тщательно отработанному сценарию. И надеется получить развернутые объяснения, от которых зависит дальнейший курс России в арабо-израильском конфликте. Так вот, план предусматривал поэтапное открытие двух фронтов военных действий с разбежкой в сутки. Первой вступала в бой ливанская Хезболла, обращая свою огневую мощь на север Израиля. Спустя двадцать четыре часа активировался ракетный потенциал Газы, в его прицеле – юг Израиля. То есть, пока Хезболла не разворачивала первый фронт, огонь Хамасом открыть быть не мог. Что имеем? Согласованный план – коту под хвост. Болезнь Насраллы, подхватившего ковид, выводит из игры Хезболлу. Хамас же, мало того, что ломает выверенную схему, которая нацелена на максимизацию психической травмы у израильтян, самовольно расширяет диапазон обстрелов и их длительность. Пусть эта партизанщина и произвела эффект равноценный замышленному от двух фронтов, ее побочные действия помножили на ноль обретенный актив…
– Да ты, Алекс, демагог, что, как ни странно, уживается с невежеством! – возражал глава администрации. – Что, последний год – в тюрьме, без интернета и телевизора? Не видел, маршей вдоль разделительной полосы, сотен сожженных шин, десятков убитых Израилем демонстрантов, протестовавших от безысходности в одной из задниц мира – Газе. В стране, герметично зажатой морем с севера, на западе – Египтом, а с юга и востока – последним могиканином апартеида Израилем. Государством, которое нещадно регламентирует, что нам есть, как перемещаться и с кем дружить, окунув нас в первобытнообщинный строй пещер и борьбы за выживание! Так вот, наш нарыв был обречен взорваться в любой момент без всякого тайминга с Москвой. Да, русское чудо-оружие – важный вклад в нашу оборону, но нынешний запрет на применение, пусть мы чуток от него отступили, обнуляет его как таковое. Так что Москва может сколько угодно фыркать и махать пальцем ну-ну, но ее право голоса – совещательное. Ей бы в нашу клоаку безнадеги и нищеты, прежде чем диктовать…
Алекс зажмурился, всем видом выказывая пресыщение событием, сюжет которого казался винегретом из вековых обид, подозрений и заложничества, перемежаемого паузами условно-досрочного. Но, словно опомнившись, просигнализировал мимически: я в порядке, пустяки. Чеканя слог, откликнулся:
– В четырнадцатом, услышав об объявлении Израилем военной операции «Нерушимая скала», крупнейшей в истории арабо-израильского конфликта, я в праведном гневе двинулся к границе с Газой и на израильском КПП «Эрез», понятное дело, был задержан. Вскоре заметил группу по большей мере немолодых людей, скученных в загоне, который окаймляла красная лента, крепившаяся на шестах. Туда, по установлению личности и цели визита, препроводили и меня, как оказалось, к единомышленникам. Таковых, волонтеров, предлагавших себя в качестве живого щита администрации Газы, набралось более трех сотен. Алекс Куршин был в числе последних миротворцев-камикадзе, к слову, контингент не обогатив. Его костяк – лучшие умы Израиля: профессура, крупные журналисты, художники, писатели. Наутро после бессонной ночи нас, антимилитаристов, пусть не под дулами автоматов, но без всяких антимоний военная полиция загнала в автобусы, которые развезли мятежную публику по домам. Между тем депортацией диссидентов израильский генштаб не ограничился – ввел для национальных СМИ цензурный запрет на освещение нашей акции, наплевав на ее представительность и миротворческую суть. Мораль события проста: цивилизация в ее нынешнем виде, вопреки тренду гуманизации общественного устройства не в силах противостоять грубой силе, в чьей основе – мощная военная надстройка и решимость силой оружия и коварства продавливать свои геополитические интересы. Наглядный пример тому – война отчаяния, которую дерзкий, свободолюбивый Давид в лице Хамаса бесплодно ведет с Голиафом, олицетворяемым Израилем. При этом статус Газы, государственности подземелья, за многие годы ни на йоту не изменился. Потому врезка в региональный расклад России, режима со схожим с Израилем геополитическим горизонтом, сулит Газе единственный шанс гигантский перевес Израиля над автономией и, стало быть, стратегический диктат грозного соседа разбавить. Кстати, на пользу самому Иерусалиму, разлагаемому неоколониализмом, не меньшую, чем Газе и Рамалле. Так что если русские требуют свернуть обстрелы, значит, они знают, что делают, судя по всему, располагая конкретным, продуманным планом. Ответ, что на месте виднее, чреват сворачиванием Москвой военно-политической поддержки Газе, немедленным отзывом военных советников и реальными шансами заиметь Россию в лагере ваших недругов. И совершенно неважно, какие Хамасу видятся последствия разворота курса на триста шестьдесят градусов без предварительных условий, ибо у решения, останавливающего кровопролитие, нет ценника и, тем самым, альтернатив. У меня все…
Яхья Синвар и Мухаммед Сахим, обменявшись тяжелыми, но полными аллюзий взглядами, задумались. Казалось, отгородились от неудобного мира, который ощетинился проблемами одна другой горше, но главное, не укладывающимися в их принципиально черно-белую оптику. Ушел в себя и эмиссар сборной закулисы, то ли прогнувшись от бремени марша, то ли ища оправдание, почему он здесь. Но вскоре всколыхнулся, услышав голос Яхья Синвара:
– Мы тебя, Алекс, услышали, надеюсь, услышал ты и нас. Передай русским: решение примем в ближайшие двадцать четыре часа. Совпади оно с позицией Москвы, узнаете из новостей; наш основной канал связи с русскими сей момент и правда задействовать не следует. А завтра утром прежним маршрутом тебя переправят обратно, в Египет.
– С Константином? – уточнил эмиссар.
– Тот уже в пути, – бесстрастно заметил Яхья Синвар и отключил микрофон.
Глава 8
Лондон, 18 мая 2021 г. 21.30
Виктор Сомов, глава службы безопасности «Открытой России», детища Михаила Худорковского, лихорадочно поглядывал на телефон, одновременно сверяясь с часами. Наконец, решившись, привел в действие гаджет. Абонент не отвечал, и Сомов хотел было сбросить набранный номер, когда прозвучал сигнал соединения.
– Извините за столь поздний звонок, Михаил Борухович, – выказал учтивость своему работодателю Сомов, продолжил: – Ситуация – экстренная, не терпит отлагательств.
– Путин преставился или Сечин к первой жене вернулся в намерении выставиться на президентских выборов двадцать четвертого? – поинтересовался, само ехидство, Худорковский.
– Куда проще, хоть и с первым персонажем прямая связь, – раскладывал по смысловым полкам проблему Виктор Сомов. – Объявился путинский душеприказчик. Не поверите где. Настоящая клетка.
– Подожди, Виктор, – смутился Худорковский, – я вспомнил: ты обещал по нему отчитаться, выследив его.
– Верно, Михаил Борухович, только мало что вышло, – сокрушался Сомов. – Локдаун спутал все карты. Но не по телефону…
– Ладно, приезжай, – постановило начальство.
На Худорковского нахлынули воспоминания, хаотичные, не связанные межу собой, но в какой-то момент он переключился на недавний разговор. Точнее, заклинился на одной из его фраз «Не поверите где. Настоящая клетка», его заинтриговавшей. В итоге рассудил, что, сколько бы «клетка» не звучала аллегорично, ее смысл не предполагает двояких толкований: скорее всего, Алекс Куршин, конфидент-советник президента России, влип, причем капитально, себе уже не принадлежа. Коль так, то почему бы этим не воспользоваться – изменить комбинацию, вдохнув в нее новое содержание? И, по размышлении здравом, первоначальная вводная Сомову – «списать» Алекса Куршина, мастерящего протез на ахиллесову
