Даниель также провел прескверную ночь. Шпики обязаны были отпустить его еще накануне, однако они этого не сделали. Он окликнул Рагесса, пробегавшего мимо. Рагесс ответил уклончиво: видимо, надо было как следует оформить признание Матье Фонтвилля Мертвой Головы… Возможно, он начал отпираться после того, как они с ним расстались…
Даниель ничего не понимал. Его то погружали в воду, то вытаскивали и снова погружали. Устраивать скандал не хотелось, ему было ясно, что большинство легавых не имеет никаких сомнений относительно того, кто убил Жозефа Картье. Однако ожидание давалось ему с огромным трудом, нервы его были напряжены до предела. Вдруг Матье откажется от того, что показал? Черт побери, далеко не все легавые были одной масти. Одни стремились напакостить Бебе, утопить его. Другие его защищали. Между ними шла какая-то борьба, а он, Даниель, был просто игрушкой в их руках и расплачивался за все. Чем дальше он продвигался, тем сильнее увязал в этой тине. Кто был виноват в этом? Кто поймал его в сети? Бебе? Нет. Тюрьма? Тоже нет. Это началось раньше. Отъезд в Германию… Дарнановская милиция… Его юность… Все слилось воедино, в одну сплошную черту, точно поезд, мчавшийся по свободному пути. А кто же стрелочник, направляющий его движение? В последнее время стрелочником был Бебе, но он тоже делал лишь то, что обязан был делать. Значит, причина в нем самом. Когда же он выбрал себе путь? Теперь, отступя назад, он находил каждое принятое решение единственно правильным и неизбежным. Значит, причина не в нем, а в этом насквозь прогнившем мире. В угрожающем бурлении подонков, всегда готовых его придушить. Всех их надо выполоть, как сорняк. Чему же тут удивляться? С сорок четвертого года никто не выпалывал сорных трав, которыми заросла Франция. Однако побеждает всегда сильнейший, и он тоже должен в конце концов победить. А раз он так силен, откуда тогда это ощущение, будто сидишь в дырявой ненадежной лодке, которую раскачивают и захлестывают волны, а она несется куда-то вдаль? Вдаль, против твоей воли…
На рассвете за ним пришли и отвели его к большому начальству. Это был грузный человек, похожий на разбогатевшего преступника, какими их показывают в кино. Он говорил медленно, профессорским, уверенным тоном. Однако, речь его пестрела уличными словами. Контраст получался забавный.
— Не строй такую рожу, дружочек мой, дело кончено. Надеюсь, мы понимаем друг друга? Исчезай, и чтобы больше я о тебе не слышал. Индокитай раскрывает тебе свои объятия.
— Но я бы хотел… — пробормотал Даниель.
— Никому не интересно, чего ты хочешь. Хочешь быть здесь, пока ведется следствие? Твое дело, пожалуйста. У нас все в порядке, признание оформлено по всем правилам. На теле убийцы нет никаких следов, кроме тех, что получены в драке с покойным Картье, соображаешь?
Даниель понял, однако предложение ему не понравилось. Ехать в Индокитай именно тогда, когда уже всем стало ясно, что правительство пожертвовало ребятами, сражавшимися под Дьен-Бьен-Фу, чтобы спасти репутацию Жоржа Бидо и его присных.
Комиссар протягивал ему руку.
— Не расстраивайся, паренек. Ручаюсь, если ты завербуешься, скучать тебе не придется. Там ты будешь среди своих. Мы знаем, что ты серьезный малый, драться ты умеешь. Но, к несчастью, тебе к заднице подвесили колокольчик. Тебе и шевельнуться нельзя. Учти, если не будешь смотреть в оба — опять окажешься в дерьме, в нем и состаришься.
Даниель пожал протянутую руку. Он стоял с опущенной головой, как мальчишка, которого отчитывает отец. Затем он ушел со смутным чувством, что его провели. Что с ним будет в Индокитае? Попозже надо будет хорошенько порасспросить Бебе и добиться ответа. Ни о чем не думая, позабыв обо всех своих планах, спустился он по широкой, грязной лестнице и вышел во внутренний дворик префектуры. Утреннее солнце ослепило его, он улыбнулся. Ничего не скажешь, здесь лучше, чем внутри…
Вдруг он услышал женский вопль, обернулся и увидел толстую, ярко одетую даму, мчавшуюся к нему. Он узнал Мирейль, бежать было поздно. Очевидно, она прочла в газетах…
Восклицания, вскрики, «дорогие» и «любимые» посыпались градом. Бог мой, как могла она понравиться ему тогда?..
— Здесь люди, — сухо сказал Даниель, подталкивая ее к выходу.
Он залюбовался собором Нотр-Дам, удивительно юным, искрящимся солнечной пылью. Сзади послышались шаги. К нему подходил человек в штатском. Он улыбался во весь рот, показывая сгнившие корешки зубов. Один из легавых с первого допроса? Конечно, тот самый беззубый Фернандель, которому так хотелось пришить Бебе дело. Что ему нужно? Это надо выяснить немедленно. Он сделал Мирейль знак оставить его одного.
Шпик подошел и сказал непринужденно:
— Рад видеть вас на свободе. Лэнгар просил вас быть завтра около полудня в кафе «Две мартышки»…
Не дожидаясь ответа, шпик повернул обратно, но остановился.
— Мсье Ревельон не должен знать об этом. Вообще вам лучше не искать с ним встречи, Ревельон не хочет, чтобы вы оставались во Франции…
Шпик поспешно удалился, оставив Даниеля в недоумении. Этим воспользовалась Мирейль. Она вытащила платок и начала стирать губную помаду с лица Даниеля. По ее словам, он был вымазан с головы до ног.
В воскресенье утром Лиз еще спала, когда в ее комнату вошли мать и Лавердон. Лиз легла на рассвете, часа в четыре, после того как их выгнали из последнего приличного бистро. Накануне она приехала с юга, отчаянно поругавшись с Максимом. Порвать с ним окончательно она не решалась. Броситься в объятия первого встречного — просто так, чтобы забыться, — ей тоже не хотелось. Поэтому она посвятила вечер издевательствам над Алексом, третьим членом компании. Алекс, высокий зубрила, застенчивый и робкий, молча умирал от любви. Этим утром Лиз находилась в состоянии того отупения с похмелья, когда чувства и воспоминания расставляют по местам с усилием, точно тяжелую мебель. Мамаша вкатилась не вовремя, Лиз немедленно завопила, чтобы ее оставили в покое. Она хочет проспаться и разговаривать будет потом. Даниель с интересом рассматривал вырез ее пижамы. С судорожной яростью Лиз завернулась в простыни. Мамаша похоронным тоном сообщила, что раненый Франсис вернулся.
— Какой еще Франсис? — заворчала Лиз. Ее заспанное лицо покраснело от злости.
— О боже! Твой брат!
— А, да… Рувэйр младший. Но я его почти не знаю, не стоило из-за него вытаскивать меня из постели!
Она повернулась лицом к стене, твердо решив пролежать так, пока они не уберутся. Мамаша очень сердито сказала, что они придут через час. Лавердон добродушно пробормотал что-то вроде того, что Лиз сначала надо дать выспаться. Он показался ей почти симпатичным.
Они ушли. Лиз осталась наедине со своей злостью. Голова трещала, во рту было мерзко. По-видимому, у мамаши с Лавердоном прочная связь, и вряд ли это наладит жизнь в семействе Рувэйров! Лиз подумала о деньгах. Как удачно, что отец так мудро распорядился наследством. Что поделаешь, даже родителей не выбирают, а уж что касается мамашиных хахалей… Мысли ее вернулись к Максиму. Для нее все складывается паршиво, решительно все. Какого черта этому дураку взбрело отправиться играть в казино в Каннах? Писатель должен все знать, все испытать, все изведать… и прочая чепуха. Максим таскался повсюду и не писал ни строчки. Результат: долг чести в сто с лишним тысяч. В конце концов это его Дело, пусть сам выпутывается перед родителями. Так ему и надо. Но это были еще не самые горькие воспоминания Лиз — она пожалела его всем сердцем, как дура, когда он рассказал ей о свершившейся беде, однако Максим все испортил своим нытьем, своей бессильной злостью. Их поездка стала напоминать шествие плакальщиц на каких-то мнимых похоронах. Деньги хранились у Лиз, и она придержала сумму, достаточную, чтобы пожить на юге еще недельку. Возвращаться ей не хотелось. Погода была чудесная, и Лиз развлекали несколько снобов, задержавшихся после каннского кинофестиваля. Однако Максим стал окончательно несносен, и ей пришлось воспользоваться первым предлогом для отъезда. Максим прочно уселся на своего конька и не слезал с него: он говорил о вечном роковом невезении, об издевках судьбы. Он полагал, что в этом рождается талант. Максиму было без малого двадцать лет, но аттестата зрелости он не имел. Зато он подбирал материалы к эпохальному роману с блистательным заглавием «Черное солнце». Неслыханно смелому творению суждено было свершить переворот в литературе. Молодой человек сознательно готовит свое падение, стремясь через него постичь настоящую жизнь. Он влюбляется, не находит в себе решимости идти до конца — и стреляется… Рассказывая эту чепуху, Максим еще больше походил на толстощекого, сердитого младенца… Лиз вспоминала все это и никак не могла набраться мужества встать с кровати. Когда Лиз начинала так упорно думать о прошлом, для нее это всегда было дурным предзнаменованием. По существу, она уже порвала с Максимом, наконец-то порвала… Впрочем, разве с ним можно что-нибудь доводить до конца? Попробуйте разорвать пополам кусочек резины. По совести говоря, она и сама не любила сжигать мосты. Кто знает, что еще случится? Когда одиночество берет тебя за горло, хорошо, если кто-то есть под рукой. А как же история в Эксе?
