Он был одним из группки миллионеров с юга, сколотивших состояние на торговле оружием. Возможности в этом бизнесе были поистине бесконечные: согласно второй поправке к конституции, ношение оружия было неотъемлемым правом каждого гражданина США, и правом этим пользовался каждый четвертый американец. Обычный пистолет или револьвер можно было купить всего за сто долларов, но цены на пулеметы и винтовки высшего качества, ставшие для многих патриотов символом престижа, достигали десяти тысяч долларов. Председатель и ему подобные продавали пистолеты и револьверы миллионами, а пулеметы десятками тысяч. Убедить Рональда Рейгана не мешать торговцам оружием не составило труда, но они знали, что добиться того же от Флорентины Кейн невозможно. Законопроект о владении оружием уже был принят — хотя и при отчаянном сопротивлении — палатой представителей, и теперь, если не принять неотложные меры, несомненно, будет одобрен и в сенате. Следовательно, во что бы то ни стало нужно было сохранить статус-кво, — потому председатель и сидел во главе стола.
Заседание он открыл официально, как сделал бы любой председатель, затребовав у своих людей отчеты. Первым был Матсон.
Большой нос качнулся, тяжелая челюсть задвигалась.
— Я подстроился к Первому каналу ФБР. — В период службы ФБР, готовя почву для преступной карьеры, Матсон украл из Бюро специальный портативный передатчик. Он выписал его будто бы для оперативной работы, а потом сообщил о пропаже рации. На него наложили дисциплинарное взыскание, и Матсону пришлось возместить ущерб, но это была скромная плата за право слушать переговоры агентов ФБР. — Я знал, что грек-официант прячется где-то в Вашингтоне. Он был ранен в ногу, и я решил, что в конце концов ему придется обратиться в одну из пяти городских больниц. Возможность того, что он пойдет к частному врачу, я отбросил сразу: это слишком дорого. А потом я услышал на первом канале эту сволочь Стеймза.
— Попрошу без резких выражений, — перебил его председатель.
В бытность Матсона агентом ФБР Стеймз наложил на него четыре взыскания, и смерть бывшего начальника его не огорчила. Матсон снова заговорил.
— Я услышал голос Стеймза по Первому каналу — он ехал в Медицинский центр Вудро Вильсона и по дороге звонил некоему отцу Грегори с просьбой навестить нашего грека. Шансы были невелики, но я решил рискнуть: вспомнил, что сам Стеймз — грек, ну а обнаружить отца Грегори было несложно. Я застал его перед самым уходом. Я сказал ему, что грека выписали из больницы и его услуги больше не понадобятся. Поблагодарил. Теперь, когда Стеймз мертв, эту версию отрабатывать никто не будет, а если и попытаются, это ничего не даст. Потом я отправился в ближайшую греческую православную церковь, украл рясу, куколь и крест и поехал в центр Вудро Вильсона. К тому времени, как я прибыл, Стеймз и Калверт уже уехали. От сестры в регистратуре узнал, что двое людей из ФБР возвращаются к себе в отделение. Подробно я не расспрашивал, чтобы меня не запомнили. Я узнал, в какой палате находится Казефикис, — проникнуть туда незаметно не составляло труда. Я проскользнул в палату. Он крепко спал. Я перерезал ему горло.
Сенатор поморщился.
— Вместе с ним в палате был черномазый. Рисковать было нельзя: он мог услышать и потом описать мою внешность. Поэтому я перерезал глотку и ему.
Сенатора затошнило. Он не желал смерти этим людям. Председатель же не выказал никаких чувств — в этом разница между профессионалом и любителем.
— Потом я позвонил в машину к Тони. Он подъехал к вашингтонскому отделению и увидел, что Стеймз и Калверт вместе выходят из здания. Я связался с вами, босс, и Тони выполнил ваши приказания.
Председатель протянул ему пачку денег: сто стодолларовых банкнот. Все работающие американцы получают жалованье согласно должности и вкладу в дело, и преступный мир здесь не исключение.
— Тони.
— Когда эти двое вышли из старого здания почтамта, мы, как было велено, последовали за ними. Они ехали по Мемориальному мосту. Немец их обогнал и здорово опередил. Как только я понял, что они собираются сворачивать на шоссе Джорджа Вашингтона, как мы и предполагали, я по передатчику сообщил об этом Гербаху. Он выключил фары и стал ждать в засаде под деревьями на средней полосе в миле от нас. Потом включил фары и стал съезжать с вершины холма на двустороннее шоссе, против движения. Как только машина федералов миновала Петлистый мост, он выскочил прямо перед ней. Я прибавил скорость, зашел вперед слева от них и ударил их вскользь на семидесяти милях в час. В это время чертов болван немец ударил им в лоб. Остальное вы знаете, босс. Не дергайся он, — презрительно закончил Тони, — немец был бы сегодня здесь и отчитался бы лично.
— Что ты сделал с машиной?
— Я поехал в мастерскую к Марио, сменил блок цилиндров и номерные знаки, отрихтовал крыло, перекрасил ее и отогнал в другое место. Случись хозяину увидеть собственную машину, он ее не узнает.
— Где ты бросил машину?
— В Нью-Йорке. В Бронксе.
— Хорошо. В городе, где убийства происходят каждые четыре часа, полиции недосуг заниматься поисками пропавших машин.
Председатель бросил на стол новую пачку денег. Три тысячи долларов потрепанными пятидесятидолларовыми банкнотами.
— Не расслабляйся, Тони, нам скоро опять понадобится твоя помощь. — Он не уточнил, в чем будет заключаться новое задание, и просто назвал следующего: «Суан». Потом затушил сигарету и закурил новую. Все глаза теперь обратились на молчаливого вьетнамца. Он говорил по-английски хорошо, но с сильным акцентом. К тому же, как многие образованные азиаты, он имел привычку опускать определенный артикль, от чего его речь звучала странно отрывисто.
— Я был с Тони в машине весь вечер, когда мы получили приказ ликвидировать двух человек в «форде»-седан. Мы следовали за ними по мосту и автостраде. Когда немец выскочил перед «фордом», я за три секунды прострелил обе задние шины. После этого они уже не смогли справиться с управлением.
— Откуда ты знаешь, что сделал это именно за три секунды?
— Мой средний результат во время тренировки — две и восемь секунды.
Наступило молчание. Председатель передал еще одну пачку денег — сотню пятидесятидолларовых банкнот, по две с половиной тысячи за выстрел.
— У вас есть какие-нибудь вопросы, сенатор?
Сенатор, не поднимая глаз, чуть заметно покачал головой.
Слово взял председатель:
— Из сообщений прессы и полученных нами дополнительных сведений создается впечатление, что никому не приходит в голову связывать эти два происшествия. Но в ФБР сидят не дураки. Будем надеяться, что мы устранили всех, кому Казефикис мог что-то сообщить, если, конечно, ему было что сообщать. Возможно, мы перестраховываемся. В одном можно быть уверенными: мы устранили всех, кто был как-то связан с этой больницей. Но мы еще не знаем точно, мог ли грек сообщить что-то важное.
— Разрешите мне, босс?
Председатель взглянул на говорившего. В отличие от обычных заседаний коллегии здесь никто не просил слова, если это непосредственно не относилось к делу. Председатель кивнул Матсону.
— Меня беспокоит одно, босс. Зачем Нику Стеймзу понадобилось ехать в центр Вудро Вильсона?
Все посмотрели на Матсона, не понимая, к чему он клонит.
— По наведенным мной справкам и сообщениям моих людей мы знаем, что там был Калверт. Но был ли там Стеймз? Нам лишь известно, что в больницу поехали два агента и что Стеймз попросил приехать туда отца Грегори. Мы также знаем, что Стеймз вместе с Калвертом направлялся домой, но опыт подсказывает мне, что Стеймз не поехал бы в больницу сам — он послал бы кого-нибудь другого…
— Даже если считал, что дело чрезвычайно важное? — перебил Матсона председатель.
— Он не мог знать, важное это дело или нет, босс. Это могло стать ясным только после доклада агентов.
Председатель пожал плечами:
— Факты указывают на то, что Стеймз поехал в больницу вместе с Калвертом. На той же машине Калверт повез Стеймза домой из вашингтонского отделения ФБР.
— Знаю, босс, и все же здесь что-то не так. Мы как будто все предусмотрели, но не исключено, что из вашингтонского отделения выехало не два, а три человека, а может, и больше, и что остался по крайней мере еще один агент, который посвящен во все детали случившегося.
— Это маловероятно, — сказал сенатор. — Я думаю, вы поймете, почему, после моего отчета.
Губы сомкнулись, тяжелая челюсть выпятилась.
— Но вы все же беспокоитесь, Матсон?
— Да, сэр.
— Хорошо, проверьте все еще раз. Если что-то обнаружится, доложите мне.
Председатель всегда старался предусмотреть каждую мелочь. Он взглянул на сенатора.
Сенатор презирал этих людей. Ограниченные, жадные, они понимали только язык денег, которые Кейн собиралась у них отнять. Их жестокость пугала его и внушала отвращение. Зачем он только позволил вкрадчивому, умеющему втереться в доверие ловкачу Николсону вкачать столько денег в его тайные фонды, предназначенные для избирательной кампании! Хотя, видит Бог, без денег ему бы не удалось занять нынешний пост. Море денег и такая скромная плата — препятствовать любым предложениям о контроле над оружием. Черт возьми, он и сам всегда был против этого. Но покушение на президента, чтобы остановить законопроект, — Господи, это просто безумие! Однако председатель крепко держал его. «Или сотрудничество, или разоблачение, друг мой», — сказал он тогда елейным голосом. Полжизни сенатор выбивался из сил, чтобы попасть в сенат, более того — там ему удалось сделать отличную карьеру. Если теперь они ему помешают, это конец. Публичный скандал. Он этого не перенесет. «Сотрудничество, друг мой, для вашего же блага. Нам нужна лишь некоторая информация о том, что творится в «коридорах власти», и ваше присутствие в Капитолии 10 марта. Будьте благоразумны, друг мой, зачем ставить на карту свою жизнь из-за какой-то польки?» Сенатор кашлянул.
