— Мясник из уголовников, который замочил партийного или советского деятеля. Особый вкус к особому мясу. Псих, как правило. Профессионал на одну-две операции, от силы три, но это совсем редкость. Очень эффективны.
Прока нагнал складок на щеки, по-бабьи уложив подбородок на ладони.
Несколько часов назад, когда я обедал у них, Марина сказала второму эстонскому мужу:
— Приличные люди обычно дальтоники относительно политических окрасов. Цвета и оттенки различают завистливые.
Дочь не появилась за обедом.
Прока допил наконец-то бренди.
— Завтра здесь в двадцать два, — предложил он. Но остался сидеть, достал сигарету.
— Договорились, — ответил я, расплатился у стойки с Вэлли и пошел отсыпаться. Завтра предстоял длинный день.
Глава четвертая
Ранимое сердце крокодилов
На чугунной дверце печки висели грубые шерстяные носки. Рядом в ротанговом кресле-качалке восседал сантехник. Растоптанные ботинки без шнурков, бесформенные и заскорузлые, стояли под его босыми ногами, напоминая коровьи лепешки.
Розоватые поленья в печи покрывались фиолетовыми пятнами, будто по ним расползались чернила. И горели качественно — бесцветным бездымным огнем…
…Удивительно. Березовые дрова в Лохусалу, на стылом балтийском берегу, занимались таким же невидимым пламенем, как и бамбуковые хижины в тропиках. По жердям и плетенке расползались такие же фиолетовые полосы, легкие стенки коробились, секунду-две стояли седыми, уже став пеплом, и исчезали, сдутые ветерком. Вьетнамчики разбегались заранее, попрятав в зарослях буйволов. На них, если натыкались, разведчики-кхмеры вьючили трофеи — визжащих черных поросят, воняющих рыбой уток, гроздья бананов. Иногда — обомлевшую женщину впрок.
Рум называл это «армией Аттилы»…
В каморке при котельной блюли чистоту — занавеска на круглом окошке, вязаные коврики, аккуратный топчан, покрытый байкой.
— Забываю, как вас зовут, уж извините, — сказал я сантехнику по-русски.
— Линьк Рэй меня зовут. Леня Тюркин в прошлом. Рэй — фамилия жены. Она эстонская… А вас, если позволите поинтересоваться?
— Василий… Заказ готов?
— Готов. Пришлось повозиться.
Он избегал называть меня Васей. Наверное, я казался ему стариком, а спросить отчество он стеснялся или уже отвык от этого в Эстонии.
— Леонид, — сказал я, — нужно повозиться еще. Поставить твое произведение на мой «Форд». Сейчас шесть тридцать. К восьми тридцати сладите?
— Зовите меня Линьк… Моей смены ещё два часа. Дежурим по двое суток через трое… Так что успею. Вам повезло.
— Всем повезло, — сказал я, протягивая ему сотенную.
Он явно обрадовался наличным. Бутылки, полученные накануне, оказались нетронутыми. Стояли в углу у топчана. Линьк Рэй, он же Леня Тюркин, стал европейцем и при исполнении не употреблял.
Выйдя из пансионата, я отвел «Форд» от стоянки ближе к берегу. Легкий наст, первый в наступающую зиму, хрустко проминался под куперовскими шинами, оставлявшими след, как после танковой гусеницы. Линьк появился минут через десять и, не расспрашивая, принялся за дело, разбираясь и без подсказок, что к чему крепится. Понаблюдав немного за его работой, я отправился вдоль моря, обламывая каблуками огрызки припая.
Я не исключал, что Прока после собеседования в буфете слетал, минуя подсказчика, прямиком к главному боссу. Мне даже хотелось этого. Тогда привезенные молдаванином сведения будут самыми «горячими». Ожидаемое появление крупного киллера, состояние повышенной готовности у полиции, приказ береговой охране усилить наблюдение и другие подобные мероприятия определенно тормозили нормальный ход дел у контрабандистов. В интересах самих же прибалтов-рыбоедов, если пользоваться словарем петербургской братвы, — сдать мясника как можно быстрее. Стае залетный бешеный волк мешает…
Со стороны поселка привычно потянуло коптящейся рыбой и грибной прелью. В направлении Палдисского шоссе прошел автобус. На тронутую ржавчиной крышу осыпались ошметки сырого снега с елей.
Сколько происходило всякого под этими елями! На Алексеевских курсах разбирали операции группы полковника Погуляева-Демьянова весной 1918 года между Ревелем и Петербургом. Офицеры добывали средства на пристойное существование в эмиграции. Порочная цель подвела к порочным методам. Перемешались с уголовными и выродились в банду.
«Кроме тебя и меня, земля выкармливает также ящериц, жаб и гадюк», говорил папа. В пансионе на шанхайской Бабблингвелл-роуд и потом, во многих других местах, это подтверждалось. Не в том смысле, что подонки делали мне пакости. К ним притягивало. Они обретались, спасались или преследовали свои жертвы поблизости, заманчиво существовали рядом. Жабы, ящерицы и гадюки процветали.
Искушения причудливы. Странное это ощущение — знать, что через такое-то время такого-то будут убивать.
Проехавшись в предыдущие дни несколько раз по Таллинну и затем привязав наблюдения — это называлось домашней работой — к карте города, купленной в газетном киоске, я наметил, как и где сподручнее сделать то, что заказал Шлайн, если придется действовать именно в этом городе.
Но Ефим Шлайн исчез. План некому докладывать.
…Линьк Рэй дал короткий гудок.
Я вернулся к машине напрямик, через сосновую рощу, оставляя в снегу провалы, на дне которых проступала красноватая жижа.
— Опробуете? — спросил Линьк.
— Пошалим, — сказал я.
Мы развернулись на автобусном кругу и постояли немного, присматриваясь к дымам над трубами, деревьям и кустарнику — в какую сторону ветер? Набрав скорость, я потянул конец стальной проволоки, открывающей клапан бутыли, и посчитал секунды, пока масло добиралось до выхлопной трубы. Горячий газ превратил капли касторки в клубы тумана через четыре секунды. Завеса распушилась, по моей прикидке, метров на сто.
Я высадил Линька Рэя у входа в пансионат.
— Откуда тебе известно, что за штуковину ставил? — спросил я его.
Он пожал плечами, переступая огромными ботинками, и улыбнулся.
Резко, сразу со второй, я принял старт. Путешествие предстояло долгое. В военном деле то, что я собирался предпринять, называется рекогносцировкой. Я намеревался поработать над планом покушения на генерала Бахметьева ещё в одной местности.
Товар должен производиться при всех обстоятельствах, даже в случае непредвиденного исчезновения заказчика.
В Пярну, справа от пляжа, зыбь с такой злостью и частотой швыряла куски льдин о булыжный мол, что их крошево, перемешанное с каплями воды, беспрерывно висело в воздухе, покалывая щеки и губы. Ветер рвал и задирал полы пальто, пронизывал насквозь, задувал за шиворот. Шарф я оставил в пансионате. Перчатки забыл в «Форде» и согревал ладони, втягивая их в рукава. Плохо закрепленные необтесанные плоские булыги шатались и скользили под окоченевшими ногами.
Мне хотелось отойти по молу подальше от берега и обозреть панораму возможного поля битвы. И предаться сладким воспоминаниям. Пять лет назад, ночью, на торце мола, нас с Мариной спугнул прожектор катера береговой стражи.
Городок Синди, где, наверное, до сих пор обретается её первый эстонский муж, находился в двадцати минутах езды.
Встроенное в длинное здание пляжных служб маленькое кафе с четырьмя столиками — «кохвик» — оказалось открытым. Три молодца, коротавшие время за картами у стойки, мрачновато посмотрели в мою сторону. Не вставая с высокого табурета, один перекинул на мой столик затянутое в пластик выцветшее меню. Я не стал читать и попросил двойной коньяк. Молодцу пришлось положить карты, отлепиться от компании, дотянуться до бутылки, которую, видимо, редко тревожили, взять рюмку и наполнить её.
— Мне нужно позвонить в Таллинн. У вас есть телефон? — спросил я.
— Есть, но это служебный. Если нужно, может быть, вы воспользуетесь переговорным пунктом в городе? А с другой стороны здания есть таксофоны.
Клиенты без мобильника казались ему деревенщиной. И, видимо, акцент выдавал лицо моей национальности.
— Холодно, пронизывает. Я бы посидел, согрелся… Может быть, ваш начальник разрешит воспользоваться аппаратом? Я заплачу, конечно.
— Я и есть начальник, — сказал он.
— Значит, можно?
— Не следует в вашем возрасте и в такую погоду совершать моцион непременно по молу, — проворчал он, — тогда не замерзнете… Можно, конечно.
Снял трубку, вытянул антенну и принес мне.
Я кивнул и отхлебнул из рюмки.
— Алло, — ответил Скелет Велле из музыкальной лавки. Я представил, как он с досадой оторвался от своего бульона. Музыки не слышалось.
— Это Шемякин говорит. Для меня ничего?
— Добрый день, господин Шемякин. Для вас ничего.
— Передайте Ефиму, что необходимо обсудить одну закупку. Непременно до завтра. Пусть либо приедет, либо позвонит. Я вернусь домой после девяти вечера.
