— Неразумно?
— Я хотел сказать, нехорошо оставлять здесь мусор. 1)то...
— Послушайте-ка, молодой человек! Я прожила в этом доме пятьдесят лет и прекрасно знаю, куда нужно класть мусор! Не учите меня, пожалуйста.
— Забирайте пакеты обратно.
— И не подумаю! Я иду в магазин, мне нужно выбросить мусор, и я оставлю его здесь, если мне не разрешают пройти к баку.
— Подождите! Я узнаю.
Полицейские посовещались. Один из них вытащил рацию и смущенно спросил, можно ли разрешить старой даме выбросить мусор в бак. Ответ был положительный. Воспрявший духом полицейский вернулся на место и не без гордости заявил, что все устроил — мусор можно бросить в бак.
Агда Андерсон пролезла под веревкой с удивительной для своих лет резвостью и прошла к бакам.
— Здесь он и сидел? — спросила она, с жадным любопытством заглядывая в бак, в котором когда-то находился труп Эрика Хальстрёма.
Полицейский кивнул.
Турен внимательно следил за происходящим.
— Господи, — вздохнул он. — Ну что там сказали ребята из Системы?
— Система снова ответила, что код был твой, но удостоверение не твое. Хальстрем, наверное, расшифровал код. Парень, судя по всему, был математический гений.
Турен потер пос.
— Узнай, есть ли среди тех 165, кто оставил отпечатки на баке, наркоманы.
Бергстрем вынул черный блокнот и пролистал странички. С определенным удовлетворением он отметил, что довольное выражение на лице Турена сменилось слабым раздражением.
— Среди 165 индивидов, оставивших отпечатки пальцев на баке... Ага, вот: признаков злоупотребления наркотиками не имеется.
Восхищение Турена тактикой, проявленной Агдой Андерсон, улеглось. На него вновь накатила усталость и злость.
— Так. Тогда мы позволим себе спросить, сколько всего зарегистрировано бывших наркоманов... Если чисто теоретически предположить, что кто-то сделал Хальстре-му укол из мести.
Бергстрем вновь полистал блокнот и прочел громко и торжествующе:
— В Швеции 27 864 человека злоупотребляли наркотиками. Это те, которые бросили или у которых наблюдалась так называемая положительная кривая развития... — Он протянул таблицы Турену, даже не взглянувшему на них.
— Это же целый Оскарсхамн, — пробормотал комиссар.
— Что? Оскарсхамн?
— Население Оскарсхамна составляет приблизительно 28 тысяч человек. Значит, у нас на подозрении столько людей, ск©лько жителей в Оскарсхамне. Надеюсь, Улле больше повезет с Эриксоном.
Через арку они вышли на улицу.
Сев на заднее сиденье рядом с Бергстремом в ожидавшее такси, Турен почувствовал, что правый ботинок совершенно промок, но не переставал размышлять над вопросом: почему убийца бросил труп Эрика Хальстрема именно во дворе на Клипгатан?
При расследовании преступлений Свен Турен, как правило, исходил из предположения, что убийцы предпочитают знакомые им места.
— Сколько человек живет в доме? — спросил он.
— Точно не знаю. Где-то в блокноте записано. Думаю, человек семьдесят-восемьдесят, — ответил Бергстрем.
— Семьдесят-восемьдесят? Ну, это уже намного веселее, все-таки не 28 тысяч.
— В Дом полиции, — сказал Бергстрем шоферу такси.
— В Дом полиции, — повторил шофер.
Улле Люк разглядывал картину в витрине галереи Фэрдиер. Это была та самая картина или точная ее копия.
Он вспомнил жующие воздух челюсти Рольфа Карлсона, его пустые глаза и понял, что должен войти в галерею немедленно, прежде чем его целиком не захлестнуло бешенство. Он толкнул дверь, сработал фотоэлемент, где-то во внутренних помещениях раздался звонок, и из глубины зала к нему навстречу вышел Стиг Эриксон. Они улыбнулись друг другу. Весьма любезно.
— Я могу вам чем-нибудь быть полезен? — спросил Эриксон.
— Возможно... Сколько стоит вот эта штука? — Люк махнул рукой на картину в витрине. Лицо Стига Эриксона не выразило ни удивления, ни радости.
— 25 тысяч крон. Вы полагаете, слишком дорого? Так ведь вопрос сводится к тому, во что вы хотите вкладывать деньги.
— Ничего себе, 25 тысяч!
Стиг Эриксон потер руки, и на лице его появилось такое же озабоченное выражение, какое бывает у представителя похоронного бюро, которому в конце беседы со скорбящими родственниками приходится затронуть денежный вопрос.
«А он п вправду похож па представителя похоронного бюро... или па политика», — подумал Улле Люк.
— Искусство в паше время является прежде всего выгодным помещением капитала, — сказал Стиг Эриксон с легкой извиняющейся улыбкой. — Говорить так очень неприятно, однако факт остается фактом. HoJ у нас есть произведения современных художников всего за какую-нибудь тысячу или несколько тысяч крон... Желаете посмотреть?.. — Он сделал приглашающий жест в сторону нескольких полотен, которые выглядели так, будто кто-то размазал сырые яйца по белой стене.
Зазвонил телефон, и Эриксон сказал:
— Извините, я только отвечу на звонок...
— Ничего, я все равно ухожу, — ответил Люк и пошел к дверям.
Эриксон исчез в глубине помещения. Люк приоткрыл дверь и сунул вперед ногу, так, чтобы фотоэлемент ее зарегистрировал. Опять раздался мелодичный :яюп. Но выходить из галереи Люк не стал. Вместо этого он проскользнул за ширмы, разгораживавшие зал, и обнаружил, что отсюда можно попасть в другое помещение.
При звуке дверного сигнала в зал выглянул Эриксон. Убедившись, что посетитель ушел, он вернулся к телефону.
Люк, продолжая обследовать помещение, вышел в коридор. «Появится кто, мне крышка», — мелькнуло в голове. Но никто не появился. Он взглянул на часы. Без пяти шесть. Галерея закрывается в шесть, а впечатление такое, будто работа где-то там, в глубине, идет полным ходом.
Люк осторожно крался по коридору. Прямо как в плохом телевизионном детективе, усмехнулся он про себя. Ну какого черта он здесь делает? Сидел бы сейчас в «Кружке» и потягивал пивко. Так нет же, всегда ввязывается во всякие дурацкие истории. И зачем он только вообще на свет появился?
Он тихонько хихикнул от охватившего его напряжения. Сердце как молот стучало в груди, спина взмокла от пота, но сейчас это было настоящее возбуждение, а не просто учащенный пульс и холодный пот на нервной почве:
Впереди Люк увидел двоих. Из баллона с распылителем они прыскали краску на что-то, напоминавшее мелкоячеистую сетку. Мотив показался Люку знакомым, хотя он и не рискнул вглядеться попристальнее. Он спрятался за ширмой, метрах в пяти от тех двоих.
Прошло минут десять, показавшиеся Люку тремя часами. В пять минут седьмого в помещение вошел Стиг Эриксон.
— Так я пошел, ребята, — сказал он.
— Ага. Да, что нужно отвезти Хегбергу? Эту картину и еще три, это я помню... — Говоривший подошел к ширме, за которой прятался Люк. — ...а потом, кажется, еще одну ширму. Эту? .
Люк увидел две руки, обхватившие ширму. Ужас сковал его, он был на грани обморока. Пальцы человека напряглись, собираясь поднять ширму.
— Нет, не эту, — сказал Эриксон. — Эта выставочная. Возьми вон ту.
— Ясно. — Пальцы разжались и исчезли.
Сердце Люка барабанным боем отдавало в ушах.
— Ну, я пошел. Увидимся на следующей неделе. Пока.
Стиг Эриксон ушел. Улле Люк остался. Ему захотелось помолиться.
Сиен Ту реп шел выполнять одну из самых неприятных обязанностей, связанных с его профессией: копаться в личной жизни других людей. Разные полицейские по-разному относятся к этому — одни воспринимают эту работу как рутину, другие занимаются ею с отвращением. А есть и такие, которые с наслаждением выуживают интимные подробности. Последних Турен позаботился удалить из своего окружения. Среди его сотрудников остались только те, для которых эта обязанность была рутиной, и те, кто выполнял ее с большой неохотой. Причем: эти последние делали работу гораздо успешнее первых, поэтому частенько Свен Турен самолично отправлялся на иодобные задания — он не знал ни одного человека, которому бы это было в такой степени противно, как ему самому. А если ему это так не нравится, значит, и справиться с работой он сможет лучше всех.
Честно говоря, логику этих своих рассуждений Турен и сам не вполне понимал.
Он нажал на кнопку звонка, под которым висела табличка с надписью
РЕКЛАМНЫЕ ПРОСПЕКТЫ НЕ ОПУСКАТЬ
Немного ниже была прибита медная пластинка с фамилией
ХАЛЬСТРЕМ.
Дверь открыла женщина, которой при иных обстоятельствах можно было бы дать лет сорок. Сейчас она выглядела значительно старше. Глаза ее покраснели от слез.
— Вам кого?
Свен Турен больше всего ненавидел как раз это вот мгновение. Когда нужно объяснить, что он фараон, что не может ждать, пока утихнет ее горе, а вынужден именно сейчас причинить ей боль, разбередить свежие раны.
— Госпожа Хальстрем? — спросил он только, прекрасно зная, что перед ним вдова убитого.
