Моментально все огни сфокусировались на Лайме; он замигал и закивал в камеры. Президент одарил его грустной отеческой улыбкой, прежде чем вернуться к своей речи, и тут же вновь все огни и объективы переместились на него, – и ради этого момента Лайм должен был сидеть в своем кресле на протяжении всего выступления президента.
В наши дни так легко создавать героев, подумал он. Вы сажаете человека в кресло, запускаете его на Луну, и он уже герой. Или усаживаете его на лошадь перед камерами. Или нанимаете дюжину ловких борзописцев, чтобы они писали для него речи. Героизм стал хорошо упакованным массовым товаром, замешанным на крайнем цинизме.
Людям нужны мифы, нужны герои, а когда под рукой нет ничего настоящего, приходится изготавливать подделки. Теперь уже неоткуда взять новых Линдбергов, технология ушла далеко за пределы возможностей отдельного человека. Те, кто пытаются бросать вызов опасностям, – в одиночку пересекают Атлантику, карабкаются по горам, – выглядят всего лишь как безвредные чудаки, в действиях которых нет никакого смысла, ведь достижения техники сводят его на нет: вы всегда можете перелететь через Атлантику за три часа или попасть на вершину горы с помощью вертолета, ничем при этом не рискуя.
В речи президента появились теперь жесткие нотки, он заговорил более сурово. Преступники в наших руках, они будут преданы строгому суду, что послужит хорошим уроком тем, кто мечтает ввергнуть в анархию и насилие самую свободную страну в мире. Справедливость и закон должны восторжествовать. Пусть наше самообладание не принимают за нерешительность, наше спокойствие – за слабость, а наше хладнокровие – за пассивность. Терпение Америки находится на пределе, оно почти исчерпано.
– Пусть все наши враги, как внутренние, так и внешние, держатся настороже.
Президент закончил речь и вышел из зала, не отвечая на вопросы журналистов. Лайм ускользнул от репортеров и направился обратно в административный корпус. На улицах было тихо, дождь продолжал моросить, противный и холодный, тени под расквашенными фонарями казались еще гуще. Точь-в-точь как улица в картине Сидни Гринстрита, подумал он и вошел в подъезд.
Вторник, 4 января
05.15, восточное стандартное время.
Марио улыбался:
– Люди, слушайте, мы заполнили весь «Нью-Йорк таймс» от первой до последней строчки!
Газета затрещала, как мелкокалиберный пулемет, когда Марио начал разворачивать страницы.
– На этот раз мы им показали. Слушайте:
«К полуночи общий список убитых составил 143 человека, из них 15 сенаторов, 51 конгрессмен и не менее 70 журналистов. Более 500 человек обратились в больницы и пункты скорой помощи, из них почти 300 получили только незначительные повреждения и были сразу выписаны. В настоящий момент госпитализировано 217 мужчин и женщин, а также 4 ребенка. 27 находятся в критическом состоянии».
Ну что, получили, свиньи!
– Кончай болтать.
Стурка сидел в углу номера и слушал приглушенное радио. Рядом с ним стоял телефон, он ждал звонка. Элвин устало смотрел по сторонам; он чувствовал себя скверно – между ушами стучала боль, живот вздулся и урчал.
Стурка выглядел как телевизионный гангстер – без пиджака и в наплечной кобуре, обтягивавшей грудь. Сезар Ринальдо спал в одежде на кушетке, Пегги лежала поперек кровати, куря «Мальборо» и потягивая кофе из пластикового стаканчика, который взяла в ванной мотеля.
Снаружи рокотали грузовики; время от времени какой-нибудь из них со скрежетом подкатывал к дорожному кафе, расположенному перед мотелем. Пегги посмотрела на Стурку:
– Ты не устал?
– Когда я устаю, то вспоминаю слова Мао, что революция – это не вечеринка с чаем.
Элвин откинулся на спинку кресла и попытался расслабиться, полузакрыв глаза. Сезар проснулся и устремил на Пегги томный плотоядный взгляд. Он смотрел на нее слишком долго; это заставило ее повернуть голову, взглянуть на него, медленно встать и удалиться в уборную. Дверь громко хлопнула, и Сезар лениво улыбнулся. Он начал крутить роман с Пегги две недели назад, но им пришлось это прекратить по распоряжению Стурки. Установление каких-то частных связей внутри ячейки подрывало принцип общего коллективизма. Это было контрреволюционно. Такие отношения основаны на угнетении и деспотизме, они ведут назад к тому, против чего мы боремся, – к капиталистической ориентации на буржуазную индивидуальность, гнусной философии, которая отделяет одну личность от другой, побуждая ее к самоутверждению за счет своих собратьев.
Со всем этим надо бороться. Вы как черная колония под гнетом колонизаторов. Вы на горьком опыте познали никчемность ненасильственного сопротивления, сидячих демонстраций, мирных акций протеста – всех этих буржуазных игр, придуманных истеблишментом для детишек, желающих поиграть в революцию. Добровольно обречь себя на заключение – преждевременный и контрпродуктивный шаг. Он не поможет нам уничтожить капитализм.
Страны третьего мира ведут борьбу с империализмом, против тирании расистов, и наша задача – оказать им помощь здесь. Надо прижать этих свиней к стене, надо открыть фронт в тылу врага, надо разрушать государство изнутри и согнать весь скот на бойню, чтобы пробудить, наконец, массы от той пропаганды, которой одурачивают их фашиствующие демагоги. Разум людей, как высохший цемент – твердый, неподатливый и жесткий; чтобы заставить себя услышать, надо взорвать все здание.
Телефон. Стурка поднял трубку:
– Да?
Элвин перевел взгляд на сгорбившегося Стурку.
– Ты где, в телефонной будке? Скажи мне номер.
Стурка записал цифры на форзаце Библии, которая лежала в номере, и вырвал страницу.
– Я найду телефон и позвоню тебе.
Стурка положил трубку и стал надевать пиджак.
– Из номера никому не выходить.
Он открыл дверь и ушел. Возможно, это звонил Рауль Рива.
Пегги зажгла новую сигарету от окурка старой; она встала у открытой двери ванной, помедлила и перешла через всю комнату к окну. Отодвинула штору и выглянула наружу.
– Странно.
Элвин спросил:
– Ты о чем?
Пегги села на пол и прислонилась затылком к подоконнику.
– Отступление было очень неудачным.
Сезар повернул голову:
– И что?
– Они взяли шестерых из наших людей. Надо быть дураком, чтобы думать, что все они станут держать язык за зубами. Могу поспорить, что прямо сейчас они нас всех сдают.
Сезар повторил:
– И что?
– Так чего мы здесь сидим? Ждем, когда нас заметут?
– Успокойся. – Сезар вытянулся на кушетке. – Пока нам не о чем волноваться.
Пегги мрачно усмехнулась.
– Тише! – крикнул Марио, наклонившись к радио. Диктор говорил:
«…Была арестована меньше часа назад полицией, которая следила за домом в Гарлеме. Ее опознали как Дарлин Уорнер, и ФБР считает, что она является членом группировки, устроившей взрывы в Капитолии. Произведенный арест увеличил число участников этой акции до семи человек…»
– Вот так сенсация. – Пегги закрыла глаза.
– Хватит, – сказал Сезар. – Ты начинаешь действовать на нервы.
Элвин тупо смотрел на обоих. Он не хотел никаких ссор, он слишком устал. Они провели много дней, занимаясь самокритикой, Стурка и Сезар проводили групповую терапию, стараясь вытравить из них буржуазные предрассудки и болезненный индивидуализм. Они работали изо всех сил, чтобы научиться жить в постоянной готовности к борьбе и жесткой самодисциплине; и вот теперь Пегги скатывалась обратно, и притом в самый неподходящий момент.
«Заткнись», – подумал он.
Похоже, его мысль чудом дошла до Пегги, потому что она закрыла рот и не произнесла больше ни слова. Радио слегка гудело, за окном проезжали грузовики, Марио углубился в «Таймс», Пегги курила, Сезар дремал.
Стурка вернулся так тихо, что испугал Элвина. Он оказался в комнате раньше, чем Элвин понял, что он здесь.
– Мы уезжаем вечером. Все подготовлено.
Стурка стал ходить по комнате, раздавая документы. Элвин посмотрел на свои. Поддельные бумаги на какого-то моряка, венесуэльский паспорт, въездные визы в Испанию, Францию и три североафриканские страны. Вот зачем Стурке нужны были фотографии.
Стурка стоял, зацепив большие пальцы за ремень своих брюк.
– Сегодня вечером мы сядем на корабль в Порт-Элизабет – вчетвером, без Марио. Это грузовое судно, зарегистрированное под флагом Либерии, оно идет в Лиссабон. – Его глаза, твердые и бесцветные, как стекло, обратились к Марио. – Ты полетишь на самолете в Марсель. Мы уже об этом говорили. Ты не передумал?
– Честно говоря, у меня немного трясутся поджилки.
– Не думаю, что они тебя вычислили. Но мы должны это проверить.
– А что, если мы ошиблись? Тогда они схватят меня в аэропорту. Сцапают почем зря.
