— Прости, Вероника. Это маломощная машина.
— Не ври, Бернар. У нее мотор емкостью пять литров. У моих знакомых девчонок происходит оргазм при одной мысли о пяти литрах. Почему бы тебе не стать мужчиной и не прибавить газу? Здесь такие красивые, смертоубийственные виражи. Несколько мальчиков расстались тут со своей дурацкой жизнью. Не трусь, Бернар.
— Знаешь дорогу?
— Глупый вопрос. Каждые два дня езжу по ней вместе с любовниками. Но они водят лучше тебя. Двести двадцать со счетчика не сходит.
— Вероника, где ты была раньше? Такой девушки, как ты, я еще не встречал.
— О, это уже лучше. Гораздо лучше. Ты должен еще сказать что-нибудь про мои глаза. И обязательно про пальцы, которые до сих пор сравнивали с клавишами пианино. Ты придумал что-нибудь получше?
— Конечно. Ты зловредная сука, которая играет в бездарной пьесе, сочиненной каким-то графоманом.
— Бернар, еще минута — и я влюблюсь в тебя по уши. Ты говоришь уже как человек. Можешь ради меня сжечь эту машину? У меня в сумочке спички.
— Нет, моя милая. Я купил ее всего три дня назад. Не имею такого намерения. Это чудо, а не машина.
— Заявляю тебе, что мужчина с такой машиной — это дерьмо, ноль, ничтожество и…
— И хлыщ, который предпочитает дурное общество.
— Действительно. Ну и что?
— А ничего. Подъезжаем к лесу.
Бернар делает такой резкий поворот, что Лючия валится на него. Проезжают табличку с надписью: «ЧАСТНОЕ ВЛАДЕНИЕ. ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЕН!» Несутся по ухабистой лесной дорожке, сворачивают в ближайшую просеку, машина гудит на поворотах, ее то и дело заносит в стороны. Наконец Бернар выключает зажигание.
— За работу, красивая барышня, — говорит он, сбрасывая замшевую куртку. — Не стоит времени терять.
— И я так думаю, мой господин, — отвечает Лючия и снимает джинсовую блузу, под которой нет лифчика. — Время — враг любви.
— Ты хотела, верно, сказать, что оно ее лучший друг. Раз мы говорим, что не стоит времени терять…
Бернар тянется к пышной и упругой груди Лючии.
— Это чудовищно! — кричит Лючия. — Хам! Животное! Паршивый ловелас! Тебя, Бернар, никогда не учили, что джентльмен не форсирует ход событий? Дай мне кофе, я хочу пить, а потом отойди на две-три минуты, чтоб я могла настроиться для праздника любви.
Бернар подает Лючии термос с кофе, сбрасывает брюки и лениво направляется в лес.
Лючия достает из сумочки небольшую дозу Пишоновой смеси, старательно ее растирает и всыпает в термос. Затем проверяет, на месте ли ключ от машины, разглаживает постеленное Бернаром одеяло, расчесывает волосы и снимает брюки.
Возвращается Бернар.
— Вижу, ты уже подготовилась к встрече своего господина, — спокойно констатирует он. — Ты послушная девочка, Вероника. Я ожидаю чего-то необычайного. Чувствую, что окажусь на седьмом небе.
— Ты прав, Бернар. Но, пожалуйста, сперва выпей кофе. Счастье требует терпения.
Бернар медленно пьет кофе, глядя на стройные бедра Лючии в цветастых спортивных плавках.
— С тобой можно с ума сойти, — говорит он. — Ты слишком умна, милая барышня. Язык у тебя как осиное жало. Господь бог дал тебе ангельское тело и дьявольскую душу…
И тут Бернар, зашатавшись, падает на колени.
— Странно, — шепчет он. — Что со мной такое? В сон клонит… силы нету… Что это, Вероника? Ах, как хорошо…
Растянувшись на одеяле, он засыпает глубоким, блаженным сном.
Лючия ждет еще две минуты, как учил ее Пишон, смотрит на седую шевелюру Бернара, на его плавки из переливающейся ткани с игривым изображением птички, на побледневший лоб. Аккуратно посыпает героином одеяло, лицо Бернара, а остаток вытряхивает в заросли травы. Полицейские псы голову потеряют, когда унюхают наркотик сразу в нескольких местах. Лючия молча улыбается.
Потом она встает, подбегает к машине Бернара и, выехав из леса, направляется к приграничному городку Верденберг.
Между десятью ноль пять и десятью сорок восемь по среднеевропейскому времени люди Палмера-II — а они действовали быстро, ни перед чем не останавливаясь и не обсуждая приказов мюнхенской резидентуры — совершили три операции.
Во-первых, к погребальной конторе господина Кнаупе на Восточной улице, 10, подъехал голубой «опель-экспресс», из которого вылезли двое молодых людей с походкой вразвалочку и столь банальной внешностью, что с точностью описать их приметы было решительно невозможно. К ним присоединился третий, на вид такой же заурядный парень. Он прошелся раз-другой по Восточной улице и с интересом осмотрел витрину магазина для филателистов.
Со жвачкой во рту, широко расставляя ноги (портативный автомат все-таки мешает при ходьбе), трое молодчиков вошли в заведение Кнаупе. Разговор, видимо, был короткий. Господина Кнаупе без всяких объяснений выволокли из-за стола и потащили к двери. А поскольку он чуточку сопротивлялся и даже пытался кричать, то получил меткий удар между пятым и шестым ребрами. Достаточно, если на какое-то время у него перехватит дыхание. Чтобы затолкать его в машину, понадобилось не больше трех секунд. Всю дорогу молодые люди беспрерывно жевали жвачку. Расхохотались только раз, когда господин Кнаупе вознамерился им объяснить, что насчет выкупа, который заплатила бы его семья, говорить не приходится, потому что дела идут скверно: все имущество конторы — это двенадцать гробов и не вполне исправный катафалк.
Во-вторых, к обер-комиссару Пилеру в Майергофе (он лично наблюдал за ходом расследования и собрал уже много фактов, на которые возлагал немалые надежды) явился некий Штумпф, полунемец-полуамериканец. Не обращая внимания на протесты секретарши, Штумпф велел комиссару закрыть обитые войлоком двери.
Откровенно говоря, это была темная и подозрительная личность. Штумпф занимался торговлей оружием, контрабандой спиртного и вербовкой наемников. Но полиции было в свое время строго запрещено вмешиваться в его дела.
— Поговорим откровенно, господин обер-комиссар, — без предисловий заявил Штумпф. — Вы получаете два жалованья: одно — в комиссариате полиции, другое, негласно, — в Ведомстве по охране конституции, в виде ежемесячного пособия и без всяких расписок. Это противоречит закону, потому что, как полицейский чиновник, вы можете сотрудничать с этим ведомством только по службе и без вознаграждения. Огласка этого факта доставит вам массу неприятностей с налоговым управлением и вряд ли поспособствует дальнейшей карьере. Вы, господин обер-комиссар, просто мелкий стяжатель. Для человека с честолюбием это фатально. Но ваши заработки меня не интересуют, особенно если учесть вашу неодолимую тягу к игре на скачках. Ну и знакомые девочки, как мне известно, на вашу скупость не жалуются. У меня конкретное предложение; оно не только избавит вас от неприятностей, но и принесет вам, скажем, десять тысяч марок, которые будут переведены на указанный вами счет. Решение, притом бесповоротное, вы должны принять в течение минуты. Документы, свидетельствующие о вашей двойной жизни, уже лежат в банковском сейфе. Достаточно выслать вашему начальству ключик от сейфа и соответствующее письмо. Здесь у меня чек на десять тысяч марок, а вот сберегательная книжка — можете выбирать. Дело в следующем. Вероятно, через час к вам поступит донесение о таинственном исчезновении Фридриха-Вильгельма Кнаупе, владельца погребальной конторы на Восточной улице…
Пилер заявил, что Кнаупе у него самый важный свидетель. Штумпф на это заметил, что лишь потому он и стоит десять тысяч. Не давая комиссару даже словечка вставить, Штумпф закончил свою речь так:
— Некоторые лица, влияние которых трудно недооценивать, желают, чтобы сообщение об исчезновении Кнаупе осталось какое-то время вашим секретом. Надеюсь, что вашего авторитета будет достаточно, чтобы и ваши подчиненные о нем забыли, если даже что-нибудь до них и дойдет. Трудно ото всех скрыть похищение среди бела дня известного в городе предпринимателя? Согласен, трудно. Разве я говорю, что это легко? Но чтобы спасти свою шкуру, делают вещи и потруднее. Вы спрашиваете, не причинят ли Кнаупе какого-либо вреда? Ах, уверяю вас, нет. Посидит какое-то время на комфортабельной вилле с телевизором, с хорошим баром и всякими удобствами. Ну, превосходно, вижу, что мы поняли друг друга. Чек или вклад? Предпочитаете чек! Пожалуйста. Прощайте, господин обер-комиссар Пилер.
В-третьих, люди Палмера-II, переодетые монтерами «Дженерал телефон энд коммюникейшн компани», произвели несколько не слишком сложных технических операций, в результате которых телефонные разговоры и телетайпные сообщения, поступающие в полицейские комиссариаты Бамбаха и Майергофа, не являлись отныне тайной для резидентуры ЦРУ в Мюнхене.
Завершив эти три операции, Палмер-II направил в Ленгли соответствующий доклад и потребовал дальнейших инструкций.
