— Правда?! Почему же ты не сказал?
— Потому что у нас нет соли. Купи. Ладно? И потом никуда не уходи из дома, портье предупрежден. Двери запри на цепочку. Телефон, куда в случае чего звонить, ты знаешь. Ругай меня.
— Мои друзья из театра говорили иначе: «Пожелай мне счастья и удачи».
— Так это ж актеры, конопуша…
…Выслушав Роумэна, — тот рассказал дело выборочно, Штирлица не упомянув, профессора Танка тоже, — Макайр поднялся и, закинув руки за спину, начал быстро и сосредоточенно ходить по кабинету; лоб разрезала продольная морщина, вокруг глаз собрались мелкие морщинки; остановившись у окна, он тихо сказал:
— Но ведь это ужасно. Пол… Значит, они выжили! Неужели жертвы были принесены понапрасну?
— Нет. Будь наши жертвы напрасными, наци действовали бы открыто. И не только в Европе, но и в нашей стране…
— В какой мере ваши материалы против них носят уликовый характер?
— Против каждого из тех людей, которых я назвал, есть по крайней мере два свидетельских показания. Все они члены НСДАП, люди СС, СД, гестапо или абвера. За каждым из них — преступление. Они должны быть отданы в руки правосудия…
— Легко сказать… Те, кто живет в Германии, — одно дело, там легче… А как быть со Швецией? Или Аргентиной? У нас и так натянутые отношения с Пероном… А Испания? Португалия? Как быть там?
— Очень просто: брать их там и вывозить. И передавать в руки Нюрнбергского трибунала.
— «Вывозить»? Называйте вещи своими именами, Пол… Не «вывозить» и не «брать», а организовывать похищения… И вы прекрасно понимаете, что назавтра же после случившегося государственный департамент будет завален нотами протеста по поводу вмешательства во внутренние дела Мадрида или Байреса…
— Что вы предлагаете? — Пол нахмурился, полез за сигаретами — плохой признак.
— Ничего. Предлагаю подумать. Есть некоторая разница между вами, человеком, совершившим подвиг, — да, да, я понимаю, каково было собрать подобную информацию, это настоящий подвиг! — и мною, чиновником, который обязан санкционировать действия. Будь проклят мой пост, черт его совсем побери! Как вы отнесетесь к тому, чтобы подключить к операции дипломатов?
— То есть? — Роумэн несколько опешил, достал из пачки «Лаки страйк» сигарету, закурил.
— Пусть наши юристы подумают, как можно побольнее нажать на Аргентину, Испанию, Парагвай… На режимы, скрывающие у себя наци… Чтобы они выдали нам преступников…
— Ну, зачем же так усложнять задачу? — Роумэн тяжело затянулся. — Лучше пошлите телеграммы скрывающимся нацистам, адреса я могу вам сейчас продиктовать, с просьбой добровольно отдаться в руки нюрнбергского правосудия.
— Мне не до смеха, Пол, — сухо заметил Макайр. — Я ошарашен случившимся. Я думаю, как лучше поступить. Думайте и вы.
— Я же внес предложение: я вылетаю с бригадой ваших ребят и привожу всех этих наци в Нюрнберг. Как я это сделаю — моя забота. Риск беру на себя.
— Нет, я беру на себя риск. Я, именно я. Пол, не обольщайтесь. Потому что я подпишу приказ на командирование вместе с вами моей бригады… Я и никто другой… А я не готов к тому, чтобы подписать такой приказ — его попросту не утвердят… Как вы отнесетесь к тому, чтобы попросить совета у Аллена?
— Я считаю это оптимальным.
— Думаете уговорить его на встречу? Он же отошел от дел, сидит в своем «Саливэн энд Кромвэл», делает бизнес…
— А вы не уговорите?
— Боюсь, что нет. Я для него никто. Вы — это вы, за вами история нашей разведки.
— Будет вам, Роберт. Не надо льстить в глаза, я себя чувствую законченным остолопом, потому что не знаю, как на это реагировать.
— Решать, как реагировать, надо, если вам льстят в глаза. А я говорю правду. И вы это прекрасно знаете…
«Зря я на него пер, — подумал Роумэн, — и я бы, видимо, на его месте всаживал аппаратуру прослушивания в те места, где появляется мой сотрудник, женившийся на бывшем агенте врага… Для профессионала понятия «бывший» не существует… Он ни разу ни словом не посмел даже тронуть Кристу. А может быть, тебе так удобнее себя чувствовать? — спросил себя Роумэн. — Это ведь ужасно, когда недоверие к своим не исчезает, а живет в тебе постоянно. Нет ничего ужаснее, когда ты должен оглядываться и перепроверять каждое слово человека, сидящего напротив тебя. Высшая привилегия гражданина — полнейшее доверие к окружающим и убежденность в том, что тебе платят тем же. Ничто так не поднимает человека, не вселяет в него уверенность в успехе начинания, ничто так не способствует рождению в нем борцовских качеств, как абсолютное, гарантированное законом доверие. Это угодно обществу — средство против коррозии людских отношений, верный залог выявления в личности всего самого хорошего, что заложено в генах».
Аллен Даллес встретился с Роумэном в маленьком баре на сорок второй улице, после ланча, который он провел с Макайром в своем клубе. Здесь, в этом маленьком баре, он никогда раньше не бывал, масса народа, все проходящие, клиентура случайная, что вполне соответствует конспиративному характеру встречи разведчика отставного, каким он себя представлял знакомым, и разведчика функционирующего, каким он назвал Роумэна, запнувшись самую малость, когда тот к нему позвонил: «Роумэн? Роумэн… Ах, да, Роумэн, ну, как же, конечно, помню! Помню и горжусь, мой дорогой функционирующий разведчик!»
Обсмотрев Роумэна со всех сторон, Даллес пыхнул трубкой, заметив:
— Вы здорово набрали в сравнении с сорок пятым годом. Я видел вас последний раз в сорок пятом весной, не так ли?
— Именно так, мистер Даллес.
— Что это вы говорите, как заштатный адвокат в бракоразводном процессе? Аллен, я для вас Аллен, дорогой Пол.
— Спасибо, я страшно рад, Аллен, что вы нашли для меня время.
— Что будете пить?
— Хайбол.
— Орешки?
— С удовольствием. Только позвольте мне угостить вас, о кэй?
— Спасибо, я никогда не отказываюсь от угощения. Вам чертовски идет седина, завидую. Чем больше я седею, тем отчетливее становлюсь похожим на старую китайскую мышь, которую берегут для обращения в кисточки, столь важные в иероглифописи. А вы начинаете походить на матерого голливудского ковбоя.
— С моей-то круглой мордой?
— Никогда не отзывайтесь дурно о своей внешности, — заметил Даллес. — Это позволит вашим недругам повторять эти слова, и вы не сможете их одернуть: «Мы же цитируем самого мистера икс, он говорил это о себе не далее, как вчера, беседуя с мистером игрек!»
Роумэн улыбнулся:
— Мне всегда казалось, что, если ты сам подтруниваешь над своими недостатками, это выбивает козыри у недоброжелателей.
— Зависит от талантливости недоброжелателей. Пол. Кстати, если уж вы меня действительно угощаете, попросите, пожалуйста, крохотный кусочек сыра, люблю сухой сыр.
— С удовольствием угощу вас самым сухим сыром, Аллен.
— Ну, рассказывайте, что стряслось?
— Стряслось то, что по прошествии девятнадцати месяцев после нашей победы нацисты успели воссоздать свою цепь, — Роумэн достал «Лаки страйк» и начал крошить маленькую, круглую сигарету.
— Двадцати месяцев, — Даллес вздохнул. — Дальше.
— Это, собственно, главное, — Роумэн несколько смешался от такой реакции собеседника.
— И вас это действительно удивляет?
— Конечно.
— Почему? Вы что, не понимаете, с какого уровня врагом мы имеем дело? Неужели вы всерьез полагали, что шесть миллионов членов НСДАП так легко смирятся с поражением, да еще таким неслыханным? Нельзя быть наивным. Пол. Все, что угодно, только не наивность.
— Больше это похоже на отчаяние, Аллен.
— Ну, это уж совсем стыдно. Неужели вы сомневаетесь в том, что у нас найдутся силы для истребления этих гаденышей?
— Я — нет. Другие — да.
— Кто именно?
— Те люди, от которых зависит принятие решений.
— Вы говорите со мной как с представителем конкурирующей фирмы. Пол. Вряд ли я могу быть вам полезен, если вы не знаете имен. Кто конкретно сомневается в том, что мы обязаны придушить нацистских гаденышей?
— Человек, к которому я в общем-то хорошо отношусь, — Роберт Макайр.
— Хм… Это для меня несколько неожиданно… Не скажу, что я его очень хорошо знаю, но по тем эпизодам, что у меня на памяти, могу судить о нем как о человеке, склонном к волевым решениям.
— Дело в том, что сеть разбросана не только в Германии, но и в Швеции, Испании, Португалии, Парагвае, Аргентине, Бразилии, Швейцарии, Ватикане… Более того, сейчас я собираю улики против синдиката… У меня есть основания полагать, что наци нашли подходы и к этим людям…
— А вот это крайне тревожно. Крайне, Пол. Есть имена?
— Да. Некий Пепе. Судя по всему, одна из его фамилий — Гуарази, на контакт с лиссабонским братством прилетал из Нью-Йорка, акцент — бруклинский.
