Второй мужчина, в красной маске, нехотя посмотрел на нас и медленно поднял пистолет. Никто не мог помешать ему прицелиться. Он выстрелил дважды в спину Салли и один раз в голову. Первая пуля попала в поясницу, и она вскинула руки, словно хотела схватиться за небо. Вторая угодила в левое плечо, как в пируэте развернув Салли на сто восемьдесят градусов. Третья ударила в лицо, чуть ниже левого глаза, и Салли умерла еще до того, как рухнула на землю.
Мужчина, застреливший Салли Рейнс, вновь взглянул на нас с Мурфином. Затем спустился по ступенькам и тронул за плечо своего сообщника. Тот кивнул и начал отступать к дому, не сводя с меня пистолета. Наконец они скрылись за дверью, закрыв ее за собой.
Не сразу обрел я способность двигаться. Так же, как и Мурфин. Негр на веранде поднес ко рту банку с пивом. Хлопнула какая-то дверь. Вероятно, в доме был черный ход. Заурчал двигатель. Послышался звук отъезжающей машины.
Из домов начали выходить люди. По одному, по двое, по трое, чтобы поглазеть на мертвую молодую женщину, лежавшую на бетонной дорожке. Сначала они что-то бормотали, затем голоса зазвучали громче. Они рассказывали друг другу, как это случилось. Одна женщина лет пятидесяти зарыдала.
Я повернулся к Мурфину.
— Мне надо позвонить.
Тот кивнул.
— Это она?
— Да, — ответил я. — Салли Рейнс.
Я направился к веранде, на которой все еще стоял седой негр с банкой пива.
— У вас есть телефон? — повторил я.
— Этот чуть не застрелил вас, — сказал негр. — Когда вы бросили в него бутылку.
— У вас есть телефон? — повторил я.
— Да, у меня есть телефон, — он глотнул пива и прошел в дом. Я и Мурфин последовали за ним. — Надо быть сумасшедшим, чтобы бросать бутылку в человека с пистолетом, — он остановился, оглянулся и пристально посмотрел на меня. — Бросок, однако, у вас очень точный.
В гостиной переливался красками экран цветного телевизора. Звук был выключен.
— Телефон там, — показал негр.
Первым делом я позвонил сестре.
— У меня плохие новости. Очень плохие. Салли застрелили. Она мертва.
После долгого молчания она прошептала:
— О, мой бог, нет.
— Ты ей уже ничем не поможешь.
— Когда это произошло?
— Несколько минут назад.
— О господи, это моя вина. Только моя.
— Одри! — рявкнул я.
— Да, — едва слышно ответила она.
— Ты ни в чем не виновата. Абсолютно ни в чем. Послушай, я хочу, чтобы ты кое-что сделала. И немедленно.
— Что?
— Собери одежду себе и детям, садись в машину и поезжай на ферму. Там тебя встретит Рут.
— Рут меня встретит? — тупо повторила она, еще не отойдя от шока.
— Она будет ждать тебя и детей, — сказал я.
— Ты хочешь, чтобы мы поехали на ферму?
— Да.
— И ты приедешь туда?
— Приеду, но попозже.
— Хорошо.
— Рут тебя встретит.
И вновь последовало молчание.
— О боже, Харви, почему это произошло?
— Мы еще поговорим об этом. На ферме.
— На ферме, — эхом отозвалась Одри и, не попрощавшись, повесила трубку.
Я положил трубку на рычаг и оглядел гостиную. Негр стоял перед телевизором.
— Я не слушаю, что там говорят. Но мне нравится смотреть, как меняются цвета. Будто в камине.
— А где мой приятель? — спросил я.
— Ваш приятель? Он пошел наверх. Сказал, что ему нужно в туалет и он хочет взглянуть на ее комнату. Я бы туда не пошел. А вы?
— Я тоже, — я снял трубку, позвонил Рут, рассказал о Салли Рейнс и предупредил, что Одри и дети были с Салли так близки.
— Как Одри?
— Возможно, ее придется немного успокоить.
— Разумеется, — она помолчала, а потом добавила: — Ты видел, как это случилось?
— Да. Я и Мурфин. Теперь нам придется объясняться с полицией.
— Харви!
— Да.
— Не лезь на рожон. Не забывай, толку от этого не будет.
— Хорошо, — ответил я.
Мы попрощались, и я позвонил Эрлу Инчу.
— У меня более серьезные неприятности, чем я предполагал, — сказал я, когда он взял трубку.
— Прекрасно, — ответил он, выслушал мой рассказ о том, где я нахожусь и почему, и обещал немедленно приехать. — Ты вызвал полицию? — напоследок спросил он.
Издалека донесся вой сирены. Он приближался с каждой секундой.
— Нет, — ответил я. — Ее вызвал кто-то другой.
Мурфин зашел в гостиную, едва я закончил разговор с Инчем. Седоволосый негр достал другую банку пива и стоял перед телевизором, наблюдая за пляской цветов. Мурфин взглянул на негра, на меня и мотнул головой в сторону двери, показывая, что нам пора на улицу. Я кивнул, поблагодарил негра за то, что он разрешил воспользоваться его телефоном, и вместе с Мурфином вышел на веранду.
— Черт, у меня чуть не лопнул мочевой пузырь.
— Что у нее в комнате?
— Везде валяются вещи. Похоже, с нее сдирали одежду. Что такое Чад?
— Страна в Африке. Иногда так называют мужчин, но имя это встречается довольно редко. У тебя есть знакомые по имени Чад?
— Нет.
— Откуда такой интерес?
— У нее в комнате старый письменный стол. На нем я нашел пару смятых клочков бумаги. Один чистый. На другом написано Чад. Как мне показалось, женским почерком.
— О боже, а вдруг в этом все и дело.
— Да, — радостно ответил Мурфин. — А вдруг.
Детектив Арон Оксли из отдела убийств полицейского управления Вашингтона не мог придумать ничего другого, кроме как предъявить мне обвинение в совершении уголовного преступления, за которое, как он сказал, мне суждено провести от пяти до десяти лет в одной из тюрем округа Колумбия. Преступление, которое имел в виду Оксли, заключалось в том, что я не сообщил в полицию о совершенном преступлении, убийстве Макса Квейна. Эрл Инч отреагировал на слова детектива, как и положено адвокату, получающему сто долларов в час, с откровенной насмешкой и холодным презрением. Детектив Оксли не рассердился, потому что в действительности не стремился к тому, чтобы засадить меня за решетку. Куда в большей степени его интересовало, почему я бросил пустую бутылку из-под «Олд Оверхоулд». И Мурфин. Его очень интересовал Мурфин.
— Эти двое в лыжных масках. У обоих были пистолеты, так?
— Так.
— И один из них…
— В голубой маске, — уточнил я.
— Да, в голубой маске. Значит, он принял позу, как вы говорите, фебеэровского полуприседа…
— Да, — кивнул я. — Как в телевизоре.
— Понятно, — вздохнул Оксли и, возможно, чуть пожал плечами. — Как в телевизоре. Значит, у мужчины в голубой маске был пистолет, так же, как и у мужчины в красной маске, но вас это нисколько не обеспокоило. Вы подняли с земли пустую бутылку, бросили ее, и она угодила в руку мужчины в голубой маске. Как раз в тот момент, когда он собирался застрелить эту женщину.
— Очевидно, мистер Лонгмайр пытался предотвратить преднамеренное убийство, — Инч честно отрабатывал свой гонорар. — Думаю, его следует похвалить.
— Примите мои поздравления, — сказал мне детектив. — Вы были великолепны.
— Благодарю.
— А теперь еще раз скажите мне, почему вы бросили бутылку?
— Не знаю, — ответил я. — Мне хотелось помешать ему.
— А вам не приходило в голову, что эти парни с пистолетами могут обидеться? Рассердиться, знаете ли, решить, что пяток пуль можно выпустить и в вашу сторону?
— Очевидно, мистер Лонгмайр сознательно рисковал своей жизнью ради спасения этой женщины, — Инч произнес эту фразу столь убедительно, что я сам едва не поверил ему.
— Мистер Инч, — повернулся к адвокату Оксли, — я понимаю, что вы представляете здесь интересы вашего клиента, и все мы можем по достоинству оценивать ваши усилия. И ценим их. Можете не сомневаться. Но я задаю вопросы мистеру Лонгмайру и буду очень признателен вам, если вы позволите ему ответить на них. Если же вам не понравятся его ответы, потом вы сможете объяснить мне, что в действительности хотел сказать ваш клиент. Договорились?
Инч улыбнулся. Холодно и самоуверенно.
— Посмотрим, что из этого выйдет, — ответил он, не связывая себя никакими обязательствами.
Улыбнулся и Оксли:
— Итак, мистер Лонгмайр, расскажите мне, о чем вы подумали, когда подняли и бросили бутылку.
— Ни о чем.
— Ни о чем?
— Если бы я о чем-нибудь подумал, я бы не бросил бутылку. И тем более не бросил бы ее, если б мне в голову пришла мысль о том, что меня могут застрелить.
— Отчего же вам в голову не пришла такая мысль? — спросил Оксли.
— Повторяю, я вообще ни о чем не думал. Я просто бросил бутылку, а когда мужчина в голубой маске наставил на меня пистолет, пожалел об этом.
Оксли откинулся назад, буравя меня взглядом ледяных голубых глаз, привыкших ко лжи. И ему и Инчу было чуть больше тридцати. Оксли не вышел ростом и набрал вес, так что выглядел полноватым. На шестифутовой фигуре Инча, наоборот, не было ни грамма лишнего жира. Упругой походкой и плавными движениями он мог сойти за спортсмена, точнее, теннисиста-профессионала. Надо отметить, одно время он серьезно задумывался над тем, чтобы оставить юриспруденцию ради тенниса.
