Из гостиной послышалась музыка. Люк улыбнулся, узнав старую запись с Карл-Эриком Нурином и Силь-Я-Блу Нильсоном.
Мария выглядела такой свежей и здоровой, что Люк больше, чем всегда, почувствовал себя старым и усталым. Ее каштановые прямые волосы, вздернутый носик и ясные глаза навели его на мысль о том, что его жизнь кончена. Впрочем, может, и не совсем...
Проходя в передней мимо зеркала, он взглянул на себя. Зрелище было неутешительное: лицо с большими синеватыми мешками под глазами, неухоженными усами и торчащими ушами. Выше имелась и начинающаяся лысина, он знал это, но, слава богу, в зеркале ее видно не было.
Мария улыбнулась ему.
«Сорок три — разве это возраст?» — подумал Люк, пытаясь взбодриться.
16 Зарубежный детектив 241
Оли допили чай.
— Ну, — сказала Мария, — что это такое ты натворил, что Магнусон приказал мне явиться сюда?
— А иначе бы ты не пришла?
— Нет, по крайней мере, не так вот сразу. Я звонила узнать, не хочешь ли ты как-нибудь встретиться со мной. Ты мне ведь сказал, что тебя можно застать в редакции допоздна, поэтому я и позвонила поздно. Мне... мне было очень одиноко. — Она рассматривала свои руки.
Люку захотелось обнять ее. Крепко-крепко.
— Я знаю, как это бывает, — сказал он.
— Ну... так что ты натворил?
— Гм... можно сказать, бросил вызов высшему свету. Написал статью, от которой министр юстиции, должно быть, слетит со стула.
— Ну да! Расскажи!
И Люк рассказал. С самого начала до того момента, который он сам считал началом конца.
На рассказ ушло двадцать пять минут, и все двадцать пять она сидела не' шелохнувшись и внимательно слушала.
— Надеюсь, ты выдержишь до конца, — сказала Мария, когда он замолчал.
— Я тоже надеюсь, — ответил Люк.
А потом настала его очередь слушать Марию. Ей сорок один год, работает инспектором по социальным вопросам. Была замужем, двое детей — мальчику уже 20, девочке 18.
— А теперь, когда и дочка уехала, — она будет учиться в университете в Упсале, — я впервые в жизни поняла, что такое одиночество.
Он провел рукой по ее волосам. Ему бы гораздо больше хотелось взять ее на руки и отнести в спальню, но он не осмелился. И не был уверен, что сможет. Нести ее.
Она обвила рукой его шею.
— Знаешь, тогда... Это ведь не потому, что ты мне не понравился, я... я не пошла с тобой и не пригласила тебя к себе. Просто ужасно устала от мужиков, которые только и норовят затащить бабу в постель, стоит ей захотеть выпить. Понимаешь?
Люк кивнул. Конечно, он ее понимает, в нем и самом сидит это свинство.
— Но сегодня мы можем..,
Она уткнулась ему в шею. Они сидели совсем близко друг от друга.
Он осторожно потянул ее с дивана. Они прошли в спальню и, лаская друг друга, разделись.
Прошло пять дней. Свен Турен украшал стены своего кабинета.
На пару дней ему пришлось переселиться в другую комнату, поскольку маляры с трудом выдерживали присутствие иронически настроенного комиссара.
Турен не понимал, какая была необходимость ремонтировать его кабинет. Конечно, на стенах и на потолке кое-где имелись трещины, но вообще комната была вполне уютной.
Теперь он оживлял голые стены. Первыми страницами газет, точнее, первыми страницами «Дагенс нюхетер».
Он уже успел прикрепить три штуки, когда в комнату вошел Бергстрем и принялся читать заголовки.
«Д. Н. РАЗОБЛАЧАЕТ:
Система-84 является регистром мнений», — было напечатано в первой.
«КОРОЛЬ ГЕРОИНА использовал «надежнейшую» Систему-84», — кричал заголовок второй.
Третья страница была самой интересной. Они перечитывали ее неоднократно и каждый раз весело смеялись. Заголовок гласил:
«МИНИСТР ЮСТИЦИИ:
Д. Н. ГНУСНО ЛЖЕТ!»
Турен взглянул на только что приколотую четвертую страницу:
«ВЫСОКИЕ ПОЛИЦЕЙСКИЕ ЧИНЫ В СТОКГОЛЬМЕ ПОДТВЕРЖДАЮТ СВЕДЕНИЯ Д. Н.».
С чувством, напоминающим трепет, Турен взял пятую, последнюю страницу, помеченную сегодняшним числом.
«МИНИСТР ЮСТИЦИИ ПОДАЕТ В ОТСТАВКУ!»
Турен немного отступил от стены, чтобы полюбоваться делом своих рук, и решил, что получилось недурственно.
— Мы его добили, — сказал Бергстрем. — А спичко-глотатель, как я слышал, уже на пути в Сальвадор. Будет, разумеется, представителем какой-нибудь фирмы... Он, очевидно, выпутается, все свалит на министра. Хотя даю голову па отсечение, что автором всей игры был Пер Ульсон. Сам министр представлялся мне раньше относительно честным малым.
Свен Турен прищурился.
— Большое тебе спасибо за искреннюю поддержку. Без тебя ничего бы не вышло.
Бергстрем с подозрением посмотрел на шефа. Разыгрывает его Турен, что ли?
— Газета тоже пошла на рискованную игру, — продолжал Турен, указывая на приколотые первые страницы. — Нас оставили па закуску. Наше письмо они дали лишь после того, как этот бедняга встал в позу и заговорил о ЛЖЯ.
— Л ты не думаешь, что это просто был хороший способ поднять тираж газеты на несколько дней? — спросил Бергстрем. — Дали бы они весь материал разом, тема была бы исчерпана.
— Да, может, ты и прав...
— А что произошло с Улле? Я имею в виду Улло Люка, — перебил его Бергстрем. — Я видел его по телевизору, слышал практически в каждой передаче новостей по радио и читал его статьи. И по-моему, он все время был трезв. Насколько я понимаю, это на него непохоже.
Турен что-то пробормотал.
— Что?
— Он встретил одну даму, говорю, — сказал Турен. — А женщины, как известно, обладают способностью изменять мир. Да, кстати, мы же сегодня допрашиваем Эриксона.
Он сказал мы, но имел в виду я.
— Ну и?
— Я обещал Улле разрешить ему присутствовать. Он трогательно интересуется развязкой.
Развязка? Бергстрем подумал, что Турен неправильно выбрал слово. Развязка могла быть только в одном случае — если Стиг Эриксон сломается и признает все: героин, использование Системы-84, убийство Хальстрема.
Дело об убийстве Деревянного Исуса благополучно приближалось к концу. Два курьера Эриксона поняли, чем занимался Деревянный Исус, поняли, что он почти добрался до центра распространения наркотиков, и решили его убрать. Следствие по этому делу было еще не закончено, но все улики говорили, что эта рабочая гипотеза верна. Тех двух, подозреваемых в убийстве, видели в Копенгагене. Их задержание — вопрос дней.
■’— Теперь нам не хватает лишь одного убийцы, — сказал Турен и углубился в бумаги.
Бергстрем опять ничего не понял. Ладно, услышит допрос.
На пятый день после обеда сотрудники «Дагенс ню-хетер» собрались в помещении центральной редакции.
Представители руководства выступили с речами, прозвучавшими почти так же, как выступление Пера Ульсона на пресс-конференции.
Были провозглашены тосты за Улле Люка, за Свен-Эрика Свенсона и за «Дагенс нюхетер».
Улле Люк пил «Поммак» [7]. На вид напиток напоминал пиво или плохое виски местного розлива. Да пусть напоминает что угодно, лишь бы отвязаться от расспросов.
Пер-Оке Магнусон заметил уловку Люка, налившего себе «Поммак». «Чертушка, — подумал он, — уж не собираешься ли ты изменить свою гнилую жизнь?»
Страшно хотелось пива. Но Улле обещал себе... Впрочем, обещания, данные самому себе, он не воспринимал всерьез, но на этот раз дал обещание и Марии. Обещание, что ни одна капля спиртного — ни слабого, ни крепкого — не попадет на его фальшивый язык, пока не завершится дело, пока игра не будет сыграна.
Поэтому Люк пил «Поммак».
Зато курил он вдвое больше. Он не спал всю ночь в ожидании первых откликов на отставку министра юстиции, а рано утром приготовил чай для Марии Гранстрем, которая провела у него четыре ночи из пяти, и выслушал первый выпуск новостей, где говорилось о журналистском подвиге, великолепной журналистской работе и так далее.
Люк чувствовал себя отнюдь не великолепно, к тому же чертовски хотелось пива.
— Послушай, чертушка, — обратился к нему Пер-Оке. — Поезжай-ка домой, по крайней мере, не надо будет глотать «Поммак».
Люк с удивлением йосмотрел на секретаря редакции — значит, он все видел и все понял!
— Я еду к Турену. Сегодня последний допрос Эриксона, который мне не хотелось бы пропустить. Зато потом с удовольствием возьму отгул. Если что произойдет, позвоню. — Он поставил пластмассовый стаканчик на стол, взял куртку со спинки стула и помахал рукой Магнусопу.
«Хороший человек Пер, — подумал Люк, — а в этом проклятом обезьяннике ему несладко». С этими мыслями он вышел из редакции.
Каждый раз, когда Турену предстояло вести допрос, у комиссара появлялось одно и то же чувство: этот раз будет последним, пусть допросами занимаются другие. Он ненавидел, когда допрашиваемый «раскалывался», потому что это доказывало лишь одно — ему, Свену Турену, удалось сломить его.
