– Алло?
– Привет.
– Саго mio.[3] Как ты сегодня?
– Неважно, – ответил он. – Ты уже поужинала?
– Боюсь, что да.
Повисло тяжелое молчание. Наконец она сказала:
– Я пыталась дозвониться, но ты не отвечал.
– Я заходил в бар.
– Но ты не пьян?
– Нет.
– Тогда приходи, и я тебе что-нибудь приготовлю.
– Не стоит, если ты так на это смотришь.
Она сказала:
– Не валяй дурака, Дэвид.
– Я не был первым и не буду последним. Я в хорошей компании.
– Ладно, можешь строить из себя дурака, если тебе нравится. Только приходи. – В ее голосе появились низкие густые нотки, которые задели в нем чувственную струнку. – Приходи, Дэвид, я этого хочу.
Размышляя о том, кто из них больший дурак, он спустился вниз и направился к машине. Может быть, ему и не следовало ей звонить. Он хотел ее видеть, но в прошлом году у него был неудачный роман с одной глуповатой женщиной из Сент-Луиса, и ему не улыбалось снова впутываться в подобную историю, хотя бы и с Бев; правда, на этот раз это он был тем, кому нечего было ей предложить.
Тем не менее он выехал из гаража и позволил авеню всосать его в свой поток. Шоссе вело в фешенебельную часть города – красивые дома, откормленные собаки, стройные женщины и толстые детишки.
Здесь жили сенаторы и члены кабинета, здесь регулярно устраивались официальные званые обеды. Сегодня вечером их отменили из-за взрывов, но можно не сомневаться, что вскоре они начнутся снова. Все будут выражать сдержанный гнев и ходить в трауре, однако обеды должны возобновиться, потому что правительству надо работать, а существенная часть его работы протекает на подобных вечеринках.
Он проехал мимо дома Декстера Этриджа. В окнах мирно горел свет, в одном из них отражался отблеск цветного телевизора. Лайм был рад увидеть, что здесь все в порядке. После разговора с новым вице-президентом на ступеньках Капитолия он ощущал что-то вроде родственной связи с ним – какую-то личную ответственность и чувство долга.
Апартаменты Бев представляли собой ультрасовременную башню из бетона и стекла. В качестве административного помощника спикера она зарабатывала неплохие деньги и умела тратить их со вкусом. Гостиная была просторна: белые стены, рисунки Бери Ротшильда, немного прочной и солидной мебели. Лайм постучал, открыл дверь своим ключом, бросил пальто на кресло и позвал Бев.
Она не ответила. Он прошелся по дому – никого нет; зашел на кухню, смешал два коктейля и понес их в гостиную, и тут она вошла в дверь – в плаще и с большой коричневой сумкой.
– Привет.
Взгляд у нее был веселый. Он взял у нее нагруженную сумку, она подставила губы, и он почувствовал вкус ее дыхания.
Он отнес покупки на кухню. Бев сдернула с рук перчатки, выскользнула из плаща, размотала шарф и встряхнула волосами. Они волной упали ей на плечи и кудряшками рассыпались по спине.
Она заметила приготовленные коктейли и сделала большой глоток, прежде чем пойти на кухню. Здесь она бесцеремонно отодвинула его в сторону и принялась сама разгружать сумку. Лайм прислонился плечом к дверному косяку.
– С меня хватило бы и остатков ужина.
– Да, если бы они у меня были.
Она привстала на цыпочки, чтобы положить что-то в холодильник, мускулы на ее длинных икрах напряглись, платье туго обтянуло грудь и бедра. Почувствовав его взгляд, она обернулась и посмотрела на него сверху вниз.
– Убирайся отсюда, – сказала она, смеясь, и он, хлопнув ее по ягодицам, вернулся на диван и взялся за бокал.
Несколько минут она чем-то энергично двигала и гремела; потом появилась в комнате со скатертью и столовым серебром.
– Я думал, ты уже поела.
– Это будет десерт. Мне сегодня хочется чего-то особенного.
Она стала накрывать на стол.
– Шницель по-венски с яйцом. Сойдет?
– Замечательно.
Она подошла к кофейному столику и наклонилась, прикуривая сигарету; он проследил изгиб ее горла вплоть до смутно раздваивавшихся под одеждой грудей. Она смотрела на него, полузакрыв глаза, тепло и томно улыбаясь. Потом выпрямилась и выдохнула дым в потолок, одновременно поднося к губам напиток; льдинки звякнули о ее зубы.
– Отлично.
Он медленно прикрыл глаза, оставив тоненькую щелочку, пока ее фигура не расплылась в какую-то сюрреалистическую субстанцию в красных тонах. Когда она прошла на кухню, он совсем сомкнул веки и услышал, как она щелкнула дверцей холодильника и чем-то зазвенела.
– Вставай, Рип Ван Винкль.
Он открыл глаза. В комнате было полутемно: она выключила электричество и зажгла две свечи на столе. Он вздохнул, с усилием заставив себя подняться, и услышал ее звонкий безудержный смех; этот смех его взволновал. Она взяла его за руку и подвела к столу.
– Выглядит как «Уорнер бразерс» тысяча девятьсот сорок седьмого года, но у меня как раз такое настроение.
– Ты это о вине?
– О сервировке, дурачок. Вино – это «Моро».
– Шабли к телятине?
– Почему бы и нет? У меня есть сардины.
– Сардины на десерт.
– Я же говорю, сегодня мне хочется чудить.
Он попробовал телятину:
– Чертовски вкусно.
– Еще бы. Так и должно быть.
– У тебя что ни слово, то загадка. Что я должен разгадать?
– Ничего. Я тебя просто дразню.
Она наклонилась вперед, держа в каждой руке по бокалу. Ее глаза и тело источали нежное тепло.
– Что случилось с твоим непревзойденным чувством юмора? Помнишь, как ты заполнял формуляр на Дефорда: день рождения – 29 июня 1930 года; вес – семь фунтов две унции; рост – двадцать один дюйм?
– Это было до того, как я с ним познакомился.
– А как насчет тех подписных бланков, которые ты посылал от его имени? Теперь к нему каждый день приходит, наверно, не меньше двухсот журналов и брошюр.
– Я подумал, что ему следует быть более информированным.
– Ты уже год не делал ничего такого.
– Мне казалось, тебе это надоело.
– А мне ты говорил, что уже вырос из таких вещей.
– Просто мне стало скучно.
– Просто тебе стало скучно.
– Точно.
Он отставил пустую тарелку и потянулся за вином, чтобы снова наполнить бокалы.
– Хорошо, хоть аппетит у тебя остался.
Она подняла бокал приветственным жестом, который вышел из употребления с тех пор, как Чарльз Бойер перестал играть свои романтические роли: глаза слегка прищурены, губы влажны и полуоткрыты. Неожиданно она засмеялась.
– Я чувствую себя немного напряженной. Или чопорной – никогда не могла понять, в чем разница. Я вчера видела по телевизору один фильм и решила, что смогу поставить тебя в тупик. Он назывался «Восстание великих сиу». Знаешь, кто написал сценарий?
– Помилуй Бог, откуда же мне знать.
– Это был жуткий фильм. Кто бы его ни написал, у него, по крайней мере, хватило ума взять себе псевдоним. В титрах было указано большими красными буквами: Фред С. Доббс.
Он задумался на пару секунд и рассмеялся. Она выглядела недовольной и разочарованной. Лайм сказал с интонацией Хамфри Богарта:
– Черт возьми, никто не смеет трогать Фреда С. Доббса!
– Надо же, ты вспомнил. Я была уверена, что не вспомнишь.
– И что, кто-то правда использовал имя Фреда С. Доббса как псевдоним?
– Честное слово скаута.
Он снова рассмеялся. Доббс был персонаж Богарта в фильме «Сокровище Сьерра-Мадре» – жуткий скряга, готовый на что угодно ради золота.
Они отнесли тарелки в раковину. Лайм прижал ее возле шкафчика. Они перешли в спальню, оставив гореть свечи в гостиной.
Лайм сел на кровать и стал развязывать ботинки, глядя на нее. Поскольку она не любила нижнего белья, то разделась быстрей него; она расстегнула на нем рубашку и потянула в постель.
Он занимался с ней любовью медленно и со вкусом. Они закурили одну сигарету на двоих.
– Так лучше?
– Куда уж лучше.
– Скажи это так, чтобы я поверила, милый.
Ее глаза сверкнули в полутьме. Он с силой втянул в себя дым, и у него закружилась голова.
– О да! – прорычал он голосом, в котором слышалось раздражение.
– А что теперь не так?
– Не знаю. Не важно.
Ее ноги запутались в одеяле, и она оттолкнула его ногами.
– Посиди-ка здесь, парень.
Она исчезла в уборной. Лайм лежал на спине, глядя, как вместе с дыханием поднимается и опускается его живот, окутанный сигаретным дымом.
Вернувшись, она присела на край кровати и провела рукой по его волосам. Он сказал:
– Извини.
– За что?
– За мой унылый вид. Я не хотел весь вечер изображать из себя Гамлета.
– У тебя был тяжелый день, вот и все. И еще эти взрывы.
– Что верно, то верно. Они здорово нас всех встряхнули.
– И что вы собираетесь делать?
Он помотал головой на подушке:
– Было бы наивно думать, что у каждой проблемы есть свое решение. Что касается этой, то я не представляю, как ее решить: разве что убрать поголовно всех, кого можно заподозрить в терроризме.
