— Может быть, случайность?
— Ефим!
— Ты хочешь сказать, и их сдали?
— Сдали всех. Вчера. Сдали Чико с бандой и затем подпольщиков, связанных с калининградскими сепаратистами. Их — под арест. А меня только что — под расстрел на Ратаскаэву… Подготовились со знанием обстановки. Даже ликвидатора запустили на роликах, поскольку предполагали, что мы будем шляться после представления по этим излюбленным катальщиками горках… Знали, что ты поведешь меня в варьете. Знали и твою привычку гулять и разговаривать. Легко было предвидеть маршрут прогулки, верно?
— Куда ты гнешь, Бэзил?
— Еще не до конца загнул… Чико и подпольщиков, конечно, выпустят, формально против них здесь ничего нет. Тебя трогать нельзя, хотя нашу связь давно засекли… Выручать тебя, в случае чего, немедленно прискачет группа московских художников-пейзажистов, назовем их так… А это совсем не в интересах местных и, конечно, Дубровина… Дубровину мешает только один человек. И этот человек — я, Ефим!
— Потому что продолжение твоих действий приведет к тому, что тайное станет явным и конец его карьере, ты это хочешь сказать?
— Это ты все хочешь и хочешь чего-то сказать! А сам уже сказал… Я вот только хотел бы теперь знать — кто сдал Чико Дубровину? Кто мог сообщить киллеру, куда ты собрался со мной, где и с каким прикидом нас перехватывать? Кому ты говорил о затеянном культпоходе? Только одному человеку. Тому же самому…
Голова разболелась зверски. Определенно контузия, подумал я.
С возрастом все чаще случается то, что уже случалось. Полтора десятка лет назад сорвавшаяся переборка ударила меня в затылок, когда «Фокке-Вульф» бирманской авиалинии, обстрелянный партизанами, промахнулся с посадкой у Пагана и ухнул в коричневую Иравади. Пачки купюр в моем саквояже были запаяны в пластик и, слава богу, не подпортились. Крокодилов, торпедами выскакивавших из-под коряг, отогнали выстрелами спасатели.
В Пагане я отлеживался в гостинице, обкладывая голову льдом, завернутым в полотенце. «Почту» я сдал и мог не торопиться домой в Бангкок. Наслаждался бездельем.
Теперь, в Таллинне, работа едва началась, до покушения оставалось меньше двух суток, а меня уже достали.
Будь проклят день и час, когда, вопреки собственным незыблемым правилам, я из чистой корысти согласился на оперативную работу! Я попрал клятву, которую дал на отпевании отца: умереть не раньше тех, чье благополучие и судьба зависели от моей живучести, тех, заботу о которых он передал мне.
— Давай зайдем в какой-нибудь кохвик, — предложил я Ефиму. — Хоть отковырну второй каблук. Невозможно глупо…
Выйдя из какого-то переулка, мы оказались на Ратушной площади возле старой аптеки. Напротив магазина антикварных книг светилось ночное кафе. Три столика из четырех занимали констебли. Они держали на коленях штурмовые автоматы.
— Вот нам и охрана, — сказал Ефим.
Они замолчали, наблюдая, как мы садимся.
— Два двойных ликера «Старый Таллинн» и два кофе, пожалуйста, — сказал я буфетчику.
— Что ты собираешься теперь делать? — спросил Ефим.
В широкое окно было видно, как с площади в переулок втиснулся «Вольво-640» с полицейской раскраской на бортах. Двое в цигейковых куртках неторопливо выбрались с заднего сиденья и, толкнув стеклянную дверь, вошли в заведение. Я инстинктивно почувствовал, как что-то словно дернулось внутри того, кто входил первым. Он слишком старался не смотреть на меня и Ефима, когда с порога обшаривал глазами помещение.
Констебли задвигали стульями, поднимаясь.
— Он в подвале теперь, собирается переодеться, — сказал злобно вошедший первым. — Когда закончите, отвезите к себе, нам в центральной он не нужен, оформляйте самостоятельно. Это просто псих…
— Выспаться, — сказал я Ефиму. — А перед этим пообещаешь выполнить две мои просьбы?
Констебли и штатские исчезли, «Вольво» укатил.
— Какие?
Буфетчик равнодушно наблюдал, как я снимаю сапог, достаю складной нож, открываю лезвие-пилку и отделяю каблук у неповрежденного сапога.
— Ефим, сделай так, чтобы все работающие по делу Бахметьева убрались с дороги Чико. Это — первая. И чтобы они убрались с моей дороги. Вторая. Тогда и только в этом случае появится шанс, что Тургенев лично и в то время, когда мы ждем, и в том месте, где мы устроим засаду, выйдет на линию огня. Я перейду ему дорогу. Я знаю как, я знаю где и знаю когда… Если Чико не освободить из-под опеки, он заляжет на дно и будет доставать генерала через дублеров, которые нам неизвестны. Ситуация уйдет из-под контроля. Единственный способ сохранить Чико в поле зрения — дать ему возможность работать всласть. И устранить физически за секунду до покушения… Но до начала второй половины этой секунды никто не должен трогать и меня!
— Такие дела квалифицируются как убийство. Ты хочешь на него санкцию? Это парадокс!
Дверь снова открылась. Вошли двое. Круглолицый парень без шляпы и в сером пальто услужливо поддерживал под локоток старушку в очках с оправой, выполненной в виде птичьих крыльев.
— Хорошо. Я сделаю это не за секунду, а за полсекунды до того, как Чико нажмет кнопку электронного взрывателя, — сказал я. — Самооборона в чистом виде.
— Так мало достойных молодых людей, — вещала по-английски старушка. Они не хотят наслаждаться окружающей средой, не понимают радостей жизни… Они не видят прекрасного города. Все, что им требуется, это хаотичные извивы в дискотеках и пустая болтовня в кафе!
— Конечно, мэм, блестящее наблюдение! — сказал круглолицый. — Хотите кофе? А себе я попрошу пиво, если не возражаете.
— У нас нет пива, — сказал буфетчик. Он дергал желваками на скулах, вызывающе, в упор, разглядывая жиголо, нанятого божьим одуванчиком. В буфетчике кипела злоба из-за того, что констебли не заплатили. Оставленные ими пустые чашки из-под кофе, некоторые с окурками, в беспорядке стояли на трех из шести столов кохвика. Мытья посуды не оберешься…
Но секунду спустя это уже не имело никакого значения. На седые букли сыпались осколки люстры, за стойкой оседала срезанная автоматной очередью зеркальная полка, лицо бармена разлеталось серо-розовыми ошметками, а из игрального автомата струей потекли монетки.
Старуху снесло прямым попаданием, а жиголо, кажется, оставался ещё живым, когда мы валились под столик. Думаю, эти двое и послужили нам прикрытием.
Ефим, ерзая на боку, волосатыми руками, вылезшими из манжет, с которых отскакивали пуговицы, выставлял свой нелепый «Стечкин». И во время. От дверей, вприсядку, на нас пятился парень в цветном студенческом картузике и с роликовой доской, закинутой на ремне за спину. Дергая обтянутой джинсами задницей и локтями в замшевых налокотниках на рукавах фуфайки, он бил трассирующими — подумать только! — из настоящего американского «Уивера» в сторону букинистического магазина, откуда, по всей вероятности, и прошивали кафе из штурмовых автоматов констебли. Такая удача для парочки в цигейковых куртках: одним ударом два шара в лузе — загнать моего ликвидатора-неудачника в кохвик, где меня им Бог послал, и огнем констеблей уничтожить обоих… Мой труп списывается под перестрелку с сумасшедшим.
Слава богу, Ефим вспомнил про предохранитель после того, как два или три раза безуспешно вдавил спусковой крючок своего монстра. Парень тихо поник, словно присел на ступенях забегаловки, прислонившись в задумчивости картузиком к рекламе «херши-колы». Мой «ЗИГ-Зауэр» я и сам не услышал, такая шла пальба с улицы.
— Уходим, — сказал я Шлайну, — за бар и через подсобку…
Он кивнул.
— Мы достали его!
— Ты уже доставал его полчаса назад… Если быть точным, достал его я, пока ты вспоминал про предохранитель, — осадил я Ефима. — Слава богу, что ещё не достали меня…
— Нас!
— Так куется боевое братство, — съехидничал я.
Мы перескочили через стойку и вышибли закрытую на ключ дверь в подсобное помещение. Без второго каблука двигаться было легко.
— Парня сделали, — сказал Ефим, оглядывая помещение. — Дурачок был крайним от того, кто заказал ему нас на сегодняшний вечер. Констебли орудие ликвидации ликвидатора…
— Ты, как всегда, прозорлив!
Мы не торопились. Полицейская стрельба по трупам не ослабевала.
В подсобке на разделочном столе коробился кусок ватмана с надписью по-русски фломастером: «Срочно и дешево полдома в центре Лампешциемса, в Латвии. Соседей нет. Телефон — Тукумс 24 544, с 26 по 29 ноября звонить или спрашивать здесь».
— Рождество не за горами, декабрь приближается, — сказал я. — Вот бы купить… Не знаешь, хорошо там зимой?
— Иди ты с этим Тукумсом или как там, мать его…
— По-моему, у них кончаются казенные боеприпасы, пальба затихает, как считаешь? — спросил я.
— Каждый труп в зале трижды убили, наверное… Согласен, пора, сказал Ефим.
