Затем она помогла ему снять остальную одежду и положила ее сушиться на обогреватель. Она завернула Ричарда еще в несколько одеял, чтобы согреть, и принялась промывать и бинтовать рану на его руке, сделав перевязь. Рана время от времени кровоточила.
– Тебе нужно было стать медсестрой.
– Я была – два года. Иногда я жалею, что бросила.
Она помолчала.
– Нет, не жалею.
– Что ты имеешь в виду?
– Если бы я осталась медсестрой, то не встретила бы тебя.
Он посмотрел на нее, и она тут же, вдруг застеснявшись, как обычно, опустила голову. Эббот вдруг подумал, что, пока он, измотанный, лежал в кресле, она могла спокойно позвонить в полицию – это было ее прямой обязанностью, – и что эта мысль даже не пришла ей в голову.
Он протянул руку и погладил ее по голове.
– Ты хорошая такая, – сказал он.
– Нужно наложить на рану швы, или кровь никогда не остановится, – сказала она, не поднимая головы. – В конце Лэдброук Гроув есть больница, где ко всему привыкли. Мы возьмем такси и поедем туда, когда высохнет твоя одежда.
Она знала, что он все так же смотрит на нее, и пошла на кухню, чтобы сделать чай.
– Когда ты последний раз ел?
– Я съел пару тостов на завтрак.
– И с тех пор ничего?
– Я не голоден.
– Но ты должен что-нибудь съесть.
– Я два года провел на жесткой диете. Мой желудок ума лишился, приспосабливаясь.
– Ты не такой уж худой.
– Хороший обмен веществ. Маленькое потребление топлива, большой выпуск энергии.
– Пожалуйста, Ричард, съешь что-нибудь. Хотя бы тост.
– Хорошо, один тост.
Она поджарила толстый кусок хлеба, щедро намазала его маслом и с удовлетворением смотрела, как он его ел.
– Ну как? – спросила она. – Теперь тебе стало лучше?
– Нет, – ответил он. – Чувствую себя совершенно так же.
Он улыбнулся, и Элис подумала о том, как ему идет улыбка. Обычно его лицо было скорее грустным, чем радостным. Или только глаза.
В дверь снова позвонили.
– О Боже, эта чертова Филиппа.
– Кто?
– Филиппа Пейдж с лошадиной внешностью, из отдела транспорта.
– Очень кстати.
– Я от нее избавлюсь.
Она быстро направилась к входной двери и открыла ее.
– Филиппа, мне очень неловко. У меня ужасная напасть...
– Как и у нас всех, дорогуша. Каждый месяц.
Откинув голову назад, Филиппа рассмеялась своим лошадиным смехом и попыталась войти. Элис преградила ей дорогу.
– Я действительно ужасно себя чувствую. Голова раскалывается и все остальное.
– Я приготовлю тебе чашку отличного чая. Примешь две таблетки аспирина...
– Мне очень жаль, но я не могу сейчас никого видеть.
Не привыкшая врать, она сильно нервничала. Филиппа, нахмурившись, подозрительно смотрела на нее.
– Что стряслось, дорогая?
– Я же говорю, эта ужасная мука.
– Ой, не нужно дорогуша. Никто так не страдает из-за месячных. Тут что-то другое, не так ли?
Она попыталась заглянуть внутрь квартиры, но Элис наклонилась и загородила ей обзор.
– Что там у тебя?
Элис покраснела и опустила голову.
– Ничего.
Филиппа внимательно на нее посмотрела.
– У тебя там мужчина.
Ее тон был обвинительным, почти ханжеским. Элис подняла голову и посмотрела на нее в ответ.
– Да, у меня там мужчина, только это абсолютно не твое дело.
Филиппа ойкнула от удивления, и Элис захлопнула дверь прямо перед ее носом.
– Получай! Глупая назойливая корова, – проворчала она, возвращаясь в гостиную.
– Ты расстроена.
– Нет, совсем нет.
Эббот внимательно изучал ее покрасневшее от возбуждения лицо.
– Просто я не люблю врать. И грубить.
– Даже толстой назойливой корове?
Он улыбнулся ей, и она, почувствовав себя лучше, улыбнулась в ответ.
– Завтра весь отдел транспорта будет знать, что ты завела любовника.
– Завтра суббота. Поехали в больницу.
Она вызвала такси, затем помогла ему одеться.
– Эти шрамы у тебя на спине...
– Полиция Нжала.
* * *
В больнице спокойный молодой дежурный врач-индиец наложил на руку швы и на исковерканном английском поинтересовался, что произошло.
– Попал в толпу пьяных футбольных болельщиков.
– Обычное дело, боюсь. И один из них пырнул вас ножом?
– Нет, я там немного потолкался, а потом полез через окно.
– Футбол подчас вызывает странные чувства. Впрочем, обычаи чужих племен всегда кажутся странными. Воздержитесь от нагрузки на руку в течение нескольких дней.
Элис попросила такси подождать и на обратном пути, сидя в темноте, чувствуя на себе его руку, освещаемая вспышками от исчезающих в темноте уличных фонарей, думала о том, что ей хочется ехать так вечно, вперед и вперед, прямо на край света к тишине и мерцанию звезд.
– Иногда у меня в голове рождаются нелепые идеи, – сказала она. Он ничего не ответил, но, когда такси подъехало к дому Элис, он наклонился вперед и сказал водителю:
– Покатайте нас еще немного. Вокруг Гайд Парка.
– Господи, – сказала она. – Ты, должно быть, медиум.
* * *
Когда они вернулись домой, она наполнила для него ванну.
– Это будет нелегко с разрезанной рукой.
– Я тебе помогу.
Ей нравилось, что он немного беспомощен и нуждается в ней. И только когда он уже вылез из ванны и Элис начала вытирать его, она вдруг заметила его обнаженное тело, и остановилась. Он нежно поднял ее голову и посмотрел ей в глаза.
– Не смущайся.
– Да нет, это не то, – ответила она. – Я просто не привыкла... быть с мужчиной.
И продолжила вытирать его. Он провел рукой по ее волосам.
– Мне нравятся твои волосы, – сказал он, беря свою одежду. – Ты просто чудо. Ты мне очень помогла. Я отлично отдохнул.
Он принялся одеваться.
– Что ты делаешь?
– Одеваюсь.
– Одеваешься? Но ты ведь никуда не собрался?
– Нет?
– Ты не можешь сейчас уйти, – сказала она первое, что пришло в голову. – На улице дождь.
Эббот сел на край ванны и рассмеялся.
– Я слишком нежен, чтобы мокнуть под дождем?
– Но разве ты... разве ты не собираешься остаться здесь?
Он встал и положил руки ей на плечи.
– Я бы хотел. Конечно, я бы очень хотел, но... – он вздохнул. – Ты знаешь, во что ты можешь впутаться?
– Нет, – сказала она с жаром, который удивил его, – я не знаю, но мне совершенно безразлично.
– Если в Департаменте узнают...
– Откуда, черт побери, они могут узнать? Если я сама им не расскажу. А я, кажется, не собираюсь этого делать.
Он немного подождал, внимательно ее изучая.
– Господи, неужели ты не понимаешь?
– Что?
– Что я чувствую. Я чувствую то же, что и два года назад. Только хуже. Или лучше, – она шмыгнула носом.
– Не плачь.
– Я не плачу. Я шмыгаю носом.
Ричард был смущен тем потоком эмоций, которые вызвал и теперь использовал.
– Тогда ничего, если я останусь на пару дней?
– Я не возражаю, даже если ты останешься навсегда.
Волосы упали ей на лицо, и она убрала их обратно за уши.
– Я знаю, ты думаешь, что используешь меня, потому что по-другому не можешь. У тебя нет выбора. Но я делаю все это, потому что так хочу. И тебе не нужно любить меня в ответ. Тебе не нужно даже притворяться... Теперь видишь, ты вовсе меня не используешь.
Она инстинктивно понимала, что нельзя не использовать возможность счастья, каким бы коротким оно ни было. В конце концов, счастье всегда недолговечно.
Позже, в постели она сказала:
– Пожалуйста, полежи немного, не двигаясь. Я хочу попытаться запомнить момент. Я однажды пробовала, но не получилось.
Ей хотелось навсегда запечатлеть это в памяти: один-единственный момент, это конкретное ощущение, его запах, его кожу, его силуэт, нависающий над ней, как большая черная тень, но такой твердый, живой и красивый.
– О Господи, какой же ты красивый, – сказала она и потянулась к нему. – Поцелуй меня, – сказала она. – Поцелуй меня по-настоящему.
Элис знала, что все равно не запомнит, но ее это больше не волновало.
* * *
Фрэнку Смиту снился сон. Он уложил Джоан в свободной комнате, но в его сне она стояла у его кровати. В снах всегда есть что-то сумасшедшее. Конечно. Потом он проснулся, и увидел, что она стоит у его кровати. Это было смешно.
– Это смешно, – сказал он.
– Что ты хочешь на завтрак?
– Я сам готовлю себе завтрак.
– Нет, пока я здесь.
– Это смешно, – повторил он. – Ты правда хочешь знать?
– Да.
Он сказал ей.
– Спасибо, – ответила она, забралась на кровать и легла рядом с ним.
– Что ты делаешь?
– К черту отдельную комнату, – сказала она. – Мне одиноко.
– Что ж, – сказал он, испытывая огромное удовольствие, но стараясь этого не показывать, – что ж...
Он чувствовал себя немного неловко, но она быстро это исправила.
* * *
Начальник Департамента не спал, беспокойно всматриваясь в темноту.
И ему было из-за чего беспокоиться. Он единственный, помимо Фрэнка Смита, понимал, насколько трудное задание ему предстоит выполнить.
