— Челли, — смеется Пишон, — может, ты будешь так любезен объяснить наконец, что это за Центр, про который ты то и дело бурчишь себе под нос? Чего этим людям надо? Я ничего не имею против того, чтобы разок-другой как следует насолить буржуазной системе в этой стране. Но не строй ты из себя египетского жреца. Скажи, наконец, кто и зачем финансирует наши операции, если нам нужны деньги, и кто забирает себе все миллионы, добытые экспроприациями. Ты знаешь, мне лично мало нужно и на все это я бы наплевал, но хотелось бы все-таки знать, кому и зачем я служу.
— Не думаю, Пишон, что ты про это когда-нибудь узнаешь, — желчно отвечает Челли. — У нас кто слишком много спрашивает, исчезает, как говорится, таинственным образом.
— А как было дело с неизвестно откуда появившимся передатчиком? — не уступает Пишон. — Это вещь, которую купить нельзя.
— У тебя других забот нет?
— Ага, нет. Откровенно скажу, что я думаю. Я не верю, Челли, что этот ящичек ты приобрел просто так, у какого-нибудь падкого на деньги паренька. У тебя, должно быть, есть весьма загадочные знакомства.
— А если и есть?
— Пустяки. Меня это не волнует. Но думаю, что Рыба охотно выслушает мои предположения. Разве не случалось так, что провокаторы проникали в революционное движение?
С минуту Челли молчит, прибавляет газ, потом сбавляет скорость.
— Что ты сказал? Ты назвал меня полицейским провокатором?
— Нет. Я размышляю вслух и пытаюсь найти объяснение.
— Ладно, Пишон. Скажу тебе кое-что важное. Ни слова ты от меня не услышишь насчет этого передатчика. Есть вещи посерьезнее, чем самочувствие доктора Пишона.
— Этого вполне достаточно. Я поставлю тебя, милый друг, перед революционным судом. Как тебе известно, приговоры у нас в исполнение приводит Рыба. И пусть тебя от него спасает этот твой Центр.
— Дурак ты, Пишон. Ох какой дурак! Скорей уж Рыба прикончит тебя, мой милый доктор, потому что смертельно ненавидит таких умников, как ты.
— Лично мне род смерти глубоко безразличен. Можно погибнуть от радиации, можно — от пули, которую пошлет мне в спину наш друг Рыба. Но разве не пришло тебе в голову, дружище, что вместе со мной придет конец твоей «Группе М», вернее сказать, ее жалким остаткам?
Челли зажигает сигарету, хотя вообще-то не курит, ибо считает курение, как он однажды заявил, одним из буржуазных методов оболванивания масс.
— Пишон, — говорит он, — ты прохвост и каналья.
— Верно, Челли. Этого не скроешь. А можешь сказать, что из этого следует?
— А как же. Я доложу Центру об этом разговоре.
— Ты смешон, Челли. Нет никакого Центра, и ты это прекрасно знаешь.
— Выходит, передатчик я тебе купил на барахолке?
— Нет, мой милый. Ты получил его в подарок от армии или полиции, чтобы втереть нам очки.
— Выбирай слова, паршивый недоносок!
— А зачем? Разве я не правду говорю? Что ты мне можешь сделать? Застрелить? Ты вдвойне смешон. Стреляй, пожалуйста. Ну, вынимай пушку.
— Чертов кретин.
— Легче всего, Челли, это сказать. Пока я от тебя не услышу хоть какую-нибудь сказочку насчет приемника, на объяснения с моей стороны можешь не рассчитывать. Не скажу, почему я не так уж решительно настаивал, чтобы взять с базы свинцовый кожух. Не скажу, что я на самом деле думаю о вероятности нашего облучения. Хотя, как тебе известно, я доктор химических наук и смыслю в этом во сто раз больше тебя. Ну, быстро пошевели мозгами, выдумай какую-нибудь сказку, идиот ты этакий!
— Пора с тобой кончать, — шипит Челли. — Ты, вижу свихнулся от большого ума, от всяких дипломов и степеней.
Вдруг Челли замолкает на полуслове, тормозит, съезжает на обочину.
— Легавые, — шепчет он. — Видно, опять облава на террористов.
И верно. Вдали показался длинный ряд автомашин. Левая полоса на время перекрыта. В ярком свете июньского утра мелькают полицейские мундиры и — да, точно — зеленоватые мундиры штурмовых групп.[4]
— Ну, я смываюсь, — торопливо говорит Челли. — Изволь быть в Верденберге не позже половины первого. Пообедаем вместе в ресторане «Под золотым колоколом». Слышишь? «Под золотым колоколом». Метрах в трехстах от площади. Думаю, найдешь.
И Челли уже нет. У этого человека удивительная способность прямо-таки растворяться в воздухе. Хотя с правой стороны дороги только сад, огороженный колючей проволокой, и два-три крестьянских домика, увитых зеленью дикого винограда.
Пишон с минуту размышляет, что делать с передатчиком. В украденной машине он находит чьи-то перчатки, шерстяной плед, книги, садовые ножницы и походную аптечку. Так. Аптечка весьма пригодится. Пишон вынимает из нее длинный бинт, открывает затычку бензобака (к счастью, не запертого на ключ) и бинт погружает в бензин.
Обгоняющие Пишона машины сигналят фарами, гудят, тормозят. Очередь на контроль каждую секунду увеличивается. Водитель краденой машины хранит абсолютное, невозмутимое спокойствие. Обматывает передатчик смоченным в бензине бинтом (самый лучший способ сбить со следа полицейских собак) и не спеша идет к саду возле дороги, выкапывает за забором небольшую ямку и кладет туда замотанный в бинты передатчик. На краю дороги вбивает в землю ключ зажигания: когда надо будет отыскать передатчик (кто знает, вдруг снова понадобится), долго возиться не придется.
После этого доктор Пишон-Лало накладывает на лицо свою великолепную и надежную маску. При такой нерасторопности штурмовые группы могут искать террористов еще сто лет.
Пятница, 12 июня. Офицер контрразведки 14-й Ганноверской механизированной дивизии капитан Хорст Шелер второй раз за сегодняшний день является с докладом к командиру. Правда, после приезда инспекции у генерал-лейтенанта Курта Зеверинга масса хлопот: надо подписывать протоколы, давать объяснения и принимать решения, такие же трудные, как на войне. Но капитан Шелер так решительно добивался приема, что генерал уступил.
— Капитан, даю вам пять минут, — говорит Зеверинг. — Вы узнали что-то действительно новое и важное?
— Так точно, господин генерал. Известен ли вам некий майор Краснер из нашей дивизии?
— Нет.
— Вы уверены?
— Уверен. Я могу забыть фамилию какого-нибудь молодого лейтенанта, но майоров знаю всех.
— Был ли на вашей памяти в дивизии кто-нибудь с такой фамилией?
— Во всяком случае, старшего офицера с такой фамилией не было. А почему вы об этом спрашиваете?
— Потому что происшествие на Секретной базе № 6 вызывает все новые сомнения. Установлено, что покойный капитан фон Випрехт почти до последней минуты действовал по инструкции. Мы все еще не знаем, почему он открыл налетчикам дверь контрольного помещения, но это впоследствии выяснится. Куда важнее то, что в шесть часов десять минут фон Випрехт подал сигнал «красной тревоги»…
— Как? Сигнал «красной тревоги», а я об этом ничего не знаю? Ведь один конец линии здесь, на моем столе, а другой — у моей кровати!
— Линия либо была повреждена во время налета, хотя это ничем не подтверждается, либо намеренно отключена на коммутаторе. Второй вариант кажется мне более правдоподобным. Позже я скажу, почему так думаю. За полторы минуты до смерти, в шесть часов восемнадцать минут, фон Випрехт получил от дежурного по дивизии подтверждение того, что сигнал «красной тревоги» принят, и указания, как действовать дальше. Все дело в том, что текст подписал несуществующий майор Краснер. Ясно, что те, кто напал на базу, имели сообщника или сообщников в штабе дивизии.
— Но это невозможно, капитан. Кто был дежурным по дивизии?
— Капитан Генрих Вибольд.
— Что он может об этом сказать?
— Ничего, господин генерал. Час назад капитан Вибольд бесследно исчез. Оставил в казарме мундир и часть личных вещей. Мы нашли также офицерское удостоверение, из чего можно заключить, что он пользуется фальшивым удостоверением личности, а вероятно, и заграничным паспортом. Исчезновение Вибольда не может быть случайностью, так как ему был известен приказ, запрещающий офицерам отлучаться с постоянного места службы.
Генерал Зеверинг вытирает лоб.
— Значит, нет сомнений, что Вибольд работал на противника?
— Я тоже так думаю, господин генерал.
— Ничего не понимаю. Невозможно поверить…
— Установлено также, что около восьми Вибольд вызвал из дивизионного мотопарка четыре боевые машины, приспособленные для перевозки боеголовок. Водителям было приказано подать эти машины к штабу дивизии, после чего водителей отправили обратно в казармы. Капитан фон Горальски сообщил, что машины, управляемые неизвестными пока что лицами, проехали около четырнадцати километров, а затем в восемь пятьдесят были поданы к штабу дивизии, но уже немного дальше, что легко установить по следам.
— Это значит, что для вывоза боеголовок с базы использована наша собственная техника?
