И ему было из-за чего беспокоиться. Он единственный, помимо Фрэнка Смита, понимал, насколько трудное задание ему предстоит выполнить.
Он чувствовал тревогу и непрестанно ворочался, стараясь, однако, делать это медленно и незаметно, боясь потревожить свою жену и получить очередной пинок ногой. Что за жизнь для джентльмена старой закалки.
* * *
Министр провел вечер в театре, смотря комедию полов, которую находил не более сексуальной, чем зубная боль, и настолько же смешной.
Чернокожая девушка, игравшая в ней, несколько месяцев уговаривала его пойти посмотреть, и наконец, когда у него уже закончились правдоподобные отговорки, он согласился. Переставал он скучать только в те моменты, когда она позировала на сцене; тогда он принимался вспоминать позы, которые они пробовали вне сцены.
– Отличное шоу, – сказал он ей после спектакля. – Великолепно.
– Как я тебе?
– Потрясающе. Какой размах. Прямо как черная Бернар.
– Ты морочишь мне голову?
– Вовсе нет. Я совершенно серьезен. Честно.
Затем он отвез ее обратно в Фулхэм. После этого, по дороге домой, погруженный в фантазии, он случайно проехал мимо Королевской Марсденской больницы, которую обычно старался объезжать стороной. Здание выглядело огромным и унылым, возвышаясь в темноте над уличными фонарями. Он вдруг увидел свою жену, бледную и в поту, тихо и медленно умирающую там, наверху, в заваленной цветами палате.
И сделал погромче радио в машине.
* * *
Позже, ночью, когда Эббот уснул, Элис, приподнявшись на локте, смотрела на него сверху вниз, освещенная только лунным светом, отражающимся от белой стены за окном ее спальни.
Очень осторожно она отодвинула одеяло и еще более осторожно принялась водить рукой по его обнаженной груди. Это казалось самой чувственной и нежной вещью, которую она когда-либо делала. Ричард глубоко и ровно дышал, его сон не был потревожен. Она продолжала водить рукой по его груди и смотреть на него или на то, что могла видеть в отраженном лунном свете.
С самого утра Модибо Нжала паковал вещи, а, если точнее, то вещи паковал Артур, а Нжала угрюмо и сосредоточенно за ним наблюдал.
Впервые он остался без женщины, и это стало последней каплей в и без того переполненной чаше его терпения. Сообразительный Артур был еще менее заметным, чем обычно.
Нжала беспокойно метался по пентхаусу, щемящая тяжесть в области половых органов раздражала его как чесотка. Он вышел на балкон и посмотрел вниз на освещенный лунным светом Гайд Парк и крошечные фигурки мужчин и женщин на Парк Лэйн, садящихся в машины и такси. Раз или два ему показалось, что он слышал их смех, и это раздразнило его воображение. Президент взял бинокль, чтобы получше разглядеть женщин, но неудачный угол и высота сделали свое дело, и все, что ему удалось увидеть, прежде чем темнота снова его перехитрила, были промелькнувшие в ярком свете соблазнительные округлости. Он вернулся внутрь.
– Это идиотское загородное поместье. Меня пугает сама идея. Позвони этому Смиту и скажи ему, что я передумал. Я никуда не еду.
– Да, сэр.
– Нет, я сам ему позвоню. Который час?
– Полтретьего.
– Я ненавижу женщин. Ты знаешь это, Артур? Я их ненавижу.
– Нет, сэр, – ответил Артур. – Я этого не знал.
Он продолжил паковать вещи. Нжала снова принялся ходить из угла в угол. Он остановился возле стопки книг.
– Это книги, которые ты берешь с собой?
– С вашего одобрения, сэр.
– Монтень. Да, он мне нравится, у него извращенные мозги и испорченный ум. Ага, и Обломов. Мы все в душе лентяи.
Он взял очередную книгу.
– Месяц в деревне? Я надеюсь, это не шутка, Артур? В любом случае, у нас уже есть одна русская книжка, и этого достаточно... Странно, сначала они пытаются меня убить, теперь спасти.
Артур озадаченно на него посмотрел.
– Англичане, Артур. Я говорю об англичанах.
– Вы правда верите, что они послали человека вас убить?
Нжала пожал плечами.
– У меня нет доказательств. Но, судя по обстоятельствам, должен сказать, это похоже на правду.
– Я не знал, что они занимаются подобными вещами.
– И еще как – если цена достаточно высока. Они пираты. Всегда такими были. Это традиция, как поэзия. Их два главных дара – пираты и поэзия. Теперь в упадке, конечно, как и все остальное. Впрочем, то, что они больше не карабкаются с ножом в зубах по корабельным вантам, не означает, что они забыли, как убивать.
Он задумчиво посмотрел в окно. Снова пошел дождь.
– Держу пари, там будет ветрено и влажно. Или отопление будет выключено, и никто не будет знать, как оно включается.
Резким движением, заставившим Артура подпрыгнуть, он смахнул со стола стопку книг.
– Я хочу женщину, – сказал он.
* * *
Элис проснулась рано. Она вынырнула из глубокого сна, сонная, теплая и счастливая, чувствуя рядом с собой спину Эббота. Он еще спал. Она осторожно выбралась из постели, тихо, чтобы не разбудить его, посмотрела на свое обнаженное тело, отражавшееся в зеркале на стене, и улыбнулась. Зевнув, она расчесала волосы и только потом надела халат.
Она спустилась к входной двери забрать молоко. На небе снова светило солнце, еще не до конца высушившее ночной дождь, и улицы были влажными и свежими. Счастливая девушка глубоко вдохнула и улыбнулась стоявшему у соседней двери молочнику. Ей хотелось улыбаться всем. Ей также хотелось осознать, ощутить, прочувствовать каждый момент, пока он не исчезнет навсегда.
Элис взбежала по лестнице и поставила чайник, затем сняла покрывало с клетки Соломона.
– Ну почему ты не поешь, глупая птица? Как там в этой популярной песенке? "Его левая рука у меня под головой, его правая рука меня ласкает..."
Соломон молчал.
Она сделала чай и отнесла чашку в комнату, а когда ставила ее на прикроватный столик, то заметила, что Эббот не спит и смотрит на нее.
Он решительно сел, распахнул ее халат и начал нежно целовать бедра и живот.
– Ричард, – нетвердым голосом произнесла она, – если ты не остановишься, мне кажется, я растаю.
Он уложил ее в кровать.
– Чай, – раздался нетвердый и ироничный шепот. – Чай остынет.
Позже, когда они завтракали в просторной гостиной, сидя у окна в свете утреннего солнца, который всегда кажется таким желтым, лениво разговаривая за кофе и тостами, она ощутила чувство нереальности происходящего, которое так часто приходит вместе со счастьем.
Элис старалась мнемонически запечатлеть в памяти детали: заштопанную дырку в белой скатерти рядом с его рукой, оторванную пуговицу на его рубашке, небрежно закатанные над запястьями рукава, выступающие на тыльной стороне его ладоней вены, темную щетину у него на подбородке, слегка подрагивающие ресницы... Ей казалось, что если она сможет вспомнить эти детали, то в памяти возникнет и вся сцена и чувства, которые она испытывает и которые согревают ее, как это желтое солнце.
– Здесь хорошо. Хорошее место. Я помню...
– Что?
– Мы приходили сюда пить кофе после того, как я водил тебя ужинать.
Она кивнула.
– Кофе у меня. Всегда у меня. До той ночи, когда ты привез меня к себе.
– Ты все еще делаешь варенье? Это твое? – он указал на маленькую баночку на столе.
– Да.
– Как в конторе?
– Как обычно, погрязли в политике и блуде.
– Как там, как бишь его? Тип, который руководил отделом технического обслуживания?
– Эдвардс? На пенсии. Теперь Пилкинггон на его месте.
– Знаю, это который пьет. А что с этим, из бюджетного, со странной фамилией.
– Гимбел? Скупердяй. Никогда не возмещает расходы. Этот все там же.
Она остановилась и посмотрела на него.
– Зачем тебе все это? Они не были твоими друзьями.
– Ну я работал с ними. Мне просто, – он пожал плечами, – любопытно.
Oна была проницательнее, чем он думал. Он решил сменить тему.
– Ты куда-нибудь собираешься? В магазин или куда-нибудь еще?
– Я думала купить тебе какую-нибудь одежду. Для начала тебе нужен новый пиджак. И еще я подумала, что куплю пару рубашек, носков и пару брюк. Да, и еще халат.
Он посмотрел на свой порванный и испачканный в крови пиджак.
– Да, этот отжил свое, я полагаю. Но нет необходимости тратить лишние деньги. Я хочу что-нибудь тебе купить. Это доставит мне удовольствие.
– Хочешь, чтобы я пошел с тобой?
– К чему рисковать? Там, должно быть, сотни людей ищут тебя.
– Но нашла ты.
– Я искала дольше всех... Всю жизнь.
– Элис, – сказал он после секундной паузы, – ты ведь знаешь, я не смогу остаться надолго.
Он не хотел, чтобы она строила какие-то планы.
– Надолго – это сколько?
– Я не знаю. Два, три дня...
– Говорят, время само по себе не имеет значения. Важно то, что ты с ним делаешь. Но если все, что у тебя есть, – это время, если у тебя есть всего несколько часов до конца жизни... В любом случае, это психология или философия, правда?
