Начнем же разговор.
Думаете, это невозможно?
Почему?
Потому, что ни Пуришкевича, ни Юсупова давно нет среди нас, живых? Пустое!
Это только кажется, что с мертвыми нельзя говорить.
Если они исписали при жизни столько страниц мемуаров и дневников, говорить с ними можно и нужно.
Без медиумов, без причудливых фокусов спиритизма, без вертящихся столиков и прочей оккультной аппаратуры.
Надо только твердо помнить, задавая вопросы, что, отвечая, призраки прошлого не скажут ни на слово больше, чем уже сказали при жизни.
РАЗГОВОР С ФЕЛИКСОМ ЮСУПОВЫМ
— Скажите, князь, после того как армейский автомобиль Пуришкевича уехал, чем занимались вы?
— Мы прошли в мой кабинет и там, ожидая возвращения уехавших, беседовали и мечтали о будущем Родины, теперь избавленной навсегда от ее злого гения.
— Вы все время находились с Пуришкевичем? Никуда не отлучались?
— Нет.
— Отчего же Пуришкевич уверяет, что пробыли вы с ним совсем недолго, а затем удалились во внутренние покои дворца? И что увидел вас Пуришкевич вновь только тогда, когда вы выбегали из подвала с криком: «Стреляйте! Он убегает?..» Ну, хорошо, пока оставим это… что же было потом? Зачем вы спустились в подвал к лежащему внизу телу?
— В разговоре с Пуришкевичем я почувствовал смутную тревогу и непреодолимое желание сойти вниз, в столовую, где лежало тело Распутина. Я встал, вышел на лестницу, спустился до запертой двери и открыл ее…
— И что вы увидели?
— У стола, на полу, на том месте, где мы его оставили, лежал убитый Распутин. Тело его было неподвижно, но, прикоснувшись к нему, я убедился, что оно еще теплое. Тогда, наклонившись над ним, я стал нащупывать пульс, биения его не чувствовалось. Несомненно, Распутин был мертв. Не зная сам зачем, я вдруг схватил его за обе руки и сильно встряхнул. Тело поднялось, покачнулось в сторону и упало на прежнее место. Голова безжизненно висела на боку. Постояв над ним еще некоторое время, я уже хотел уходить, как вдруг мое внимание было привлечено легким дрожанием века на левом глазу Распутина. Тогда я снова к нему приблизился и стал всматриваться в его лицо. Оно конвульсивно вздрагивало, все сильнее и сильнее. Вдруг его левый глаз начал приоткрываться! Спустя мгновение правое веко, тоже задрожав, приподнялось, и… оба глаза, оба глаза Распутина, какие-то зеленые, змеиные, с выражением дьявольской злобы впились в меня… Я застыл в немом ужасе. Все мускулы моего тела окаменели. Я хотел бежать, звать на помощь, но ноги мои не двигались, голос не повиновался. Как в кошмаре, стоял я, прикованный у каменному полу.
— Да, да, продолжайте. И что же было дальше?
— Тут случилось невероятное! Неистовым движением Распутин вскочил на ноги. Из его рта шла пена… Он был ужасен. Комната огласилась диким ревом, и я увидел, как мелькнули в воздухе сведенные судорогой пальцы. Вот они, словно раскаленное железо, впились в мое плечо и старались схватить за горло. Глаза его скосились и совсем вышли из орбит. Оживший Распутин хриплым голосом повторял мое имя. Обуявший меня ужас не сравним ни с чем. Я пытался вырваться, но железные тиски держали меня с невероятной силой. Началась кошмарная борьба…
— Как же вы объясняете этот феномен? Помниться, вы всегда утверждали, будто Распутин после вашего выстрела был несомненно мертв. Вот и пульс, как вы утверждаете, не прощупывался. И будто бы, по-вашему выходит, Лазаверт осматривал тело и уверенно констатировал смерть… Любопытно, как вы это «чудо воскресения» объясняете?
— В этом умирающем, отравленном и простреленном трупе, поднятом темными силами для отмщения своей гибели…
— Вот и снова вы, князь, путаетесь в формулировках… Умирающий — еще не труп, а труп — уже не умирающий, а мертвый. Так осматривал Лазаверт тело, констатировал смерть? Или нет?
— Мы осмотрели рану. Пуля прошла навылет в области сердца. Доктор Лазаверт осмотрел тело и констатировал смерть. Сомнений не было — он был убит.
— Странно. Пуришкевич уверяет, что пуля навылет не прошла. И как на зло, на белоснежной шкуре медведя не осталось ни единого пятнышка крови. Ну хорошо, оставим и это… Мы прервались на самом интересном месте. Так, значит, этот труп воскрес потому, что?
— Я тогда яснее понял и глубже почувствовал, что такое был Распутин. Казалось, сам дьявол, воплотившийся в этого мужика, был передо мною и держал меня своими цепкими пальцами, чтобы уже никогда не выпустить…
— Значит, дьявол? Ну, это, несомненно, все разом и объясняет. Конечно же, дьявол! И все это вы так выразительно и красиво описали, что даже неловко как-то задавать следующий вопрос, да видно, все-таки придется. Как вы могли, спустившись в подвал, смотреть на труп, щупать пульс трупа, долго изучать труп, а потом героически бороться с этим ожившим трупом? Откуда у вас появилось на это время? Судя по тому, что говорит Пуришкевич, времени у вас было только на то, чтобы спуститься в подвал, натолкнуться на совершенно живого Распутина, перепугаться насмерть и пулей вылететь из подвала, крича ваши знаменитые слова: «Он жив, он убегает»? Вы удивлены, кажется? Вот собственные Пуришкевича слова: «Мне послышались шаги внизу, у самой лестницы, затем до меня долетел звук открывающейся в столовую, где лежал Распутин, двери, которую вошедший, по-видимому, не прикрыл. «Кто бы это мог быть?» — подумал я, но мысль моя не успела дать себе ответа на заданный вопрос, как снизу раздался дикий, нечеловеческий крик, показавшийся мне криком Юсупова: «Пуришкевич, стреляйте, стреляйте, он жив! Он убегает…» Интересно и еще одно: ваш соучастник не помнит «дикого рева» Распутина, он услышал только ваш «дикий, нечеловеческий крик». Так что же на самом деле вы увидели, с чем столкнулись, спустившись вниз, в подвал? Что заставило вас так страшно испугаться? Не хотите рассказать? Хорошо! Расскажите же, пожалуйста, а что было потом?
— Я рванулся последним, невероятным усилием и освободился. Распутин, хрипя, повалился на спину, держа
в руке мой погон, оборванный им в борьбе. Я взглянул на него — он лежал неподвижно, весь скрючившись. Но вот он снова зашевелился… Я бросился наверх, зовя на помощь Пуришкевича. «Скорее, скорее револьвер! Стреляйте, он жив!» — кричал я.
— А почему вы сами не воспользовались оружием, которое у вас было? Пуришкевич, помнится, уверяет, что у вас был браунинг?
— Я сам был безоружен, потому, что отдал револьвер великому князю Дмитрию.
— То есть вы решительно утверждаете, что никакого браунинга у вас не было? Пуришкевич, стало быть, про браунинг выдумал? Зачем? Почему вы с таким упорством утверждаете, что стреляли в подвале именно из револьвера, взятого у великого князя Дмитрия? Ну, ладно, и это мы тоже пока оставим. Продолжайте, пожалуйста, ваш интереснейший рассказ! Итак, вы побежали вверх, по лестнице…
— …с Пуришкевичем я столкнулся на лестнице, у дверей кабинета. Он был поражен известием о том, что Распутин жив, и начал доставать свой револьвер, уже спрятанный в кобуру. В это время я услышал за собой шум. Поняв, что это Распутин, я в одно мгновение очутился у себя в кабинете и взял резиновую палку. Схватив ее, я побежал вниз. Распутин на четвереньках быстро поднимался из нижнего помещения по ступенькам лестницы, рыча и хрипя, как раненый зверь. Весь как-то съежившись, он сделал последний прыжок и достиг потайной двери, выходившей во двор. Каковы же были мое удивление и мой ужас, когда дверь распахнулась, и Распутин исчез в темноте!
— Что же вас так ужаснуло и удивило?
— Дверь была заперта на ключ, и ключ был увезен уехавшими менять автомобиль…
— Признаться, не очень понятны ни ваше удивление, ни ваш ужас. Впрочем, ужас понятен. А вот удивление… нет… решительно нет! Да ведь вы сами и открыли эту потайную дверь! Ну да, вы пришли в подвал со стороны улицы, вошли на лестницу со стороны внутреннего дворика и сами отперли потайную дверцу запасным ключом. Именно эта отпертая дверца является неоспоримым доказательством того, что именно этим путем и никаким иным вы пробрались в подвал. Отпертая дверца также полностью подтверждает рассказ Пуришкевича о том, что вы не долго разделяли его общество в кабинете, мечтая о блистательном будущем «дорогой Родины», и довольно скоро покинули думского болтуна. И не во время разговора с Пуришкевичем посетила вас «смутная тревога», и не из кабинета вы спустились вниз. Так что если предполагать, что дьявол эту дверцу перед своим слугой распахнул, то этим дьяволом были вы сами-с… А вот зачем вы спустились в подвал, ведь для того чтобы проделать такой сложный путь, нужна была причина, гораздо более основательная, чем «смутная тревога», почему вам нужно было нанести визит жертве тайно от Пуришкевича, — этого вы, разумеется, не скажете. Ну и славно… Потому, что цель вашего визита и так понятна. Скорее всего, вы сейчас спускаетесь вниз, осторожно и тихо проделав весь свой сложный путь, по двум причинам. Первая — вы действительно чувствуете «смутную тревогу» оттого, что чуть ранее, когда вы вместе со всей компанией стояли над телом жертвы, вы обеспокоились тем, что жертва не лежала «как убитая», а пыталась открыть глаза, прикрывалась рукой и не очень походила на бездыханный труп. А вскоре должен состояться вынос и вывоз тела. И поэтому жизненно необходимо спуститься вниз и убедиться, что жертва лежит смирно, как ей и положено быть. И второе. Вам нужно снять с шеи жертвы крест, подарок Его величества. На нательной стороне «Спаси и сохрани». А в народном предании, на нерушимых правилах которого вы воздвигли ваш расчет, прямо сказано: «утопленник не имеет на себе креста». Бог такого, как Распутин, не спасает и не хранит! Разумеется, Пуришкевич вам сейчас не нужен… Он — зритель. Он не должен видеть, как меняется декорация и готовится реквизит. Но мы, кажется, отвлеклись? Что же было дальше, после того как Распутин «исчез в темноте»?
