— Подожди секунду. Ты думаешь, это я убил Охснера, да? Алекс попыталась вырвать руку.
— Отпустите меня!
Руди не отпускал.
— Ты считаешь, это я убил его, чтобы добраться до письма? — Он прижал ее к перилам моста.
— Вы сумасшедший! Вы и меня хотите столкнуть? — Алекс взглянула вниз. До воды было рукой подать. — Знаете, это вам не Базель. Я ведь могу уплыть.
Руди отпустил ее руку. Алекс побежала.
— Прежде чем ты убежишь, — кричал он ей вслед, — тебе следует кое-что узнать! Я мог бы получить доступ к счету в любой момент.
Алекс остановилась на полпути.
— Зачем мне убивать Охснера, если счет открыт на мое имя?
Она обернулась.
— Например, чтобы он вас не выдал.
— Какая ты наивная! — Руди приблизился к Алекс. — Тогда почему я не убил и тебя заодно?
— Потому что полиции было известно, что я с вами. — Она оглянулась на здание криминальной полиции. — Вы бы не смогли…
— Но в полиции не знали твоего имени, не знали, кто ты. Они никогда не связали бы твою смерть со мной.
— Узнав, что я пропала, полицейские, с которыми я вчера разговаривала в аэропорту, в конце концов смогли бы найти связь.
— Ты не понимаешь, да? Деньги моему отцу доверили под честное слово. Это означает, что он — или я — можем делать с ними все, что захочется. — Он положил руку ей на плечо. — А если нет мотива — нет и преступления.
Алекс старалась разложить все по полочкам. События минувших четырех дней перемешались в ее голове. После трех бессонных ночей было трудно соображать: трое подозреваемых, три временных отрезка, два вероятных исхода — хороший и плохой — в каждом варианте. Возможные комбинации казались бесконечными.
— Подумай об этом. — Руди передал ей банковские выписки. — Если бы я хотел убрать тебя с дороги, зачем мне было настаивать на том, чтобы ты пошла сегодня утром со мной в банк? Зачем мне вообще показывать тебе эти выписки?
Он силой вложил бумаги ей в руку.
— Если ты считаешь, что за всем этим стою я, почему бы тебе не отнести их в полицию?
Алекс взяла выписки.
— Хочешь, я докажу, что мне нечего скрывать? — Руди схватил Алекс за руку и потянул ее к полицейскому участку. — Давай все расскажем им. Тогда у тебя не будет причин бояться. Так? А если они узнают о счете, если узнают о тебе — бессмысленно подозревать меня.
Он надавил на кнопку звонка. Его озлобленное лицо отражалось в зеркальных панелях, которыми была отделана массивная входная дверь.
— Пошли.
Алекс колебалась. За всем происшедшим должен был стоять Руди. В противном случае концы не сходились с концами. Он блефует, не иначе.
— И что это докажет? — нервно спросила Алекс. — Что они нам там скажут?
Руди еще раз позвонил.
Но если он сообщит все полиции, как скоро в банке узнают о ее поступке на прошлой неделе?
Руди позвонил третий раз, держа палец на кнопке несколько секунд.
Но действительно ли он блефует?
Алекс подняла глаза на облупившуюся статую карающего ангела над дверью участка. В одной руке он держал меч. Каменный меч был загажен голубиным пометом. Другая рука ангела была вызывающе поднята — средний палец, казалось, был оттопырен в неприличном жесте.
Раздалось жужжание открывающегося замка. Руди толкнул дверь и вошел внутрь.
Алекс последовала за ним и наблюдала, как Руди стал в очередь за испанской супружеской четой. Те пытались получить разрешение на парковку. Полицейский за конторкой слушал, как они с трудом подбирают немецкие слова, потом направил их в городскую полицию.
Жестом он пригласил Руди.
Руди подошел. Алекс осталась на месте.
Момент истины.
— Ja? — Полицейский говорил на резком швейцарском немецком. У него была неряшливая трехдневная щетина — совсем как у того полицейского в аэропорту. — Was wusch? Да? Что нужно?
Его стол был отделен высокой перегородкой, и поэтому полицейский был похож на судью, готового вынести приговор бедным просителям внизу.
Руди передал ему банковские документы.
— Посмотрите это, — обратился он к полицейскому по-английски. — Меня зовут Рудольф Тоблер, и мы подозреваем, что было совершено преступление.
Он произнес магическое слово: преступление. Полицейский тут же схватил документы и стал читать.
— Это опекунский счет, открытый еще до начала Второй мировой войны, — объяснял Руди. — Счет в цюрихском банке «Гельвеция». На мое имя. И я думаю, что кто-то похитил с него деньги.
Полицейский внимательно просмотрел документы.
Теперь было понятно, что Руди не блефует. Алекс легонько коснулась его плеча.
— Простите меня. Может, нам уйти?
Руди возмущенно повернулся к ней.
— Ты просто прелесть! — Он говорил достаточно громко, чтобы слышал полицейский. — Это ведь ты затеяла. А теперь хочешь, чтобы я все прекратил! И что же мне теперь делать? Сказать, что это шутка? Чтобы и волки были сыты, и овцы целы?
Полицейский за конторкой кого-то позвал из задней комнаты. Тот человек носил не форму, а деловой костюм, был гладко выбрит и больше походил на бухгалтера, чем на полицейского. Он внимательно стал просматривать документы.
В комнате было жарко и душно. Алекс заметила, что во всем помещении нет ни единого окна. Казалось, что это могила, полностью отгороженная от внешнего мира.
Мужчина в костюме стал разговаривать с Руди на швейцарском немецком. Алекс подалась вперед, чтобы слышать, о чем они говорят, но не поняла ни слова. Однако в одном она была более или менее уверена: ее имени никто не упоминал.
— Где ваш Vermögensausweiss? — спросил полицейский.
— В чем дело? — Руди заговорил по-английски. — Это мне дали в банке.
— Тут лишь наличные. — Полицейский тоже перешел на английский. — Вам необходимы оставшиеся документы. — Он говорил медленно, как будто разговаривал с несмышленым ребенком. — Вам необходим Vermögensausweiss.
— О чем он спрашивает? — не поняла Алекс.
— Не знаю. О каких-то других документах. Какой-то Verögensausweiss, кто его знает, что это такое.
Алекс припомнила, что она читала о Vermögensausweiss в своем учебнике на работе. И тут ее осенило.
— Думаю, он имеет в виду выписку о ценных бумагах, — прошептала она Руди.
— Ты хочешь сказать, что мне ее в банке не дали?
— Очевидно, нет. — Алекс вспомнила, что в банке «Гельвеция» тщательно разделяют коммерческие и инвестиционные банковские операции. Каждый счет имеет две выписки: о наличных деньгах и о ценных бумагах.
— Думаю, вы должны попросить ее.
Руди взял Алекс за руку и вывел из полицейского участка.
— Какой же я дурак! Мне следовало догадаться и спросить об остальных выписках.
— Типичный случай, правда? — Алекс вышла на улицу, залитую яркими лучами полуденного солнца. — Швейцарские банкиры ничего не дадут, ничего не скажут, пока ты их сам об этом не спросишь.
Руди Тоблер вышел из парадных дверей банка «Гельвеция», держа в руке толстую пачку бумаг.
— Вот они. — Он отдал документы Алекс. — Все имущество на моем счете внесено в список в алфавитном порядке. Итого тридцать семь страниц.
Пока они шли по оживленной улице, Алекс просмотрела бумаги.
— Тут полно «голубых фишек».[31] «AAA» — Автомобильная ассоциация Америки, самые высокодоходные ценные бумаги на любом мировом рынке. — Алекс быстро пролистала страницы и сложила в уме итоговые суммы в различной валюте.
— По крайней мере, теперь мы знаем, что деньги не украли.
— Невероятно. — Руди наклонился посмотреть. — И сколько здесь?
— Похоже — триста девяносто семь.
— Триста девяносто семь чего?
— Миллионов, Руди. — Она вернула ему документы. — На счету почти четыреста миллионов долларов.
— Mersi vielmals! — Руди спрятал свой сотовым в карман. — Это жена Охснера. Она сказала, что коронер не обнаружил следов насильственной смерти.
Он вел Алекс по Бюрклплац к каменной площадке, выходя щей на озеро. На горизонте поднимались снежные вершины Альп.
— Теперь, думаю, все ясно.
Руди остановился возле статуи Ганимеда[32] с большим орлом на плече.
— Охснер, вероятно, запаниковал, когда понял, что мы вот-вот узнаем о его махинациях в 1987 году. — Он положил руку на ступню статуи. — После того как я сказал ему о коле, он, скорее всего, предположил, что скоро я доберусь до счета. А вернувшись в Базель, понял, что рано или поздно ею уловку разгадают.
Руди замолчал, наблюдая, как внизу небольшой пароходик швартуется у причала прямо под ними.
— Я лишь жалею, что перед смертью он не рассказал мне, что случилось с моим отцом.
— Но ведь он вам рассказал!
— Да? А я не верю, что мой отец покончил с собой. И до тех пор, пока у меня не будет причин думать иначе, я хочу точно знать, что произошло.
