в штатском. В том далеком семьдесят шестом году она работала в Третьяковской галерее, ей приходилось консультировать по вопросам живописи сотрудников КГБ, и когда она увидела тех троих, что прошли из прихожей в комнату, она уже знала, что за гости завалились в столь поздний час к Державину. Точнее, это был какой-то импульс, электрический разряд, пронзивший ее сознание — «КГБ!».
Судя по всему, и эти трое неплохо знали, кто она и что она, однако надо было соблюдать правила игры, и, видимо, старший этой троицы негромко спросил, кивнув в ее сторону:
— Что за женщина?
— Жена, — ответил Игорь.
— Паспорт! — потребовал младший по чину и даже руку протянул, будто ее паспорт должен был лежать наготове в карманчике розового, очень модного в те годы стеганого халатика, который на Восьмое марта ей подарил Игорь.
Паспорта, естественно, с собой не было, и она, возмущенно пожав плечиком, достала из сумочки пропуск в Третьяковку. Тоже документ. Однако все тот же младший чин только зыркнул по нему презрительно-уничтожающим взглядом и с тем же металлом в голосе повторил:
— Паспорт!
Она явно растерялась, и в этот момент на защиту пришел Игорь:
— Да как вы смеете! — повысил он голос. — Мало того что вы ворвались в мою квартиру, так вы еще и…
Он почти захлебывался в своем праведном гневе, а она… Она вдруг вспомнила, где работает, и это помогло ей обрести себя. По крайней мере на тот момент.
Все еще продолжая держать в руке свой пропуск в Третьяковку, она негромко, но достаточно уверенно произнесла:
— Думаю, вы еще пожалеете, что ворвались в этот дом. Я и мой муж сотрудники Третьяковской галереи, если, конечно, это название вам о чем-то говорит. Нашими консультациями, консультациями искусствоведа и эксперта, пользуется ваше ведомство, и могу вас заверить, что не позже, чем завтра, вы пожалеете о своем беспардонном хамстве.
Господи милостивый, какой же дурой она тогда была! «Не позже, чем завтра…».
До этого «завтра» надо было еще дожить, а в тот момент…
Впечатление было такое, что у этой троицы в штатском уши забиты тампонами из звуконепроницаемого материала, и все тот же манекен на шарнирах уже в третий раз потребовал «Паспорт!» — будто кроме этого гортанно-крикливого слова он ничего более не знал и знать не желал.
Она вынуждена была признать, что не имеет привычки таскать свой паспорт в сумочке, на что тут же отреагировал «старшой»:
— Так вы, выходит, здесь не прописаны? И утверждения, будто вы являетесь законной женой этому человеку…
Он довольно игриво повел глазами на постель, и она едва удержалась, чтобы не врезать пощечину этому гаденышу, как потом оказалось, в капитанском звании Комитета государственной безопасности. В духоте однокомнатной квартиры плавало невысказанное слово «Проститутка!», и единственное, что ей позволили, так это накинуть на себя одежонку и выскочить из дома на улицу, пока ее не отвезли в милицию.
А потом… Что же было потом?
Вся в слезах, она приехала на такси домой и тут же позвонила сестре, муж которой работал в горкоме партии, и слезно умоляла ее замолвить словечко за Игоря. Ожидала помощи, однако Вера словно серпом отбрила все ее потуги:
— Трое, говоришь, в штатском? Значит, так ему и надо! Правдолюбец хренов.
Расшифровка последней фразы не требовалась. За неделю до этого в «Литературной газете» была опубликована статья Державина, в которой он пытался обнажить проблему безнравственного отношения к историческому и культурному наследию страны, и Вера, будучи «ответственным работником» Министерства культуры, даже в мыслях не могла допустить, чтобы какой-то искусствоведишко возводил «подобный поклеп» на Советскую власть и партию.
Вспоминая свое состояние, в котором она тогда пребывала, Ольга Викентьевна вдруг почувствовала, как ее начинает бить точно такая же лихорадка, что случилась с ней страшным летом семьдесят шестого года, и закрыла глаза.
Что же было потом?
Когда ее выписали из больницы, а случилось это через месяц после того, как Игоря этапировали в аэропорт и как последнюю собаку выбросили из страны, он все-таки смог дозвониться ей домой и сказал, чтобы она ни о чем не волновалась и обязательно сохранила ребенка. Мол, все образуется, и они опять будут вместе, а пока что…
Однако шло время, и она в конце концов поняла, что уже ничто не «образуется» и они уже никогда не смогут быть вместе. Родилась Злата, из роддома ее встречал Игорь Мансуров, самый близкий друг Державина, безнадежно любивший ее многие годы, и, когда привез их домой, сказал, что хотел бы стать отцом ее дочери…
И вот теперь, когда еще не затихла боль по Мансурову, этот звонок из посольства. Она не знала, что ей делать.
Въедливый, как все старые контрразведчики, Бусурин пролистывал наполовину выцветшую папочку с «надзорным делом» по Державину, тридцать два года пылившуюся на архивных полках, но так и не мог взять в толк, из-за чего на самом деле был выслан из СССР кандидат искусствоведения Игорь Мстиславович Державин, сотрудник Третьяковской галереи, специализировавшийся на русской живописи девятнадцатого и первой половины двадцатого веков. Ни в каких акциях, митингах и демонстрациях, направленных против Советской власти, он замечен не был, в запрещенных выставках художников-авангардистов участия не принимал, однако даже несмотря на то, что он «нигде не был» и «участия не принимал», на него было заведено «дело» и почти тут же он был выслан из СССР.
Как говорится, ускоренными темпами.
Правда, кое-что проясняли две страницы убористого текста, написанные рукой научного сотрудника Третьяковской галереи, которые извещали соответствующие органы о том, что искусствовед Игорь Державин, вместо того чтобы более активно заниматься научной и просветительской деятельностью, распускает слухи о том, что кое-кто из крупных чиновников в ЦК партии и крупных функционеров в правительстве способствуют расхищению культурного достояния страны, что выражается в оттоке известных и малоизвестных полотен русских художников из музейных запасников России.
Судя по тому, что к «делу» была подшита весьма впечатляющая статья искусствоведа Игоря Державина, опубликованная в «сверхлиберальной» в семидесятые годы «Литературной газете», в которой автор практически в лобовую, невзирая на лица, ставил вопрос о сохранении тех полотен великих мастеров кисти, которым не хватает места в демонстрационных залах, и ими уже не стесняются украшать свои квартиры, дачи и охотничьи домики не только сильные мира сего, но и те из партийных и советских чиновников, кто по долгу службы обязан был «охранять, беречь и приумножать» культурное наследие страны.
— Ишь чего захотел! — хмыкнул Бусурин, откладывая в сторону газетную вырезку. — Беречь и приумножать… Если бы
