— Легко достанешь. Сто пятьдесят штук эстонская армия купила в девяносто третьем. Двадцатизарядная. Тяжелый ствол с пламегасителем и телескопические сошки. Плюс две коробки патронов, мне нужны американские «эм-сто-восемнадцать» или бельгийские «эф-эн» с одиннадцатиграммовой пулей…
— Когда?
— К ночи… Еще не все. Мне нужен швейцарский «ЗИГ-Зауэр пи-двести-двадцать-восемь», двойного действия, тринадцатизарядный.
Ефим что-то рассчитывал на карманном калькуляторе.
— Иное нельзя? Я про парабеллум…
Я не хотел иного. «ЗИГ-Зауэр» ложится в ладонь, как рука любимой девушки. Прицеливание обеспечивается, как говорится, инстинктивно. Кистью чувствуешь цель, словно дотрагиваешься…
— Здесь трудно достать… и дорого обойдется.
— Ефим!
Мне показалось, что он посмотрел на меня без обычной брезгливости.
— Ну, хорошо. Позвони сюда. Я приготовлю.
— Еще момент. Напоминание, — сказал я, не особенно надеясь на хорошие новости.
Ефим перекинул мне на колени компьютерную распечатку:
«О.П. Махмадов — г.р. 1969, м.р. Баку. Херсонское мореходное училище, 1984–89. Бакинский ГУ, юр. ф-т, 1988–93. Москва, Востряковское кладбище, подсобный рабочий ритуальной бригады, 1996–99. Выбыл.
В.В. Вайсиддинов — г.р. 1966, м.р. Баку. Служба в ВС — Тихоокеанский флот, подводник, 1984–87. Бакинский ГУ, физ. — мат. ф-т, 1988–94. Москва, Востряковское кладбище, разнорабочий, гранитная мастерская, 1995–99. Выбыл».
Для себя я отметил, что оба в прошлом морячки, при этом один подводник.
— Только четыре человека катались в «Мерседесе» с Чико? Эстонцы не ошиблись? — спросил я.
Гаргантюа Пантагрюэлевич говорил о шести. Двое исчезли, оставив «мерс» Тургеневу.
— Нет, не ошиблись, — сказал Ефим. — Информация достоверная. А что?
Я снова подумал, как хорошо, что Шлайну не известен мой контакт с Мариной Бургер, второй эстонский муж которой имеет подводный транспортник «Икс-пять».
— Известно обличье свиты?
— Лица славянского происхождения. Все четверо.
Стало быть, юрист и физик, морские волки кавказской национальности, господа Махмадов и Вайсиддинов, чистенькие и свежие из запасника, — вовсе не фантазия Ефима Шлайна, как я гнусновато подозревал. Охотно предъявили паспорта эстонским полицейским где-нибудь в новой гостинице вроде «Вестерн Юнион»… Как просто!
— Эти двое черненьких на распечатке, значит, тоже на работе при Чико Тургеневе? — спросил Ефим. — Такие же литераторы?
— Судя по твоей информации, уже уволены, — буркнул я, но Шлайн, поглощенный видом вплывавшей в салон Марики с пирожками, вряд ли это расслышал.
Я встал и ушел.
На стоянке на площади Выру пришлось доставать запаску и, пачкая дорогие кожаные перчатки, оттягивая брюки на коленях, менять проколотое ножом колесо. Хорошо, что не два испортили. Возмездие носителей белесых бакенбард, которое не заставило, конечно, себя ждать, с этой точки зрения выглядело сдержанным… Наверное, по телефону попросили контору привезти дубликат ключей зажигания. Знать бы, что за контора!
Хвоста до Лохусалу, однако, я не заметил.
Когда Дечибал Прока, поджидавший меня в буфете пансионата, услышал, что в Таллинн мы поедем автобусом, он задвигал из стороны в сторону небритой челюстью, будто пробовал новый протез у дантиста. Офицер и джентльмен избаловался на своей второй, теневой работе…
Старинный дилижанс, подновленный внутри, подкрашенный снаружи и с ярославским, доживавшим век движком, тащился в столицу два с лишним часа.
После суточной давности снегопада ветви деревьев в Таллинне обвисали под тяжестью белых оторочек, некоторые сломались. Стояла тишина. Машины в старом городе запретили. Мы потащились по улице Кохту, с которой и в непогоду просматривались все пять шпилей костелов Нижнего города.
Прока шел впереди, каждые пять-шесть шагов озираясь и передергивая заснеженными, набухшими от влаги плечами просторного пальто. Головного убора он не носил. Пряди черных волос, запорошенные метелью, обвисали с висков, словно обсосанные. Поднятый воротник натирал мочки ушей.
Моряка трясло. Он то ли нервничал, то ли не мог побороть страх.
Под водой на казенной службе, наверное, жилось вольготнее.
— Хорошо мечталось в кубрике о земной жизни? — спросил я.
— А откуда вам известно, что я моряк?
Прока остановился и резко обернулся.
— Маешься маятником на асфальте. Как это у вас — Жора, пошатай стол, жить без качки не могу… Ты что, забыл, с кем я ехал, когда ты меня доставал на «Фольксвагене»?
Мне показалось, что страха в его темных глазах прибавилось.
— Мое дело доставить вас на место, показать человека и уйти. Так ведь?
— Так. Но поступим иначе. Незачем тебе э-э-э… такому… показываться на людях. Нужного человека я высчитаю без тебя. Прибудем в точку, укажешь дверь, подождешь четверть часа и, если я не покажусь за это время, отправишься отстирывать клеши, в которые, я вижу, ты наложил…
— Вы полегче!
— Прибавляй шагу, — сказал я.
Парочка носителей белесых бакенбард, квадратный и длинный, выскочила из-за угла и затопталась, выжидая, когда мы закончим говорильню. Мы двинулись дальше, и я снова оглянулся. Длинный разбрасывал на ходу ноги, выворачивая коленки, квадратный ступал тяжело, в раскорячку, переваливаясь, будто ему терло штанами в паху. Кого же они остерегались, когда замялись на углу? Я-то их знал. Значит, Проку?
— Мы пришли, — оповестил он нервно. — Дальше я не пойду.
— Дечибал, — сказал я ему. — Ждать меня не нужно. Вот конверт, возвращайся в Лохусалу, в пансионат. Можешь взять такси. Я оплачу. Возьми ключ от моей комнаты и сиди в ней, жди после трех часов посыльного от Толстого Рэя. Сиди и жди, сам не возникай раньше времени. Скажешь, что у меня оказались какие-то срочные дела в городе и я попросил тебя передать конверт, когда за ним явятся… Посыльному не отдавай, только в руки Толстому. Конверт предназначен исключительно ему. И передай благодарность за кредит…
Дверь протягивала мне для рукопожатия ввинченную в неё медную ладонь в натуральную величину. Ладонь обволакивал оранжевый свет, источаемый матовым плафоном. Прока с видимым усилием потянул ладонь, створка подалась, и я ступил на резиновый ворс подстилки в уютной прихожей.
Лейтенант запаса тут же умчался вверх по булыжной улице.
У мраморного столика с телефоном восседал в кресле ливрейный старик.
— Сюда, пожалуйста, — сказал он по-английски, приподняв зад, обнажив искусственные зубы и вытянув крючковатый палец в сторону дубовой двери. Перед ней переминались два джентльмена в одинаковых коричневых костюмах и галстуках «кис-кис» цветов национального флага.
— Двести крон, — сказал один.
— Если носите оружие, прошу оставить, — добавил второй. — Есть ящики доверительного хранения. Пальто сдадите в гардеробе внутри.
— А если бы я не говорил по-английски? — спросил я.
— Пожалуйста, можно по-русски, по-фински…
— Великолепно, — ответил я по-английски. — Оружия не ношу.
В пансионате на Бабблингвелл-роуд единственным доступным развлечением были маскарады. Всем, в особенности девочкам, хотелось хотя бы на пару часов забыть грызущую тревогу, что, может быть, именно в эту субботу за тобой родители не придут. Обычно это означало, что не придут никогда. Учительница литературы Нина Ивановна у входа в гимнастический зал, где давались рауты, пыталась угадать, кто есть кто под масками и нарядами, скроенных из глянцевых иллюстрированных журналов. Девочек просила попрыгать, а мальчиков поворачивала затылком.
Я видел Чико Тургенева мельком, давно и не пытался запоминать, не знал его походки, не представлял, как он выглядит с затылка. И все-таки я узнал его, погуляв три-четыре минуты между столами в просторном зальчике катрана — подпольного притона для игры. Блатные и приблатненные, кавказцы, несколько финнов или шведов, ряженые леди доступных достоинств, с тщанием приодетые в иностранные обноски интеллигенты, несколько парочек «голубых», два японских дипломата, мешковато облаченный в выданный под расписку казенный смокинг полицейский агент. Публика не представлялась необычной. И выбор игр тоже — у судьбы пытались выиграть в рулетку и блэк-джек.
Я сказал менеджеру, что жду свободного места у «своего» стола, и забрался на хромированный табурет у стойки с напитками. Человек, который нанялся совершить покушение на генерала Бахметьева, сидел в пяти метрах, повернувшись в мою сторону, как говорят фотографы, в три четверти.
Чико имел типично кавказские черты, и в суете, толпе, на бегу, в перестрелке, при пожаре и так далее его можно было без труда подменить другим подобным же. Это представлялось существенным осложнением. В приемном отделении института Склифосовского раненого окружали в большинстве русские. И Чико был приметен. Теперь по обеим сторонам от него сидели кавказцы, и, если бы они тоже играли, я вряд ли бы со стопроцентной уверенностью выделил босса.
