— Раз говорю, значит, так. Не спрашивай подробности. Но учти, что сегодня твоя последняя увольнительная.
— Нет, извини, хочу подробностей. Я ничего не натворил, чтобы меня не отпустили в следующий раз.
— Да не в том дело. Ну, как ты не понимаешь… У меня есть клиенты из ваших офицеров. И они, представь себе, бывают разговорчивыми, особенно когда выпьют. Поэтому я знаю то, чего не знаешь ты. Одним словом, завтра вас здесь уже не будет. Тебя снова ждет Африка, Жорж.
Он засмеялся.
— Еще одно африканское сафари. Кого-то из чернокожих потребовалось примерно наказать. Дело знакомое. Я скоро вернусь и привезу тебе бусы из настоящей слоновой кости.
— Не балагурь. Нескоро ты вернешься. И вернешься ли вообще? Потому и позвала к себе на наш прощальный обед. Мы ведь больше не увидимся с тобой никогда, мой легионер. Я это знаю.
Клод подумал, что она не может такое знать наверняка и прощается на всякий случай, из суеверия.
Люси жила в двухкомнатной квартире большого блочного дома. Войдя к себе, она тотчас сделалась веселой, домашней. Выражение лица, манеры, даже голос — все стало другим. И Клод удивленно наблюдал за ней, так сильно переменившейся. Схватив сына на руки, целовала его, приговаривая:
— Какой Тино красивый мальчик, а? Поздоровайся с месье, скажи: «Добрый день, месье легионер!»
Мальчик бойко повторил, поглядывая на коробку. Клод раскрыл ее, и Тино, захлопав в ладошки, стал помогать налаживать рельсы, а Люси отправилась на кухню.
В распахнутое окно почти отвесно падало солнце. Клод увлеченно играл с Тино, словно перенесясь в свое вроде бы и недавнее, но такое далекое детство.
А потом они весело обедали, как старые добрые друзья. И Клод много шутил, рассказывал прочитанные или выдуманные им небылицы про Африку.
Когда он вернулся в казармы, там уже все знали, что готовится отъезд. Ночью никто почти не спал, ожидая подъема по тревоге. Но наступило утро, и начались обычные учения. Легионеры успокоились, решив, что слухи не подтвердились. На следующую ночь ровно в час был дан сигнал к экстренной отправке. Когда бежали к трапам, взлетно-посадочные площадки густо цвели васильковыми огоньками.
— У меня предчувствие, что не на веселую прогулку везут нас на этот раз, — поделился Джиовани, поглядывая в черную пропасть под крылом самолета.
— Возможно, будет что-то вроде Чада.
— Подумаешь, Чад! Там было, как на курорте.
— На этом курорте тебя чуть не прихлопнули.
— Но все равно мне там нравилось. В Обани — как в тюрьме, простора нет.
— В Обани, между прочим, Джио, бывали отпуска, и в Обани в тебя не стреляли из-за угла.
Джиовани вздохнул, но ничего не ответил. А Клод, напомнив приятелю об отпусках, подумал о Люси.
«Первая любовь, как и первое убийство, не забывается… Как страшно и верно сказала. Сама придумала или где-то услышала? А может, ей уже многие из нашего брата рассказывали о своем первом убийстве, о пережитом? Но я нет. Об этом никому. Только себе.
Ну, а была ли у меня моя первая любовь? У дяди Жан-Поля была. У Люси — да. А у меня? Не припоминаю… Увлечения были. Но чтобы любить? Нет, не случалось. Не успел. Значит, еще будет!
В будущем? Где же это оно, мое будущее? И какое? Не вижу, не различаю. Как ту землю, что внизу в темноте, — она там есть, по мне не видно».
И снова мысли, как карусельное колесо, сделав круг, вернулись к Люси. Кем она была для него, эта уличная женщина, с которой спал за деньги и дружил бесплатно? Конечно, глупо думать, что она не такая, как все. Просто при той пустоте и оторванности от человеческих связей Люси была как бы мостиком, по которому в дни увольнений он убегал в другой мир. Вместо гавкающих команд и солдатского жаргона он слышал хрипловатый голос красивой женщины с черными блестящими волосами… И ему было хорошо.
Однажды они даже ходили на футбол.
«Забавные были у нас отношения с этой Люси, — думал Клод. — Вплелась какая-то веселенькая ниточка некоммерческих привязанностей и симпатий. Вот как получается в моей жизни — приветливости обыкновенной проститутки я рад и признателен».
И Клод подумал, что с Люси ему нравилось быть еще и потому, что она никогда не пыталась заглянуть в его прошлое, обходила эту тему далеко стороной.
Клод закрыл глаза и вдруг ясно увидел феерически сверкающий огнями ночной Париж… Толпы на Елисейских полях… Подносы с устрицами в мелко накрошенном льду… Как огромная клумба, цветочный базар на площади Терн…
Он открыл веки: в тусклом желтом освещении тесно сидели легионеры в зеленых пятнистых формах, с новенькими автоматами в руках. Гудели на один мотив двигатели. Самолет летел в предутреннем, размытом рассветом небе.
Клод уснул. Приснился ему солнечный Булонский лес с множеством гуляющих людей. И с ним девушка с распущенными волосами, похожая на певицу Сильвию Вартан. Она что-то говорит, смеется, убегает в толпу, в лес, зовет за собой. И Клод бросился за ней, расталкивая встречных, натыкаясь на стволы. Он обегал весь лес, но девушка пропала, и он упал на твердую землю, обнял ее, крепко прижался, но земля вдруг зашевелилась, стала наклоняться, перевертываться, словно сбрасывая его с себя…
Клод проснулся. Самолет делал крутой вираж. За круглым окном буйствовало солнце, и легионеры заглядывали вниз, стараясь определить, где они.
Когда шасси коснулись земли, кругом была видна только оранжевая пустыня — пески, дюны. Липкая влага горячей салфеткой облепила лицо, забинтовала тело.
— И куда же это нас занесло, шеф? — спросил Джиовани у одного из офицеров. Он никак не мог усвоить одну из главных и, казалось бы, очень простых заповедей легиона — не задавать старшим никаких вопросов.
Офицер подошел вплотную — так, что Джиовани пришлось попятиться.
— А это тебя, чумазая рожа, совсем не касается. Понял?
И, оглядев притихших легионеров, объявил:
— Джибути!
Да, это был кусок африканской земли под названием Джибути. Здесь, на побережье Красного моря, все еще оставались французские части. Влажной жаре во все времена года Джибути обязан прозвищу «Ночной горшок». Французские солдаты регулярной армии были деморализованы беспросветным однообразием караульной службы, которую несли в этом пекле, и их решили заменить легионерами.
Так Клод снова очутился в Африке.
Глава четвертая
Что мог разнюхать Гаро?
Парижская улица Ришелье, где с послевоенных времен жил Жан-Поль Моран, никогда не нравилась ему. Можно сказать, он даже не любил ее.
Узкая, длинная, заполненная вереницей медленно едущих автомашин, как гулкий колодец, набитая гудками и шумом моторов, облепленная вывесками китайских и вьетнамских ресторанов, улица Ришелье казалась ему самой непривлекательной во всем Париже. Но переезжать не хотелось.
И хотя свою улицу Жан-Поль не любил, но в свободное время мог часами простаивать у большого, от потолка до пола, окна, наблюдая, что происходит внизу. А поскольку ничего интересного там никогда не случалось, то стояние возле окна сделалось своего рода сеансами размышлений.
Расставшись в Марселе с Клодом в тот памятный для обоих день, Жан-Поль, не мешкая, взял билет на парижский экспресс и вечером был у себя дома. Распахнув окно, до привычке стал созерцать улицу. На этот раз она показалась ему особенно унылой. Накрапывал мелкий дождь.
Жан-Поль подумал, что некому будет срезать спаржу, которую заботливо выхаживал, и спаржа пропадет. Вздохнув, сказал себе: теперь не до огорода и не до роз, придется много повозиться с шарадой «Полосатый костюм».
По узкой улице, словно по дну глубокого ущелья, плыли машины. Громко хлопали двери азиатских ресторанов. Колыхались в отблеске фонарей лоснящиеся от дождя зонтики прохожих. Жан-Поль стоял у окна, всматривался в суету улицы, не видя ее, не слыша звуков. Он сосредоточенно думал, компонуя на все лады события, факты, детали, обстоятельства, и они складывались в версии, предположения, догадки.
Что же все-таки кроется за убийством Гюстава Гаро? Какие силы? Где начало преступной цепи?
Жан-Поль очнулся от своих дум, глубоко вздохнул и громко сказал, словно позвал кого-то из дальних комнат:
— Пора ужинать, старина!
Выйдя на улицу, отворил пружинящую дверь китайского ресторана «Лотос» напротив своего дома. Случалось, что владелец ресторана, увидев его стоящим у окна, приветливо кланялся, недоумевая, отчего всегда учтивый месье Моран не отвечает на приветствия. Жан-Поль во время сеансов размышлений мог смотреть на человека, на предмет и ничего не видеть, полностью погрузившись в свои раздумья. Владелец «Лотоса» хоть и удивлялся этому, но неизменно выходил на порог и раскланивался, когда высокая фигура респектабельного соседа появлялась в проеме открытого настежь окна.
Жан-Поль сказал девушке-китаянке с кукольной улыбкой на круглом лице, что будет ужинать «как всегда». Это означало — вермишелевый суп, утка по-шанхайски и отварной рис.
