Притом для уроженцев Архангельска правительство Чайковского тоже не было своим — все портфели в нем достались приезжим. Местные общественные деятели, промышленники и дворяне иногда приходили в ВУСО с различными вопросами, и расставались стороны стабильно недовольными друг другом.
Как-то раз Максим в коридоре едва не споткнулся о вытянутые ноги сидящего в кресле человека.
— Мне назначено на три, — недовольно сказал он. — Я жду уже час.
Максим развел руками:
— Простите, заседание затянулось.
ВУСО обсуждало вопрос организации призыва в армию, но как-то само собой перешло на проблемы военной этики в общем виде. Один только Чайковский излагал свои взгляды минут сорок, а потом еще завязалась дискуссия…
— Чрезвычайно жаль, — сухо сказал человек. — Я не могу больше здесь сидеть, меня ждут пациенты… Я собрал статистику о распространении цинги по уездам. А в этой папке расчет по продовольствию и медикаментам, необходимым в первую очередь. Пока правительство заседает, люди болеют и умирают.
— Я обязательно передам ваши документы управляющему отделом продовольствия, — бессильно сказал Максим. — Хотел бы я сделать для вас больше, право же.
— Понимаю, — человек неожиданно улыбнулся и внимательно посмотрел на Максима. — А вы, полагаю, господин Ростиславцев?
Максим кивнул, удивившись старорежимному обращению. Тому, что его узнали, не удивился — он часто бывал по поручениям ВУСО тут и там, и даже натренированная память не сохранялся все имена и лица. Хотя этого человека он, пожалуй, запомнил бы: проницательный взгляд глубоко посаженных глаз, ухоженные усы, костюм не просто чистый, а прямо-таки элегантный. Мужчине было явно за сорок, однако он не утратил стати, и даже седина в волосах смотрелась импозантно.
— Я Николай Владимирович Мефодиев, — представился посетитель. — Председатель губернского земского собрания, а также издатель «Архангельска».
— Рад знакомству, — вежливо сказал Максим.
— Если позволите, я хотел бы обратиться к вам по вопросу, касающемуся вашей деятельности в управлении юстиции… а для меня, в некотором роде, личному. Я вам весьма благодарен за участие, которое вы приняли в судьбе Марии Викторовны Доновой. Скажите, рассматривается ли вопрос о ее освобождении под залог? Я мог бы внести необходимую сумму.
Максим, до того стоявший на ногах, подвинул себе стул, сел напротив Мефодиева и сказал:
— Надеюсь, вы извините мою прямоту… Но отчего вас беспокоит судьба этой женщины? Она ведь сотрудничала с ЧК, составляла списки старорежимных элементов…
— Напротив, — Мефодиев покачал головой. — Она постоянно конфликтовала с ЧК, потому что множество имен вычеркивала из этих списков. Мое, например, или князя Куракина… Комиссар Кедров ее едва терпел, не мог снять с должности только потому, что большевики тогда пытались не ссориться с левыми эсерами.
Максим приподнял бровь. Возможно, если б Маруся рассказала это следователю, до сигаретных ожогов бы не дошло. Что побудило ее принять на себя вину за преступления, которые она пыталась предотвратить? Неужто гордость?
— Марии Викторовне всего двадцать три года. У нее романтическая натура, и по наивности она попала под дурное влияние, — продолжал Мефодиев, как показалось Максиму, несколько взволнованно. — Однако мое стремление помочь ей связано не с одним только человеколюбием. Понимаю, идет война, мы не должны руководствоваться сантиментами… Но ведь Донова окажется весьма полезна, если примет нашу сторону. Знаете, за полгода она успела стать здесь чрезвычайно популярною. Несмотря на общее отвращение к большевикам, именно ее полюбили и интеллигенты, и рабочие… а в одной крестьянской избе я сам видел ее вырезанный из газеты портрет среди икон. Ее считали кем-то вроде заступницы. И она умеет говорить с народом на его языке.
Максим кивнул. Действительно, он получил уже пачку прошений об освобождении Доновой.
— Но ведь все это возможно, только если Донова согласится сотрудничать с ВУСО, а она до крайности упряма и никогда от своего не отступится.
— Как знать… — Мефодиев улыбнулся. — Большевики теперь все более открыто конфликтуют со своими союзниками из других партий, а Мария Викторовна предана эсеровским идеям. И она весьма деятельная натура, ее заботит благо народа, потому она захочет работать на него рано или поздно… скорее рано, чем поздно. Однако мне действительно пора. Прошу вас, дайте знать, если я смогу чем-то помочь Марии Викторовне, материально или иным способом.
Максим проводил его взглядом. Этот нестарый еще мужчина видит в Марусе возможного политического союзника… или не только?
В ВУСО редкий рабочий день теперь обходился без скандала. Однажды очередное посещение тюрьмы затянулось, так что явился в штаб Максим к вечеру. Управление, кажется, ещё заседало — за дверями слышались голоса — но слов было не разобрать. Нетерпеливо сбросив подмокшее пальто, Максим потянул было дверь кабинета — и столкнулся нос к носу с выходящим оттуда попом. Самым настоящим, в рясе, с крестом во всю грудь, стекающей на пузо бородой и здоровенной лысиной!
— Благослови Бог! — прогудел поп и, широко перекрестив Максима, отодвинул его в сторону. — Благослови Бог! Великий день, великий!
И ушёл, щедро раздавая благословения всем не успевшим увернуться служащим. Крестил поп от души, чувствительно тыча пальцами. Максим потер плечи и прошёл внутрь кабинета.
— А, Максимко! — поприветствовал его странно раскрасневшийся Миха Бечин. — А у нас тут, представляешь, был невероятно важный для общества человек! Сам архиепископ Павел!
Разумеется, социал-демократ — пусть и меньшевик — не мог лестно отозваться о священнике. Голос обычно добродушного Михи сочился ядом. Многовато он на себя взял: ему полагалось представлять профсоюзы и не отсвечивать, а не наглеть так. Максим торопливо кивнул и скользнул к стенке. Уже то, что Бечин прервал совещание, чтобы поздороваться с ним, было неловко.
— Да, невероятно важный! — не унимался Миха. — Такой важный, что вопросы с ним решаются быстрее, чем с долгами по зарплатам!
— Михаил Иванович… — попытался было урезонить того Чайковский, — вы же понимаете…
— Я понимаю, понимаю! Что нам та, едрить ее налево, Революция! Без попов же — никак!
Максим нахмурился, пытаясь понять причину Михиной ажитации. И действительно, что здесь делал этот поп, отчего ушел такой довольный? В программе ВУСО несколько раз особо подчеркивался светский характер власти, отделение церкви от школы и государства, а тут…
В беседу вступил Гуковский:
— Видите ли, Михаил Иванович, губерния наша необычайно огромна, а население её невелико. Даже городов здесь — всего семь штук. Из-за чего плотность указанного населения в губернии низкая, а собирать сведения о жителях затруднительно… Без метрических книг, которые ведут священники на местах, нам не обойтись. Как мы без них наладим учёт призывного контингента или рассчитаем налоговую базу? Вот вы как полагаете, Максим Сергеевич?
Максим вздохнул — Гуковский переводит на него стрелки.
— Ну, я даже не знаю, — сказал Максим. — Неужели нельзя заниматься этим самостоятельно? Это же дела граждан? Женат или холост — в каком, так сказать, состоянии. Вот пусть и ведут их… какие-нибудь отделы записей актов гражданского состояния!
Миха энергично закивал.
— Это здравая идея, — сдержанно согласился Гуковский. — Более того, даже желательная. Ведь все мы поддерживаем идеи об отделении церкви от государства и свободе вероисповедания… Но на настоящий момент ВУСО не имеет ни денег, ни сотрудников для открытия достаточного количества подобных отделов. А потому временно — я подчёркиваю, временно! — возвращает часть прежних обязанностей церкви.
— Почему-то мне кажется, что это не задарма? — лез на рожон Миха. — Ни один поп бесплатно и лба не перекрестит!
— Да, действительно, — так же ровно ответил Гуковский. — В качестве ответной услуги ВУСО восстанавливает выплату жалованья священникам…
— По четвертому разряду! — вставил Миха.
