, — Барбара улыбнулась, — клиентов, как и родителей, не выбирают.
Они устроились в углу за низеньким столиком. Барбара не отказалась от кофе, и пока секретарша подала его, успела рассказать о своей поездке в Арканзас и о встрече с Пруденом.
Затем она перешла к главному:
— Мистер Джонсон, я хочу сообщить вам, что миссис Богарт и, естественно, я совершенно не желаем отставки Президента. В этом вопросе у нас мнения с мистером Гордоном полностью противоположные. Поэтому я здесь.
И Барбара рассказала о планах Гордона в отношении самого Джонсона, а затем спросила:
— Вы слышали о происшествии с бывшим демократом, а теперь республиканцем Чарльзом Кеннеди во Флориде?
— А что там произошло?
Барбара протянула газету:
— Здесь все прочтете. Лично я усматриваю в действиях мистера Чарльза Кеннеди признаки покушения на первую поправку к Конституции, то есть на свободу слова.
Джонсон внимательно прочитал статью и произнес:
— Вы правы, здесь можно предъявить Кеннеди претензии в неуважении к Конституции. Откровенно говоря, он нам чертовски надоел. Словно с цепи сорвался!
— Мистер Джонсон, чем вам помочь?
— Спасибо, — ответил Джонсон, а потом осторожно добавил: — Завтра будут допрашивать Монику Левин. Естественно, никаких контактов ни у мистера Президента, ни у меня с ней нет. Для нас было бы очень важно, если бы она не пыталась утверждать, что мистер Президент склонял ее к даче ложных показаний. Сами понимаете, одно дело — легкомысленное поведение на почве взаимных чувств, а совершенно другое — то, что пытается доказать мистер Гордон.
— Да, понимаю. И еще позволю одну откровенность. Мистер Джонсон, хочу вам напомнить одно, по-моему, весьма интересное для вашей стороны постановление Верховного суда, которое вы можете использовать как весьма мощный аргумент в свою пользу.
Увидев, как внимательно слушает ее хозяин кабинета, продолжила: — Согласно этому постановлению, обвинение в лжесвидетельстве не может быть поддержано в том случае, если свидетели дают одинаково правдивые показания, но при этом по-разному вспоминают одни и те же события.
— Спасибо вам, миссис Декарт. Я еще раз убеждаюсь в вашей искренности. — Джонсон подошел к столу и, взяв из папки какой-то лист, возвратился и показал его: — Вот оно, это постановление. Видите, как мы с вами одинаково мыслим. Скажу честно, только вчера откопал этот документ. Хочу вас попросить еще вот о какой детали. Когда будете разговаривать с мисс Левин, постарайтесь осторожно напомнить, что когда Президент выступал по телевидению с обращением к нации, то на нем был желтый в крапинку галстук. Можете спросить у нее, не этот ли галстук она ему подарила?
— Поняла, — улыбнулась Декарт. — Обязательно ей напомню. Кстати, я хочу навести Левин на мысль о предательстве мисс Мор и о том, что она нарушила закон, который запрещает делать магнитофонные записи рассказа человека без его согласия.
— Это было бы неплохо, если бы Левин на мой вопрос по этому факту подтвердила, что никакого согласия она этой Анджеле Мор на использование магнитофона не давала. Сами понимаете, это будет серьезным ударом по обвинению Гордона.
— Хорошо, мистер Джонсон, я постараюсь выполнить вашу просьбу. Ну а сейчас мне пора. Предстоит встреча с Левин, а завтра день ох какой тяжелый.
— Да, после слушаний показаний Левин, Большое жюри будет слушать показания мистера Президента.
— До встречи, мистер Джонсон.
Барбара вышла из офиса, села в машину и, запустив двигатель, решительно тряхнула головой: «На сегодня только Моника Левин — и хватит! — подумала она, но тут же вспомнила о Богарт. — Да, только Левин и Богарт! Хватит! Завтра тяжелый бой…»
Заседание Большого жюри началось ровно в десять. Выступили представители стороны обвинения, которую представляли «менеджеры» палаты представителей — конгрессмены-республиканцы. Их глава — председатель юридического комитета Генри Мэтч окинул взглядом зал, балконы, где находились счастливчики, умудрившиеся получить пропуска на это зрелище, и сухо изложил, в каком порядке будут рвать на куски Президента. Не прошло и трех минут, как он откровенно ударился в высокую патетику. На огромном экране появилась видеозапись момента, когда Макоули приносит присягу на Библии. Мэтч рассказал душещипательную историю о Томасе Море, который предпочел смерть клятвопреступлению, и визгливым голосом продолжил:
— Леди и джентльмены, я хочу вам напомнить только потому, что английское право ставит короля выше закона, а народ Америки отверг его.
Сидящие напротив друг друга Андрис Джонсон и Барбара Декарт невольно переглянулись. Смысл исторических экскурсов Мэтча легко расшифровывался. Республиканцы требовали политической смерти Макоули.
В течение семи часов, сменяя друг друга, «менеджеры» озвучивали известные уже всем факты. Для большего эффекта они демонстрировали видеозаписи выступлений Макоули и огромные листы бумаги с выдержками из его допроса, Левин и других лиц, проходящих по делу «Моникагейта».
Сидящая рядом с Декарт адвокат из ее группы наклонилась и тихо произнесла:
— Они не привели ни одного нового доказательства и стараются просто нагнетать эмоции.
— Леди и джентльмены! — снова на передний план выдвинулся Генри Мэтч. — Мы бы хотели вместе с вами определить понятие «половой акт» и ответить на вопрос: совершал ли его Макоули в отношении Моники Левин. Наверное, в этом зале не найдется человека, который без смеха воспринял утверждения мистера Макоули, что это Моника Левин занималась с ним сексом, а он с ней — нет.
В зале засмеялись, а Мэтч продолжал:
— По сути дела и сам мистер Макоули признал, что был близок с мисс Моникой Левин. Мистер Президент, заявляя об этом, просто прибег к семантической уловке, назвав свою связь с ней не сексуальной, а «неподобающей»…
После выступлений обвинителей был объявлен перерыв. К Декарт подошел Джонсон:
— Что вы можете сказать о предъявленных обвинениях?
— Я думаю, что обвинители из палаты представителей произвели впечатление на своих коллег сенаторов-республиканцев, находящихся сейчас в роли присяжных. Я уверен, что сенаторы-республиканцы назовут доводы обвинителей убедительными.
— А сенаторы-демократы?
— Неубедительным сексуальным мусором. Но ваши выступления еще впереди, и я желаю вам успеха.
— Благодарю. Но хочу спросить, какова, по вашему мнению, должна быть моя линия?
— Я думаю, что главная линия адвокатов Белого дома уже ясна: если даже мистер Макоули и виновен, то все равно лжесвидетельства и препятствование отправлению правосудия с целью сокрытия сексуальных связей не тянут по Конституции на отстранение от президентской должности.
