— Он не выставит, зная, что будет побит, — сказал другой.
— Если он выставит, то будет переизбран, — сказал министр, — но я могу вас заверить, что пока он не принял решения, И вам известно, что я не занимаюсь интоксикацией печати.
Когда гости стали прощаться, он попросил Эрбера ненадолго задержаться. Поллукс вытащил из кармана удостоверение личности Пьера и спросил:
— Вам знаком этот парень?
— Да, — сказал Эрбер. — Я давал ему подработать.
— Подработать… где?
— В «Листке Э.», господин министр.
— Ну, да, конечно. И что это за человек?
— Очаровательный. Легкий, немного психованный, но прекрасный редактор. Он защитил диссертацию по немецкой литературе, кажется.
— Понимаю. Так вот, вы больше не сможете с ним работать, господин Эрбер. Он умер.
— Умер?! Не может быть!
— Несчастный случай на улице. Один из тех, которые так часто бывают в сумерках на улице…
— Умер, — повторил Эрбер. — Бедняга…
— А вот что еще нашли у него, — сказал Поллукс и вручил Эрберу фальшивый документ. — Вы могли бы сказать, кто мог это сделать для вашего сотрудника?
— Понятия не имею, господин министр.
— Действительно?
— Действительно.
— Хорошо. Как вам угодно. Вероятно, вас вызовут в полицию… Рутина… Я лично хотел вас об этом предупредить.
Он встал.
— Я вас не провожаю. Вы знаете дорогу.
Сидя в такси, Эрбер почувствовал, как кто-то вытащил кинжал из его груди, и ему показалось, что он умирает. Ох, эта боль, которая согнула его вдвое на сиденье. Шофер спросил:
— Вам плохо?
— Ничего. Это от жары. Я опущу окно.
Несчастный парень! Сам бросился в волчью пасть. Отныне он уже никогда не выберется из продолговатого шкафа, в который его заперли. Пусть уж хищники играют друг с другом. Несчастный ребенок, которого он больше не увидит щурящим свои черные глаза, не услышит: «Как дела, старик? Вы заставляете себя ждать!»
Старик… Да, для него старик… А кем же ты был еще, Эрбер? Доктором философии? Мойщиком машин? Торговцем подержанными вещами? Пианистом в кабаре? Литературным агентом и разведчиком?.. Ты был даже красив, да, ты, который давно уже не смотрит в зеркало и закрывает глаза, когда бреется у парикмахера. Ты даже… Но поздно рассказывать свою жизнь. Это следовало сделать раньше. Теперь время не терпит. По его следу идет министр внутренних дел. Правда, в сейфе имеется нечто, чем его можно остановить: фотокопия письма из Токио. Эрбер мог уладить это сразу — моя безопасность в обмен на молчание. Но, согласитесь, господин министр, теперь это ни к чему! Теперь Эрберу абсолютно наплевать на свою безопасность. Он смертельно ранен, и у него осталось лишь одно желание: убивать. Их убивать. Он так и поступит. Но сделает это чисто. Все описав своими словами.
Увидев приехавшего в типографию Эрбера, начальник наборного цеха удивился: на этой неделе они не работали для «Листка Э.».
— Вы не могли бы сделать четыре странички? — попросил Эрбер. — И одно клише.
— Сегодня… Это сложно. Лучше завтра утром.
— Нет, мне крайне нужно сегодня.
Он был хорошим клиентом, платившим всегда в срок.
— Попробую узнать, что можно сделать. Когда будет готов текст?
— Он уже готов, — и Эрбер вытащил документ для клише, который он поставил в макете таким образом, чтобы оно заняло три четверти первой странички. Текст для набора был снабжен всеми указаниями, каким шрифтом набирать: двенадцатым для заголовка, сообщающего о документе, в котором раскрываются неизвестные стороны биографии президента Республики. Такие выражения, как «сенсационный», «разоблачение», «исключительный», были изгнаны из «Листка Э.», что в немалой степени способствовало его популярности. Написанная строгим и безличным языком, присущим «Листку», — никакой полемики, наскоков, инсинуаций, — статья Эрбера, предшествовавшая полному тексту письма из Токио, не оставляла от главы государства живого места. В заключение Эрбер добавлял, что согласно полученному от министра внутренних дел сообщению президент Республики не выставит снова свою кандидатуру на выборах.
Сидя в тесном кабинете начальника цеха, Эрбер ждал, когда будет набрана статья, изготовлено клише и сделана верстка по нарисованному им макету.
Он любил запах, шум, особого рода беспорядок таких стареньких типографий, как эта. Скоро их совсем не останется. Где это он читал о медленной агонии типографии? У Бальзака. Но где? Или у Золя?
Два наборщика тщательно, быстро и безразлично к тому, что было в их руках, как этого требует профессия, выполнили всю работу. Эрбер покинул типографию, где машина начала печатать тираж. Он унес первые экземпляры, естественно, забрав и клише документа.
В глубине его квартиры находилось несколько поленьев. Он снес их к камину и поджег. Затем стал отбирать досье и бросать в камин. Фотографии горели плохо, иные документы тоже, приходилось рвать каждую страничку. Жара стояла невыносимая. Он снял пиджак.
Он вспомнил, что конец типографии описан Бальзаком в самом начале… какого только романа?
Когда звонок в двери прозвенел четыре раза, он вынул старый пистолет, зарядил и только после этого посмотрел через глазок двери, кто пришел.
— Где вы пропадали? — спросил его человек, которому он открыл дверь. — К вам едут с обыском!
И исчез на лестнице.
Значит, у старого Эрбера еще есть друзья. В сейфе лежал запасной паспорт. Только где ключ от сейфа? В пиджаке. А где пиджак? Под грудой досье. Вытаскивая его, он выронил ключ. Он стоял на полу и искал его, когда снова прозвенел звонок. На этот раз дважды.
Уже.
Пусть так. Может быть, даже к лучшему.
История с типографией описана в начале «Утраченных иллюзий»…
Снова звонок.
Когда Эрбер выстрелил в дверь, раздался крик. Он повернул дуло к сердцу. Ему больше не нужно было это сердце.
Пожарные обнаружили истекающую кровью консьержку. Она поднялась к Эрберу предупредить, что по его вине начинается пожар.
Под струями воды погибли многие бумаги, которые не уничтожил огонь. Затем на дверь были наложены печати.
Рано утром тысяча экземпляров «Листка Э.» была помещена на грузовичок для отправки в агентство, занимавшееся его распространением.
Как ни странно, но вся пачка исчезла, когда грузовичок прибыл по назначению. За рулем в этот день был не обычный шофер, но в период отпусков совершенно неизвестно, с кем имеешь дело.
Она загорела, располнела и пропиталась солью после нескольких дней у моря, расслабленная установленным Гофманами режимом — сами убирайте постели, если не сделаете, никто этого вместо вас не сделает, и от этого еще не умирают! Клер начала наконец ощущать простые радости бытия, когда однажды доктор Гофман после поездки в город привез ей кучу старых французских газет.
Лежа на песке, она пробежала заголовки, потом статьи и сунула в свой пляжный мешок, когда Майк, вытянувшийся на подстилке, заявил, что голоден.
После обеда, дав по требованию Жюли детям самим вымыть посуду, она уселась под фиговым деревом с Красавчиком у ног.
— Что происходит в мире? — спросила Жюли. — Мы здесь живем как дикари.
Клер вынула из сумки газету, чтобы рассказать Жюли о зимней моде, снятии эмбарго США на поставки пшеницы, о закладке французской атомной подлодки, увеличении цен на горючее и одном или двух государственных переворотах, когда ее внимание привлекла информация: «Преследуемый полицией, неизвестный бросается под колеса машины на улице Гренель. Он отправлен в больницу в тяжелом состоянии».
Полиция… Улица Гренель… Она посмотрела, от какого числа газета.
— Что происходит? — спросила Жюли.
— Мне нужно позвонить.
Снова, как и в Париже, лицо ее стало насупленным, загар больше не молодил ее, а, напротив, старил. Показав газету Жюли, она сказала:
— Если он так поступил, значит, это убийца. Он никогда не увидит Майка. Никогда!
Но в доме не было телефона.
Когда Клер наконец соединилась с Елисейским дворцом, секретарша Кастора сказала ей, что тот проводит уик-энд в семейном кругу и что не может быть и речи о том, чтобы сообщить ей номер телефона. Если угодно, она может передать. Клер повесила трубку. В семейном кругу… Ну и семейка!..
В министерстве внутренних дел ей сказали, что министр как раз едет в аэропорт, он намерен провести два дня в Венеции. Да, с ним могут связаться и попросят позвонить из аэропорта. Она дала номер телефона ближайшего от дома отеля, откуда звонила, и стала ждать под игривым взглядом дежурного. Разговаривая, он словно раздевал ее. Затем к ней обратился француз, который хотел поговорить об ужасной греческой кухне.
Наконец она услышала голос Поллукса. Он был обеспокоен ее звонком. Что? Она что, совсем голову потеряла? Да нет же, это совсем не тот молодой человек! Как она могла подумать!.. Что Майк? Плохие воспоминания не мешают ей спать? Браво! Я вас целую обоих, до свидания, малышка Клер! Да нет же, вы меня не беспокоите, вам известно… Отдыхайте, и до скорого. Не забывайте своего старого Поллукса.
