— Алле, солнышко, с Рождеством. Ничего не хочешь повесить на макушку своей елки? — Она задрала полы дождевика, обнажив порядочный кусок своего бледного тела. — Рождественская распродажа, всего тридцать фунтов.
Он посмотрел на нее долгим взглядом, мысленно снимая остальную часть дождевика и обнаруживая под пластиком, искусственной кожей и косметикой женщину со всей ее жизненной энергией, влекущей упругостью молодости и даже белозубой улыбкой, которую можно было принять почти за искреннюю. Уже больше трех дней он ни с кем не говорил ни о чем, кроме дела, и знал, что ему отчаянно нужен собеседник. Даже перебранка с женой по поводу сорта зубной пасты лучше этого молчания и пустоты. Ему требовалось человеческое общение, возможность дотронуться до кого-то рукой, и после всего, что сделала Фиона, он не чувствовал бы себя виноватым. Вот шанс как-то расквитаться с ней, доказать себе, что он не просто жалкий рогоносец. Он еще раз посмотрел на девушку, но даже желание отомстить не преодолело в нем внезапного резкого отвращения. Мысли о ее наготе, ее сосках, о покрытых волосами частях тела, о шершавых подмышках, о самом ее запахе вызывали у него тошноту. Его охватила паника, смущение — а вдруг кто-нибудь видел все это? — но больше всего его удивила сила собственных чувств. Он понял, что она физически отвратительна ему, — может быть, просто потому, что она одного с Фионой пола? Он нашел в кармане пятифунтовую бумажку, протянул ей и отрывисто выкрикнул: «Уходи! Бога ради, уходи прочь!» И тут же еще больше испугался, подумав, что кто-то мог видеть, что он платит ей, и он повернулся и бросился бежать. Она побежала за ним, что-то крича, — от психа, который просто так бросается пятерками, можно ждать любого подвоха. Он пробежал ярдов семьдесят, пока не понял, что все еще ведет себя на улице по-идиотски, и не увидел перед собой дверь клуба. Он вошел внутрь, ощущая тяжесть в груди и в животе.
Проигнорировав сардоническую улыбку гардеробщика, принявшего у него пальто, он устремился прямо к бару, чтобы взять большую порцию виски. Прошло некоторое время, прежде чем он отдышался и огляделся вокруг, чтобы убедиться, что на него никто не смотрит. Заведение представляло собой переделанную пивную с черными стенами, множеством зеркал и фонарями, как в дискотеке. В одном его конце была приподнятая над полом танцевальная площадка, но ни иллюминация, ни музыкальный автомат не работали. Было еще рано, несколько посетителей в зале рассеянно смотрели на экраны многочисленных телевизоров, где показывали старый фильм с Марлоном Брандо. Звук был выключен, чтобы не заглушать рождественскую музыку, запущенную персоналом для своего удовольствия. На стенах висели снимки того же Брандо в мотоциклетной кожанке, а также снимки Пресли, Джека Николсона и нескольких более молодых киноактеров, которых Майкрофт не знал. Все это выглядело очень странно и совсем не напоминало джентльменские клубы Пэл Мэл, к которым он привык. Кресел не было. Заведение было поилкой, рассчитанной на то, чтобы посетители стояли или двигались, но вовсе не мурыжили весь вечер одну кружку пива.
— Вы вошли, пожалуй, несколько торопливо. — Прилично одетый мужчина лет тридцати с лишним, судя по акценту, бирмингемец, стоял возле него. — Не возражаете, если я присоединюсь к вам?
Майкрофт пожал плечами. Он все еще не пришел в себя, и у него не хватило духу проявить твердость и отказаться от общества незнакомца с дружелюбным голосом. Его одежда была несколько причудлива, но вполне аккуратна: вареные джинсы тщательно выглажены, как и белая рубашка с аккуратно закатанными рукавами. Крепкие мускулы говорили о хорошей физической подготовке.
— Вы словно от чего-то убегали.
Виски разлилось теплом по телу, и Майкрофт почувствовал себя более непринужденно. Он рассмеялся:
— От женщины. Она хотела подцепить меня.
Они оба рассмеялись, и Майкрофт заметил, что незнакомец внимательно разглядывает его. Он ничего не имел против: глаза незнакомца были дружелюбны, полны участия и заинтересованности. И интересны. Карие, с золотистым отливом.
— Обычно бывает наоборот, женщины бегают от меня, — продолжил он.
— Судя по вашим словам, вы порядочный бабник.
— Нет, я имел в виду не это… — Майкрофт закусил губу, внезапно почувствовав боль и унижение, оттого что на Рождество он оказался один. — От меня ушла жена. После двадцати трех лет брака.
— Простите, мне жаль.
— С какой стати? Вы не знаете ни ее, ни меня… — Вновь горечь переполнила его. — Извините, не очень-то вежливо с моей стороны…
— Не обращайте внимания. Можете даже накричать на меня, если вам от этого станет легче.
— Спасибо. Только что я был готов так и сделать. — Он протянул свою руку: — Дэвид.
— Кенни. Не забывайте, Дэвид, что на свете вы не один. Поверьте, в вашем положении тысячи людей. Они чувствуют себя одинокими на Рождество, и совершенно напрасно. Одна дверь закрылась, другая откроется. Считайте, что это начало нового куска вашей жизни.
— Один мой знакомый сказал мне примерно то же самое.
— Значит, это правда.
У него была широкая, непринужденная улыбка, полная жизни. Он пил экзотическое мексиканское пиво прямо из горлышка бутылки, на которое была нанизана долька лимона. Майкрофт бросил взгляд на свое виски и подумал, не попробовать ли ему что-нибудь новенькое, но потом решил, что он слишком стар, чтобы менять привычки. Он попытался припомнить, когда в последний раз пробовал что-то новое или знакомился с кем-нибудь не по долгу службы.
— Чем вы занимаетесь, Кенни?
— Стюард. Ишачу на «Бритиш Эйруэйз». А вы?
— Государственный служащий.
— Звучит не очень-то весело. Моя профессия может показаться романтичной, но это совсем не так. Ублажать кинозвезд из первого класса вовсе не весело. А вы часто летаете?
Майкрофт только открыл рот, чтобы ответить ему, как треньканье рождественской песенки сменилось тяжелым уханьем музыкального автомата. Клуб заполнялся людьми. Теперь Майкрофту приходилось наклоняться к Кенни, чтобы слышать, что он говорит, и чтобы он его слышал. Майкрофт различал свежий запах его одеколона, а Кенни кричал ему на ухо, что стоит, пожалуй, поискать место поспокойнее.
Майкрофта еще раз пронизала дрожь, и не из-за перспективы снова вернуться на холодную улицу, где его все еще может поджидать проститутка, или в свой пустой дом. Но и не из-за того, что непринужденная улыбка Кенни согрела его, и теперь он чувствовал себя лучше, чем всю прошедшую неделю. Его тревожил, как бы он ни хотел закрыть на это глаза, тот факт, что ему хотелось лучше узнать Кенни. Гораздо лучше.
Двое прогуливались по берегу озера. Один был одет в сюртук для верховой езды и в резиновые сапоги, а другой дрожал в кашемировом плаще и старался не поскользнуться на мокрой траве в своих кожаных туфлях ручной работы. Неподалеку небольшой трактор вспахивал обозначенный канатами порядочный кусок бархатного луга, а чуть дальше двое рабочих сажали в лунки молодые деревца, еще больше уродуя этим некогда прекрасную лужайку, и так уже обезображенную колеями колес. В результате все вокруг было заляпано темной зимней грязью, и даже энтузиазм короля не мог убедить Урхарта, что парки Букингемского дворца когда-либо вернутся к своему прежнему пристойному виду.
Прогулку предложил король. В начале первой еженедельной аудиенции король обнял Урхарта и сердечно поблагодарил его за решение судьбы участка в Вестминстерском аббатстве, обнародованное нынешним утром, — выступающие за сохранение старины группы с такой же энергией приветствовали его, с какой решение критиковали архитектурные светила. Однако, как заметил на заседании кабинета Урхарт, сколькими голосами располагают архитекторы? Король склонялся к мысли, что его вмешательство было полезным, может быть, даже решающим, и Урхарт предпочел не разочаровывать его. Премьер-министров вечно осыпают жалобами недовольных, и приятным разнообразием на этот раз было искреннее, спонтанное одобрение.
Энергия короля переливалась через край, и в свойственной ему спартанской манере, забывая о неудобствах других, он настоял на том, чтобы лично показать Урхарту уже начатые работы по переустройству дворцового парка.
— Столько акров голого, коротко подстриженного лужка, мистер Урхарт, и на нем ни одного гнезда с птенцами. Я хочу, чтобы все это превратилось в заповедник в самом сердце города, хочу воссоздать в Лондоне кусок первозданной природы, прежде чем мы похороним ее под слоем асфальта.
Урхарт старательно выбирал, куда поставить ногу среди свежевспаханной земли и кусков дерна, тщетно пытаясь не увязнуть в ней, но короля эта грязюка приводила в восторг:
— Именно здесь я хочу разбить сад диких цветов, я сам буду засевать его. Вы представить не можете, какое это удовольствие — самому принести корзину земли или своими руками пересадить дерево.
