Даниель встретил жесткий взгляд Лэнгара и понял преподанный урок. А тот развивал свой план, поясняя его движениями челюсти и жестами. Он постепенно входил в азарт и уже начал мерно постукивать рукой по столику, отчего вздрагивали и звенели высокие хрустальные стаканы.
Даниеля охватило лихорадочное волнение. Он был слишком взвинчен, для того чтобы сосредоточиться. Это было особое, холодное воодушевление, которое кружит голову и оставляет сердце неверящим и безучастным. Даниеля не покидало странное чувство, что все это он уже когда-то пережил. Когда и где? Ах да, когда грузовик остановился на рассвете на пустынной улице Клиши… Он тогда выскочил из кузова и крикнул ребятам:
— А ну, побрызгаем в последний раз!..
Город казался вымершим. Через пятьсот метров застава, за ней предместье, а это уже не Париж. Даниель встал на колено и перевел рычажок автомата в положение одиночных выстрелов. Он караулил первую голову, которая покажется в одном из окон маленькой улички, пересекающей улицу Клиши. Слева, во втором этаже над японским садиком, мелькнуло сморщенное лицо старика, похожего на мелкого рантье. Даниель срезал его. Лувер и Симоне соскочили с машины. Втроем они наделали шуму, длинными очередями отбивая у других охоту высовывать нос. Стекла со звоном сыпались. Когда стрелять стало не в кого, они начали бить по немым стенам домов.
Это происходило 19 августа 1944 года. Они уезжали в Германию, бежали из непокорного, поднимающегося Парижа. Они убеждали себя в том, что так будет легче раздавить мятеж, но холод в сердцах говорил им, что они побеждены и разбиты. Отсюда их ярость, их бессмысленная страсть к разрушению. Они хотели оставить за собой одни развалины.
Почему же теперь он не загорался огнем Лэнгара? Да, все так и было. Когда они, насытив свою злобу, снова влезли в машину, выяснилось, что не хватает Бебе. Он вылез и ушел, прихватив с собой автомат. Они увидели его вдалеке — Бебе уже сворачивал за угол — и бросились за ним, думая, что он завязал перестрелку с повстанцами. Но Бебе шел один. Когда они окликнули его, он бросился на землю и заорал:
— Не подходить, а то всех перестреляю!
Автомат был направлен прямо на них. Они поглядели друг на друга. Мардолен, шофер, который еще не забыл трепки, полученной от Бебе в тот день, когда он назвал его Фифи, сказал:
— Эге, Даниель, он обгадился со страху, твой Бебе… Он сошел с ума…
Они пожали плечами и повернулись к машине. Никто из них не догадался тогда, что Бебе перебежал в лагерь противника.
Лишь теперь, заново пережив эту сцену, Даниель понял ее смысл и обозлился на себя. В то утро Бебе избрал правильный путь. Даниель угрюмо молчал, может быть жалея, что не последовал примеру Бебе, а может быть, потому, что почти физически ощущал тяжелую ненависть окружавших его человеческих множеств.
Лэнгар, видимо, понял причину его сдержанности. Он опять щелкнул пальцами. Очевидно, этим жестом он хотел смести с лица земли половину человечества. Возможно, впрочем, что он просто отгонял мысли, которые противоречили его мечтаниям. Во всяком случае, он смолчал и повел Даниеля к оружейнику. Он приобрел для него пистолет и обещал в ближайшие дни раздобыть разрешение. Это был психологически правильный шаг: почувствовав в кармане тяжесть оружия, Даниель сразу обрел свободу и уверенность в себе.
Вечером он вовлек Максима в бешеный кутеж. Ему необходимо было доказать себе, что все привилегии ему возвращены. Где-то в глубине в нем всегда дремала потребность доказывать всем и каждому свое молодечество. Теперь Даниелю не хватало простейших гарантий того, что ему все сойдет с рук, что бы он ни натворил. Конечно, со временем такие гарантии будут ему даны. С тех пор как кончилась война, он достаточно страдал и вполне заслужил безнаказанность. Она была бы только справедливой. Он и теперь имел на нее право, поскольку в годы юности безнаказанность всегда была ему обеспечена.
В тайном публичном доме они встретились с компанией пьяных десантников и великолепно провели время.
На следующий день они хором поведали Лиз свои похождения. Даниель не стал обращать внимания на ее насмешки, отнеся их за счет ревности. Лиз заявила, что он достойный представитель установившегося государственного порядка и как две капли воды похож на ее папашу, начальника полиции. Она тут же подумала, что ее слова доставили бы удовольствие Франсису. Даниель и в самом деле походил на отца, хотя не был подвержен страху, Но страх — это отнюдь не главное.
В тот же день Лэнгар сказал Даниелю, что ему надлежит отправиться к Гаво и выпотрошить несгораемый шкаф, в котором Бебе хранит документы.
* * *
Лиз не простила Даниелю дебоша, в который он втравил Максима. Она заметила, что Алекс совершенно исчез с ее горизонта, и решила вернуть его.
Даниель и Максим ждали ее к обеду, но она сначала заехала к Алексу. Он жил в комнате для прислуги на улице Помп, у перекрестка авеню Анри Мартэн. Консьержка сказала, что Алекса нет дома. Лиз в записке назначила ему свидание в кафе возле ворот Сен-Клу. Решение принято — она порвет с Даниелем. Дело не в унижениях, а в том ужасе, который он внушал ей физически. Ей было удобно придерживаться этой версии, и она предпочитала не углубляться в анализ.
Алекс появился в кафе около семи часов, очень взволнованный.
— Я тебе нужен, Лиз? Он тебя обидел?
Ни за что на свете Лиз не призналась бы в этом. Она спросила сердито:
— Почему ты исчез, Алекс?
— Потому что я еврей.
— Ну и что? Я это давно знаю…
— Ты сошла с ума. Этот Лавердон…
— А что ты имеешь против него?
Теперь она готова была когтями и зубами оборонять Даниеля от Алекса. Она имела право презирать Даниеля, но не Алекс. Он пробормотал:
— Но, Лиз, он же убивал евреев…
Теперь удивилась Лиз:
— Это прошло. За это он отсидел в тюрьме.
— Нет, — глухо сказал Алекс. — Это не прошло.
— Ах, я знаю! Ведь вы никогда ничего не прощаете.
— И ты! — в отчаянии закричал Алекс. — И ты тоже! Достаточно было нескольких дней, чтобы он заставил тебя думать по-своему…
Лиз, сбитая с толку, начинала сердиться.
— Я не сказала ничего плохого!
— Нет, сказала. Ты сказала, — Алекс собрал все свое мужество, — «все вы никогда ничего не прощаете». Раньше ты так никогда не говорила. Ты не делила люден на евреев и неевреев.
— Ты сам напоминаешь мне, что ты еврей.
— Неужели ты не понимаешь, что, если Лавердон узнает, что я еврей, он оскорбит или ударит меня? Нет, это не я «не прощаю». Это он не прощает, он все тот же убийца, каким был!..
Лиз молчала, в горле у нее опять стоял ком, как в первый день, когда она была у Франсиса. Даниель отрезал ее со всех сторон, закрыл ей все пути отступления.
Они пообедали вместе, и Лиз вернулась домой очень поздно. Она тянула время, как могла, из страха остаться одной. Зато теперь она точно знала, что ненавидит Даниеля.
Даниель, как только узнал о существовании карточного долга, решил использовать Максима. Мальчишка мог пригодиться для незначительных операций вроде налета на логово папаши Гаво. Даниель заманил мальчишку перспективой безопасного жирного куска, и тот немедленно согласился. Максим находил мрачное удовлетворение в том, что для уплаты долга чести ему приходится прибегать к грабежу. К тому же операция будет проходить под руководством человека, ради которого его покинула Лиз.
Лиз не пришла обедать с ними, и Даниель, казалось, не обратил на это внимания, но на следующий день она получила от него записку с приглашением в бар на улице Севр.
Даниель увидел ее, когда она входила в бар. На ней был новый пурпурный жакет, на котором разметавшаяся грива ее волос выглядела ослепительно черной. На шее поблескивало тоненькое золотое ожерелье. Лиз показалась ему очень соблазнительной. Однако он натолкнулся на нечто новое — на холодную, обдуманную злость. Он увидел, что потерял власть над этой девчонкой, и решил во что бы то ни стало вновь подчинить ее себе. Он стал почти ласковым и тут же, при ничего не понимавшем Максиме, рассказал Лиз длинную и трогательную историю. Один молодой человек как-то заложил у ростовщика несколько ценностей. Старый скряга отказался их вернуть. Если Максим поможет заполучить ценности обратно, ему простят большую часть его долга, а уж тогда договориться с папашей будет нетрудно…
Это было похоже на Максима, и Лиз поверила. Она подумала даже, что он, вероятно, украл и заложил драгоценности своей матери. Она была не виновата в том, что он проигрался в казино, но его вид опечаленного бычка действовал ей на нервы. Она согласилась постоять на стрёме. Лиз и Максима смущала близость полицейского комиссариата на улице Баллю, но Даниель легко их успокоил. Операция была назначена на вечер Первого Мая, который приходился на субботу. В праздничный вечер в этом шумном уголке Монмартра никто не обратит внимания на то, что происходит в соседней квартире…
