В этот час закрывались все государственные учреждения. Оставалось только надеяться, что директор успел сделать не меньше и теперь быстро сможет сократить шестьдесят две фамилии до разумной цифры. Шестьдесят две фамилии. Шесть дней.
Он пошел на стоянку, к машине. Шесть долларов в день за право находиться в отпуске. Он заплатил служителю, вывел машину на Пенсильвания-авеню и по 9-й улице поехал домой на улицу Эн на юго-западе, успешно проскочив час «пик». Саймон был на месте, и Марк бросил ему ключи от машины.
— Я только переоденусь и вернусь, — сказал Марк через плечо, направившись к своей квартире на восьмом этаже.
Он быстро принял душ, побрился и вместо строгого костюма, который предназначался для визитов к директору, надел спортивный. Теперь можно вознаградить себя за тяжелый день.
Когда он спустился вниз, машина уже стояла так, чтобы Марк смог, по выражению Сэма, быстро смотать удочки. Он поехал в Джорджтаун и, повернув вправо на 30-й улице, поставил машину у дома Элизабет Декстер. Маленький провинциальный домик из красного кирпича, очень элегантный. Или у нее самой дела идут неплохо, или дом ей купил отец. Как он ни старался, он не мог забыть об ее отце…
Увидев ее в дверях, он подумал, что она еще красивее, чем ему представлялось. Отлично. На ней было длинное красное платье с высоким воротником, оттенявшее темные волосы и темно-карие глаза.
— Ты зайдешь или будешь вот так стоять, как мальчик-посыльный?
— Буду стоять и восхищаться тобой, — ответил он. — Знаете, доктор, меня всегда привлекали красивые, умные женщины. Как вы думаете, это что-нибудь говорит обо мне?
Она засмеялась и провела его в свой чудесный домик.
— Проходи, садись. По-моему, ты хочешь выпить. — Он попросил пива. Когда она, наполнив его бокал, села, глаза ее посерьезнели.
— Ты, наверное, не захочешь рассказывать о том ужасе, который случился вчера с моим почтальоном.
— Нет, — сказал Марк. — Я не стану этого делать по ряду причин.
Она понимающе кивнула.
— Надеюсь, ты поймаешь мерзавца, который его убил. — Темные глаза сверкнули, встретившись с его взглядом. Она встала и перевернула пластинку на проигрывателе. — Тебе нравится такая музыка? — весело спросила она.
— Вообще-то я не очень люблю Гайдна, — ответил он. — Я помешан на Малере. А также на Бетховене и Азнавуре. А ты?
Она слегка покраснела.
— Когда ты не объявился вчера вечером, я позвонила тебе на службу узнать, там ли ты еще.
Марк был приятно удивлен.
— В конце концов я дозвонилась до девушки из твоего отдела. К тому времени ты уже ушел, а кроме того, она сказала, что ты очень занят, и я не стала ничего передавать.
— Это Полли, — сказал Марк. — Настоящий ангел-хранитель.
— Она хорошенькая? — Элизабет улыбнулась улыбкой красивой женщины, которая знает об этом.
— Страшной ее не назовешь, но и красавицей тоже, — сказал Марк. — Давай забудем о Полли. Ну что, ты наверняка уже проголодалась, а я все никак не накормлю тебя обещанным бифштексом. Я заказал столик на девять часов у дядюшки Пепе.
— Чудно, — сказала она. — Раз уж тебе удалось поставить машину, может быть, пройдемся?
— Отличная мысль.
Вечер был ясный и прохладный. Марк с наслаждением вдыхал свежий воздух. Радость омрачало лишь постоянное ощущение опасности. Он то и дело оглядывался.
— Уже на других засматриваешься? — поддразнила его она.
— Нет, — ответил Марк. — Я уже нашел все, что нужно, — к чему мне засматриваться? — Он старался придать голосу веселость, но понимал, что ее не проведешь. Потом внезапно переменил тему. — Тебе нравится твоя работа?
— Работа? — с удивлением переспросила Элизабет, словно это слово было для нее в диковинку. — Ты хочешь сказать, жизнь? Работа — это вся моя жизнь. По крайней мере, так было еще недавно. — Она мрачно посмотрела на Марка. — Ненавижу больницу. Одна большая бюрократия — грязная и старая, как мир. Многим из тех, кто там работает, мелким чинушам, просто наплевать на людей, которым нужна помощь. Для них наша работа — лишь способ зарабатывания денег. Вот только вчера я пригрозила, что уволюсь, чтобы заставить членов консилиума оставить одного старика в больнице. Ему некуда идти — он бездомный.
Они шли вниз по 30-й улице, и Элизабет продолжала рассказывать о работе. Она говорила воодушевленно, и Марк с удовольствием слушал ее. С милой самонадеянностью она поведала историю об эмоциональном югославе, который, в то время, как она осматривала его покрытую язвами подмышку, пел непонятные славянские песни о любви и желании и, наконец, не нашел ничего лучше, как выразить свою страсть, схватив ее за левое ухо и лизнув его.
Марк рассмеялся и, взяв ее за руку, провел в ресторан.
— Требуй, чтобы тебе платили денежную надбавку как за участие в боевых действиях, — заметил он.
— О, я бы не жаловалась, но он всегда фальшивил, когда пел.
Распорядительница провела их наверх к столику в центре зала, где должно было состояться представление. Но Марк выбрал столик в дальнем углу. Не спросив Элизабет, какое место она предпочитает, он сел спиной к стене, неуклюже отговорившись, что шум будет мешать разговору, а здесь он услышит каждое ее слово. Марк был уверен, что девушка не клюнет легко на такую грубую лесть: она понимала, он что-то скрывает, чувствовала его напряженность, но ни о чем не спрашивала.
Подошел молодой официант и спросил, какой коктейль они будут пить. Элизабет попросила «Маргариту», Марк — «спритцер».
— Что такое «спритцер»? — спросила Элизабет.
— Не такое испанское, как у тебя, половина белого вина, половина содовой, много льда. Размешать, но не взбалтывать. В общем, «Джеймс Бонд» для бедных.
Приятная атмосфера, царившая в ресторане, отчасти сняла напряжение Марка. В первый раз за сутки он позволил себе немного расслабиться. Они болтали о кино, музыке и книгах, а потом о Йеле. Иногда ее лицо оживлялось, иногда становилось суровым, но всегда оставалось красивым в свете свечи. Марк был очарован.
Несмотря на ум и самодостаточность, в ней была какая-то трогательная хрупкость и женственность.
Когда они ели паэлью, Марк спросил Элизабет, почему ее отец стал сенатором, о его карьере и ее детстве в Коннектикуте. Видимо, эта тема была ей неприятна. У Марка из головы не шло, что ее отец по-прежнему фигурирует в списке. Он попытался заговорить о ее матери. Элизабет избегала его взгляда и, как ему показалось, даже побледнела. Впервые легкая зыбь подозрительности всколыхнула образ его обожаемой Элизабет, и он сразу почувствовал себя неуютно. Уже давно ему не встречалась такая красавица, и он хотел верить в ее искренность. Возможно ли это? Неужели она тоже замешана? Нет, конечно, нет. Он попытался отогнать навязчивую мысль.
Прямо в зале началось представление испанского ансамбля; артисты играли с воодушевлением. Марк и Элизабет смотрели и слушали — говорить из-за шума стало невозможно. Марк был счастлив лишь тем, что может вот так сидеть рядом с ней. Повернувшись вполоборота, она смотрела на танцоров. Когда представление наконец закончилось, оба долго доедали паэлью. Потом заказали десерт и кофе.
— Хочешь сигару?
Элизабет улыбнулась.
— Нет, спасибо. Не стоит подражать ужасным привычкам мужчин, как, впрочем, и хорошим их привычкам.
— Как эта, например, — сказал Марк. — Ты, видно, собираешься стать первой женщиной — главным хирургом?[12]
— Нет, — с притворной скромностью ответила она. — Наверное, буду только второй или третьей.
Марк засмеялся.
— Придется мне возвращаться в Бюро и совершить что-нибудь великое. Просто чтобы не отставать от тебя.
— Может получиться, что женщина помешает тебе стать директором ФБР, — добавила Элизабет.
— Нет, стать директором ФБР мне помешает не женщина, — сказал Марк, но ничего не объяснил.
— Ваш кофе, сеньор, сеньорита.
Если Марк когда-нибудь и хотел переспать с женщиной после первого свидания, сейчас такая возможность предоставлялась, но он знал, что этого не случится.
Он заплатил по счету, дал щедрые чаевые официанту и поздравил девушку из испанского ансамбля, которая пила кофе в уголке.
Когда они вышли из ресторана, Марк сразу почувствовал холод ночи. Он снова стал нервно озираться, стараясь, чтобы это было не очень заметно Элизабет. Когда они переходили улицу, он взял ее за руку и уже не отпускал. Они шли, изредка перебрасываясь фразами, и каждый понимал, что происходит. Так бы и идти, держа ее за руку! За последнее время он встречался со многими женщинами, но ни с одной из них не ходил, держась за руки, ни до, ни после. Постепенно настроение у него снова испортилось. Быть может, страх — причина такой исключительной сентиментальности?
Сзади подъезжала какая-то машина. Марк напрягся, Элизабет, казалось, ничего не заметила. В нескольких метрах от них машина замедлила ход и еле поползла. Поравнявшись с ними, она остановилась. Марк расстегнул среднюю пуговицу и принялся теребить ее, встревожив Элизабет больше, чем себя. Внезапно двери машины распахнулись, и оттуда выскочили четверо подростков, две девушки и два парня. Они бросились в закусочную «Гамбургер Хейвен». На лбу у Марка выступил пот. Он отнял руку от Элизабет. Она посмотрела на него.
