— Она считалась хорошим репортером?
— Да нет, репортер она неважнецкий,— засмеялся Эшли,— но сочинитель что надо. Я ей прямо сказал: "Тебе бы романы писать, а не газетные статьи!" Идеалистка — вот кто она была! А Вашингтон как раз для таких. И для дураков.
Уикофф оставил это замечание без внимания.
— Она что, была в него влюблена?
— Ну, наверное.
— Скажите, они были любовниками?
— А с какой стати, спрашивается, я должен отвечать на подобные вопросы?
— В общем, она уехала в поисках лучшей работы?
— В общем, она уехала, когда он женился.
Уикофф перелистал несколько своих листков.
— Да, вот у меня тут колонка светской хроники: "Принц и Принцесса Царства Света"…— Хихикая, Тед принялся читать вслух.— "Невеста плыла среди них, как плывет самая прекрасная музыка, которую вам только доводилось слышать среди тишины летнего дня. Даже пересмешник[64] забыл свою песню, прерии затаили дыхание…" — Уикофф сложил газетный лист, на его губах заиграла презрительная ухмылка.— А всего через год Принцесса отправилась в дурдом, а Принц — в конгресс. Царство Света кончилось.
— Между прочим, эту заметку написала Салли.
От удивления Уикофф даже рот открыл:
— Вы меня разыгрываете?!
— Она уже собралась в Вашингтон и сама напросилась, чтобы это было ее последним редакционным заданием. Я тогда подумал: а почему бы нет.
— Но зачем? Почему?… Из любви? Или из ненависти?
Эшли поднялся.
— Итак, если я вам больше не нужен…
Уикофф остановился в дверях:
— А этот дурдом, он где, собственно, находится?
— Как раз при выезде из города. Так что вы его не минуете,— ответил Эшли, заключив:— Приезжайте, всегда будем рады видеть вас у себя.
12.05.
В спальне дома для гостей, расположенного прямо за особняком Фэллона, Салли уже успела распаковать свои вещи. В этой комнате ей довелось провести не одну ночь: теперь она стала для нее почти что домом. Случалось, она тащилась по выложенной булыжником дорожке к этому увитому плющом коттеджу после затянувшихся далеко за полночь споров относительно того или иного программного документа, с которым предстояло наутро выступить сенатору. Порой, когда важные гости, участники очередного обсуждения, загасив недокуренные сигары, разъезжались в своих длинных лимузинах, она и Терри выходили вместе через заднюю дверь его дома и шли сюда, минуя по пути плавательный бассейн и земляной очаг, где во время больших сборищ жарились бифштексы. Им под ноги мягко стлались световые круги, отбрасываемые на дорожку неяркими фонарями. В такие минуты они обычно молчали: слишком уж утомительны бывали эти обсуждения, чересчур запутаны проблемы, когда никак не удавалось примирить требования общественности, с одной стороны, и соответствующую статью Конституции — с другой.
Терри привык полагаться на ее суждения, убедившись, что Салли, не упуская из виду сути обсуждавшегося вопроса, всегда оказывалась способной раньше других увидеть и все выгоды, которые он сулит. Одним словом, когда она была рядом, Терри Фэллон мог не сомневаться в конечном успехе дела.
Экономка Фэллона, дородная датчанка Катрин, обычно глядела на них двоих из окна, когда они удалялись в сторону коттеджа. Когда же они останавливались перед его дверью, она из деликатности тут же отворачивалась.
Потом Салли какое-то время еще стояла с ним рядом, прислушиваясь к стрекоту цикад в ночи, ощущая разгоряченной щекой восточный ветер с Чесапикского залива. При тусклом свете невысоких фонарей она видела, как он устал, как старят его эти дни, ночи и годы вашингтонской жизни. Он оставался еще энергичным и притягательным, но возраст — средний возраст! — был уже не за горами. Иногда он наклонялся и целовал се, как муж целует жену, с которой прожил лет двадцать,— с благодарностью и почтением. И потом, следя за тем, как он возвращается по дорожке к себе, как над крышей большого дома занимается восход, на фоне которого выделялись его согнутые под тяжестью забот плечи, она с особенной остротой ощущала, сколько радости упущено ими обоими в этой жизни,— и никогда он не бывал ей так дорог, как в подобные минуты.
Но сегодня все было по-другому. Сегодня под пляжными зонтами возле бассейна сидели бдительные вооруженные люди с портативными рациями. Стоя у открытого окна своей спальни, Салли могла слышать доносившееся до нее слабое попискивание этих раций.
Неожиданно зазвонил телефон.
— Мисс Крэйн? — осведомился сотрудник секретной службы, сидевший на переносном коммутаторе в большом доме.
— Да?
— У меня на проводе некто мистер Бенсон из Ассошиэйтед пресс. Будете с ним разговаривать?
— Да, спасибо.
— Салли?
— Да, Боб.
— Не пропусти полуденные новости.
— Что-нибудь произошло?
— Бейкер с Истменом выясняли отношения прямо в Голубой гостиной перед дюжиной фотографов! Снимки уже пошли в эфир.
— А что там было?
— Бейкер приветствовал какого-то африканского бонзу, и тут вдруг заявляется Истмен, начинает склоку с президентом и уходит, хлопнув дверью. Посмотри картинки — не пожалеешь. От злости оба просто писали горячим кипятком. У твоего шефа комментарии будут?
— Никаких комментариев.
— А общие соображения?
— Вее это одно мальчишество,— пожала плечами Салли.
Бенсон рассмеялся. В этот момент в дверь постучали.
— Я готова, Крис! — крикнула Салли, возясь с сережкой, которая никак не хотела застегиваться.
— Но прошло уже двадцать минут! Сейчас десять минут первого, а ровно в половину тебе надо быть в "Maison blanche"[65]. А мне… предстоит ланч с прелестным молодым человеком из "Уильяма и Мэри"[66].
— О другом ты, видно, думать неспособен?
— Мама внушала мне, что секс — это гадость. Как раз за это я его и люблю.
Кивнув стоявшему возле черного хода агенту секретной службы, они вошли в дом.
— Он уже спрашивал про вас,— сообщила экономка.
Терри в задумчивости сидел у окна своего кабинета в голубом шелковом халате, ноги на подушках. Ослепительное солнце образовывало нимб вокруг его головы. Неудивительно, что сейчас он показался Салли почти херувимом.
— Ты хотел меня видеть?— тихо спросила она.
— А… да. Доброе утро, Крис. Слыхали, Бейкер и Истмен… Прискорбно! Двое столь достойных людей…— Терри покачал головой и продолжил: — Мне звонил Эшли.
Салли оживилась:
— Арлен Эшли? Из хьюстонской "Пост"?
— Он самый. Сегодня утром у него побывал один человек, которого мы с вами должны знать.
— Кто это?
— Просмотрел всю их подшивку обо мне. И о тебе расспрашивал.
— И это был кто-то, кого мы знаем?
Терри пристально посмотрел на Криса.
— Да, Тед Уикофф.
Крис начал на глазах надуваться от гнева: казалось, он вот-вот лопнет.
— Этот… грязный джорджтаунский педик! Да я ему… все яйца вонючие размозжу!
— Успокойся, Крис. Ничего страшного тут нет,— заметил Терри.— То, что напечатано в газетах, это уже достояние истории. Нам скрывать нечего.
Ван Аллен, однако, продолжал злобно шипеть:
— Да это… это…
— Конечно, кому понравится, что его использовали. Но тут ничего не поделаешь: политика. На ошибках учимся. Но главное-то ведь остается при нас, не так ли? Мы горды тем, что мы есть, тем, за что мы боремся.— Терри поднялся, стараясь не потревожить при этом раненый бок.— И нам, повторяю, нечего скрывать, мы доверясм друг другу и заботимся друг о друге. Прав я или нет?
— Прав,— подтвердил Крис, подставляя Терри свое плечо.
— О'кэй,— подытожил тот.— Теперь вы двое отправляйтесь в город и плотно пообедайте. А ты, Салли, не позволяй Томми Картеру морочить тебе голову.
— Не волнуйся, босс!
— Ну а ты, Крис, будь поразборчивей…
— Эшли не говорил, что теперь собирается делать Уикофф?
— По-видимому, попробует повидать родителей Харриет.— И, заметив широко открытые глаза Салли, добавил: — Идея, по-моему, не самая удачная… Итак, встречаемся около двух!
Пройдя через забитую агентами и партийными боссами приемную, они вышли на улицу. В конце проезда толпились телерепортеры — в надежде хотя бы мельком взглянуть на Терри Фэллона. Некоторые из них, знакомые Салли, сразу же засыпали ее градом вопросов:
— Что, Фэллон уже видел фото?
— Как его мнение насчет Истмена и президента?
— Бейкер решил в его пользу?…
В ответ Салли только качала головой. Крис между тем предъявил агенту свое удостоверение, и тот отправился за их машиной: в гараж теперь вход тоже был запрещен.
— Эй, Салли! — не унимались репортеры.— Скажи нам хоть что-нибудь!
Улыбнувшись, она помахала им рукой,— что означало: комментариев не будет.
Когда они сели в машину, Крис сказал:
— Знаешь, я чувствую себя в полнейшем дерьме. Полнейшем!
