Из Дома полиции тоже были видны четкие контуры Вестербруна. Турен в виде исключения не задернул шторы. Теперь они могли наблюдать за тем, что происходит внизу. Входили и выходили полицейские, привозили подозреваемых, некоторых под конвоем, некоторых без.
— Значит, ты убежден, что героинная волна — дело рук Эриксона? — спросил Бергстрем, рассматривая фотографию Стига.
— Почти. Во всяком случае, он замешан. Одни и те же картины в галерее, дома у Хальстрема и у того наркомана, знакомого Люка. Были и еще картины согласно новым свидетельским показаниям. Заставляли подписывать долговые обязательства, после чего по почте присылался наркотик.
— Четко и аккуратно. Кошмар. Не понимаю только, пак это отдел наркотиков держал его в поле зрения три года и ни разу не сумел ни на чем поймать...
— Именно потому, что он действует открыто. Как и сейчас. Очевидно, между ним и этими долговыми расписками не существует никакой связи. А он не может запретить людям покупать у него картины... Далее, не его шша, что люди, купившие картины, оказались подлецами н торговцами наркотиками... — Турен вдруг рассмеялся. — Ты бы посмотрел па Улле Люка в роли детектива-одиночки в галерее... Когда я приехал за ним, ни дик у него был такой, словно он только что вылез из могилы.
Бергстрема в отличие от Турена совсем не интересо-г.;:ло, что делал Люк и как он выглядел. Ему хотелось четко и быстро завершить расследование.
— Итак, по всей видимости, Эриксон сотрудничал с Х;;льстремом. Хальстрем добывал имена с помощью Си-гтмы'84, а затем наркотик распространялся приблизительно так же, как издательство «Хорошие книги» распространяет свою продукцию. И Хальстрему платили за
I 1 Зарубежный детектиь 209 услуги картинами, которые «продавались» яо свинским .ценам нужным клиентам.
— Угу. Вполне логично.
— Ну, гсак кто же убил Хальстрема? И за что?
— Да-а... — протянул Турен, не зная, что ответить.— Да-а, это вопрос второй. Возьмем и спросим завтра самого Эриксона. А теперь пора по домам. Нам тоже нужно иногда впать.
Они встали. Бергстрем загладил уже почти несуществующие складки на брюках. Турен опять засмеялся.
— Нет, ты бы только па него посмотрел! Князь тьмы, прямо из склепа. Надеюсь, оп отправился домой и лег впать, а не бродит сейчас но городу, как какой-нибудь частный сыщик... Да, кстати, ты не видел моих очков? Дьявол, куда я их мог засунуть?
Бергстрем улыбнулся и отрицательно покачал головой.
Улле Люк не пошел домой.
Для начала он отправился в «Заклад»,, где выпил несколько кружек пива. Потом зашел в «Кружку», и наконец с помощью карточки прессы ему удалось проникнуть в ресторан «Булагет», открытый до трех ночи.
Он уже был сильно навеселе, когда швейцар преградил ему путь. Люк, ожидавший такого приема, выставил как щит свое журналистское удостоверение.
— Ладно, проходи.
Карточка прессы действовала как «сезам, откройся!» в большинстве питейных заведений Стокгольма, владельцы которых не могли себе позволить плохих отзывов в прессе, поэтому предпочитали мириться с плохо державшимися на ногах журналистами. На следующий день Люка будет мучиггь совесть за трюк с карточкой. В принципе ему ужасно не нравились газетчики, имевшие обыкновение привлекать к себе внимание в ресторанах.
Самочувствие у него было отвратительное, когда он вошел в темное и прокуренное помещение. В дальнем конце, где подавали пиво, толпился народ. Люк протолкался вперед.
— Потише на поворотах, — сказала дама, которой он наступил на ногу и въехал локтем в бок.
— Простите, но я умираю от жажды, —. ответил Люк,
— А все остальные, по-твоему, нет£
— Наверняка, да. Но моя жажда беспредельна. — И Люк серьезно посмотрел на женщину.
Ответ ей понравился, в чем она неохотно себе призналась.
Женщину звали Марией Гранстрем, она жила на улице Викингагатан.
— А чем ты занимаешься? — поинтересовалась Мария, после того как они с Люком выпили еще по две кружки.
— Журналист.
— Ух ты! На телевидении?
— Нет, в «Дагенс нюхетер».
— Вот как. А я газет почти не читаю. Все газеты — дермо.
Она произнесла; «дермо» так, как Люку иногда хотелось, чтобы это звучало у него, твердо без мягкого знака.
— Э"о верно.
Она отхлебнула из третьей кружки.
— И ты все-таки продолжаешь делать свое дело, хотя знаешь, что мы считаем это дермом?
— Угу...
— А почему ж вы не избавитесь от этого дерма?
Люк вздохнул. Он выпил слишком много пива, и у него не было ни малейшего желания обсуждать, этические проблемы журналистики. Гораздо больше его интересовал вопрос, где Мария Гранстрем собирается провести ночь.
— Я хотела сказать, почему, вы не измените газету так, чтобы ее стоило читать?
— Милая Мария Гранквист...
— ...стрем...
— Что?
— Гранстрем. Моя фамилия Гранстрем.
— Ах, да-да. Так вот, дорогая Мария Гранстрем,. мне совсем неохота пускаться в политическую дискуссию, да и не способен я сейчас на это. Слишком пьян, и все мне до лампочки. Зато мне охота узнать... Ч-черт]
Размашистым движением руки он смахнул на пол кружку пива, каскадом засверкали осколки.
— Оп-ля, — сказала Мария.
Лед был сломан, и Люку даже удалось — в какой-то степени — объяснить Марии, в-какой ситуации находятся журналисты.
— Значит, эти разговоры насчет свободной прессы всего лише пустые слова?
— Абсолютно пустые. Такие же пустые, как моя го-лови сейчас, — заверил он, заикаясь. «Пора домой, Улле!» — произнес внутренний голос. — Еще по кружечке? — предложил Люк в знак протеста против остатков разума, которые вели в мозгу неравную борьбу с превосходящими силами противника.
— Хватит, пошли!
Он изумленно уставился на нее. Никак, она пытается подцепить его на крючок? Рановато. Он еще не успел продекламировать ни строчки. Дьявольщина. Ноги не держат.
Она взяла его под руку и вывела из заведения. Швейцар многозначительно ухмыльнулся. Люк не посмел даже взглянуть на него.
— На свежем воздухе полегчает, — сказала Мария.
— А-гааг, — подтвердил Люк, умудрившись запутаться даже в таком коротком слове.
На улице было довольно тепло. Внезапно Люк осознал, что они уже прошли несколько кварталов и теперь Мария пытается посадить его в такси.
— Не-а... He-а, а т-ты не идешь с мной?... Я думал, что м-мы...
— Нет, — сказала Мария. — Ты поедешь к себе домой, а я к себе. Улица Седерманнагатан, номер не знаю, — услышал Люк ее слова, обращенные к шоферу такси. — Номер дома он сам вам скажет!
«Обольститель Улле Люк», — усмехнулся он про себя и неестественно вытаращил глаза, чтобы не заснуть.
Пиво, выпитое за сегодняшний вечер, начинало давать о себе знать.
— Скоро приедем? — спросил он, стиснув зубы.
— Да еще пару кварталов, — ответил шофер и тревожно обернулся. Очень ему не хотелось опять убирать — _ он только что вычистил машину.
— Со мной все в порядке, — успокоил его Люк, поняв причину беспокойства шофера. — Останови-ка здесь, я немного пройдусь, — добавил он, бросил несколько десяток на переднее сиденье и вывалился на тротуар. Ему было очень плохо.
«Иди прямо, иди прямо, иди прямо», — звенело у него в голове. Подъезд. Ключи. Так. Справился. Лестница.
— Черт!
Он споткнулся, но успел схватиться за перила.
Опять ключи. Скорее в квартиру. Голову над унитазом.
Одежду можно снять по дороге к постели. Джига? К черту джигу! Спать, скорей спать.
Он уснул, не донеся голову до подушки.
Около галереи Фэрдиер спокойствие.
Но так могло показаться лишь с первого взгляда. На самом деле на переднем сиденье полицейского автомобиля без опознавательных знаков сидели два человека и ждали.
Ждали Стига Эриксона.
На рассвете прошел дождь, и в воздухе по-прежнему висела серая пелена. Владельцы собак, раньше всех появляющиеся на улицах, уже выгуляли своих питомцев, бездумно загрязнивших водостоки. Двое мужчин в машине все это видели, потому что сидели здесь довольно давно. Они обсудили недостатки и достоинства содержания собак, поговорили о последних отборочных играх на чемпионат мира по футболу 1986 года и заключили пари, пойдет дождь или нет, когда появится Стиг'Эриксон.
Морган Бенгтсон, сидевший за рулем, утверждал, что дождь обязательно пойдет. Андерс Юнасон, сидевший рядом, полагал, что погода разгуляется.
— Он идет, — сказал Бенгтсон, не поворачивая головы. — По-моему, капает, а?
— Дурак. Ни капли не упало, — отозвался Юнасон.
Именно в этот момент пошел дождь. Позднее они согласились, что пари окончилось вничью.
Стиг Эриксон не спеша подходил к входу в галерею. На мгновенье остановился, проверил витрины, чуть склонив голову набок.
— Возьмем его, когда он войдет. Так будет спокойнее. Никто пе станет вопить о жестокости полиции, — сказал Бенгтсон. Он служил в полиции дольше, чем Юнасон.
