К нашей большой удаче Гэлбер не одобрил намерение Литмана, как до этого не одобрял многие его начинания.
— Зачем вам эта склока, Дэвид? — спросил он. — Вы здесь, он вернется в Вашингтон. Неужели ему тоже не найдется, в чем вас упрекнуть? Так стоит ли трясти грязным бельем?
Когда Литман ушел, Гэлбер попросил свою секретаршу связаться с представительством компании «Тексако» и пригласить к нему Майкла Гонзалеса. Когда и где состоялась их встреча и состоялась ли она вообще, нам выяснить не удалось. Но Гэлбер, видимо, не только поговорил с «Ринго», но и по своим каналам дал о нем благожелательный отзыв, тем самым оказав ему и нам (если бы Гэлбер это знал!) большую услугу.
Как бы то ни было, но не прошло и года, как «Ринго» закончил какие-то курсы, а затем устроился на работу в Информационное агентство США. Через два года он уже поехал за границу в качестве представителя ЮСИА.
Но еще до того, как поступить на курсы, «Ринго» совершил туристскую поездку в Европу, где в одной из нейтральных стран посетил советское посольство и по отработанным на этот случай условиям установил контакт с советской разведкой. Приехал он не с пустыми руками, а с очень ценными сведениями о деятельности ЦРУ. Это было лучшей гарантией искренности «Ринго», и наша щедрость превзошла его ожидания. И когда он стал работать в американском посольстве, с ним была установлена регулярная связь.
На этот раз ему повезло. У него сложились прекрасные отношения с резидентом ЦРУ, и его, как бывшего разведчика, стали привлекать к различным оперативным мероприятиям. Так «Ринго» получил доступ не только к информации посольства, но и к сведениям, которые представляли для нас значительно большую ценность.
Об этом я узнал совершенно случайно спустя много лет от одного старого приятеля, который под большим секретом рассказал, за что он получил орден Красной Звезды. Он даже не подозревал, что к его награде я имею самое непосредственное отношение.
Известие о том, что «Ринго» стал нашим агентом, вызвало во мне противоречивые чувства. С одной стороны, мне было приятно, что наши усилия не пошли прахом. С другой, мне было досадно и горько, потому что после отъезда «Ринго» из страны, когда стало окончательно ясно, что он уходит из ЦРУ и будет для нас навсегда потерян как источник ценной информации, на мою голову со всех сторон обрушился шквал упреков.
В чем меня только ни обвиняли! И в том, что я проявил своеволие, нарушил указания Центра, отступил от утвержденного плана беседы с «Ринго». И в том, что не проявил профессионального умения, не сумел убедить его принять наше предложение о сотрудничестве и загубил верное дело. И в том, что не сумел уговорить его повременить с увольнением из ЦРУ и продолжить его разработку.
Все мои попытки доказать, что я сделал все возможное в сложившейся ситуации, что еще не все потеряно, что двести шестнадцать секунд его раздумий чего-то стоят, и когда-нибудь, возможно, нам удастся получить от «Ринго» пусть разовую, но ценную информацию о ЦРУ, заканчивались тем, что на меня обрушивалась новая порция упреков.
Вернувшись из отпуска в страну, я из личных писем моих друзей узнал, что меня склоняли на отчетно-выборной партийной конференции ПГУ как нерадивого резидента, который в результате своей недисциплинированности и самоуправства завалил ответственное мероприятие.
Конечно, в каждой профессии есть свои издержки, но таких, как в разведке, нет, пожалуй, нигде!
В разведке можно сколько угодно времени работать безупречно и ничем себя не скомпрометировать, но достаточно совершить всего одну ошибку, и даже не ошибку, а один маленький промах, и вся твоя предыдущая безупречная служба пойдет насмарку, полетит в тартарары, коту под хвост! И эту ошибку или промах тебе уже не простят и не забудут никогда!
Естественно, после всех этих неприятностей так удачно складывавшаяся командировка превратилась для меня в тяжелую повинность. Со временем, конечно, я преодолел и поганое настроение, и депрессию: не такой я человек, чтобы долго хандрить! Но прежнего боевого настроя уже не было, и за последние полтора года работы я никого не завербовал.
Правда, в этом благом деле преуспели мои сотрудники. Общими усилиями мы сумели пополнить и улучшить наш агентурный аппарат, и благодаря добываемой нами информации резидентура была на хорошем счету. Но мой личный вклад сводился только к «чуткому руководству».
И все же самое обидное заключалось в том, что продолжение истории с «Ринго» от меня скрыли сознательно! Как мне впоследствии объяснили, «по соображениям конспирации»!
Видимо, по этим же самым «соображениям» меня решили не поощрять за участие в вербовке «Ринго», хотя за это дело все, кто непосредственно с ним работал, получили высокие награды. Не обошли и тех, кто упрекал меня в своеволии и отсутствии профессионального умения, но вовремя успел напомнить о том, что он тоже «пахал»!
Никому из них даже не пришло в голову извиниться передо мной или хотя бы сказать: «Миша, а ведь ты был прав!» Видимо, тоже «по соображениям конспирации»! Все произошло, как в старой номенклатурной байке: хотели наградить, но потом посоветовались, и решили ограничиться строгим выговором!
И Гладышев, произнося речь по случаю моего отъезда, был прав во многом, и только в одном был неправ, вернее, неточен, а еще вернее — просто слегка заблуждался, соизмеряя, очевидно, достижения резидентуры, о которых он мог судить по той информации, с которой я его знакомил, и их оценку по мидовским стандартам. Хотя, насколько я знал, в МИДе тоже не очень-то разбрасывались орденами. И там, как и везде, существовала единая для всей страны практика распределения наград, девальвировавшая всю систему поощрения и превратившая ее из стимула для повышения трудового энтузиазма в источник интриг и всяческих злоупотреблений.
Кстати, сам Гладышев за время работы в стране получил два ордена: один в связи с двадцатой годовщиной установления дипломатических отношений, хотя не имел к этому событию никакого отношения, второй — по случаю собственного пятидесятилетия. Возможно, на этом основании он и полагал, что уж один орден, но резидент КГБ должен был заработать обязательно!
Он не учитывал, что в разведке установилась порочная традиция в первую очередь награждать того, кто получил ценную информацию, забывая при этом наградить того, кто когда-то приобрел источник этой информации, особенно, если с момента приобретения и до момента получения прошло достаточно много времени.
А потому «Ринго» был по меньшей мере вдвойне прав, когда сказал, что в нашей профессии нижних благодарят, а награждают высших. Вдвойне потому, что это правило, к сожалению, соблюдалось не только в американской, но и в советской разведке.
Что касается меня, то за годы работы в КГБ я мог похвастаться только кучей грамот и благодарностей всех достоинств да полным комплектом «песочных» — за выслугу лет — и юбилейных медалей. На большее руководство не расщедрилось, ожидая, возможно, того момента, когда завербованные мной или при моем участии агенты извергнут, наконец, поток ценных сведений и оправдают возлагавшиеся на них надежды.
Наученный многолетним опытом, я всегда скептически относился к этой наградной суете и не слишком горевал, когда меня обходили при распределении наград. На то, что когда-нибудь обо мне все же вспомнят и по достоинству оценят мои скромные достижения, я тоже не очень рассчитывал. Как ложка дорога к обеду, так и орден имеет истинную цену только тогда, когда он вручается своевременно и за конкретный оперативный результат, а не за счет планового распределения по управлениям и отделам или по случаю какого-нибудь праздника или юбилея! И коллекционировать государственные награды только для того, чтобы когда-нибудь их понесли на подушечках впереди траурной процессии — что может быть глупее и суетнее!
Для меня гораздо важнее были уважение и признание моих коллег, чем какие-то побрякушки, которые мне и надевать-то ни разу в жизни не приходилось!
Что они значат в этой жизни?! Человеческая жизнь коротка, а разведка вечна! Потому-то, наверное, великие разведчики и не умирают никогда!
1983–1993 гг.
