– Исключено. Как ты говоришь, такое случается на каждом шагу. Люди мрут по всему миру, а никому и дела нет. Тем более, когда убили Кеннеди.
– Эх вы, журналисты, – усмехнулся Брандт.
– Давай посмотрим правде в глаза. Кеннеди – вот о чем хотят читать люди. Они и покупают газеты.
– Ага. Ладно, мне пора в участок. До встречи, Петер.
Они снова пожали друг другу руки и расстались. Миллер поехал обратно к альтонскому вокзалу, выскочил на главную дорогу к центру города и через двадцать минут поставил «ягуар» в подземный гараж на площади Ганзы, в двухстах метрах от дома, где снимал комнату под самой крышей.
Держать машину в подземном гараже всю зиму стоило недешево, но это была одна из прихотей, которые он себе позволял. Ему нравилась и довольно дорогая квартира – она была высоко и выходила окнами на суетный бульвар Штайндамм. Об одежде и пище Миллер не заботился – в двадцать девять лет при почти шестифутовом росте, с взъерошенными каштановыми волосами и карими глазами, какие нравятся женщинам, ему не нужно было дорогое платье. Один друг как-то завистливо заметил: «Ты и в монастыре найдешь себе подружку». Миллер засмеялся в ответ, но слова польстили ему – он знал, что это правда.
Настоящую его страсть составляли спортивные автомобили, журналистика и Зигрид, хотя он не раз со стыдом признавался, что, если бы ему случилось выбирать между Зиги и «ягуаром», ей бы пришлось искать другого любовника.
Он остановился, еще раз оглядел «ягуар», освещенный гаражными фонарями. Временами Петер насмотреться не мог на свою машину. Даже на улице он частенько останавливался и восхищенно разглядывал ее, а иногда к нему присоединялся какой-нибудь прохожий и, не зная, что автомобиль принадлежит Миллеру, говорил: «Неплохая штучка, а?»
Обычно молодые журналисты не ездят на «ягуарах XK 150S». Запчасти к нему в Гамбурге достать было практически невозможно, тем более что серия XK, в которой S стала последней моделью, была снята с производства в 1960 году. Миллер ремонтировал его сам, по воскресеньям часами лежал в комбинезоне под шасси или забирался в двигатель так глубоко, что из-под капота только ноги торчали. Бензин, который пожирали три карбюратора машины был при высоких ценах на горючее в ФРГ главной статьей расхода Миллера, но Петер охотно платил за него. Стоило Миллеру, нажимая на акселератор, услышать мощный рев двигателя или, вырвавшись на свободное шоссе, ощутить, как тебя вминает в сиденье на крутом повороте, и он забывал обо всем. Петер ужесточил независимую подвеску передних колес, и «ягуар», задняя подвеска которого и так была достаточно жесткой, проходил повороты без малейшего крена, оставляя других шоферов болтаться на мягких пружинах своих машин далеко позади. Едва купив «ягуар», Миллер перекрасил его в черный цвет с осино-желтыми полосами по бокам. Машину сделали в Англии, в Ковентри, она не предназначалась для экспорта, поэтому руль у нее был справа, что иногда затрудняло обгон, но позволяло переключаться левой рукой, а баранку держать правой – и со временем это Миллеру стало нравиться.
Петер не переставал дивиться своей удаче, вспоминая, как ему удалось купить «ягуар». Прошлым летом он зашел в парикмахерскую и от нечего делать, ожидая свою очередь, раскрыл лежавший на столике музыкальный журнал. Обычно он не читал сплетни о поп-звездах, но ничего другого в парикмахерской просто не нашлось. Центральный разворот был посвящен стремительному взлету к славе и международной известности четвертки нестриженых английских парней. Длинноносый юноша в правом углу фотографии был незнаком Миллеру, но трое других задели какую-то струнку в его памяти.
Названия двух первых пластинок группы – «Люби же меня» и «Пожалуйста, обрадуй меня» – тоже ничего не говорили Петеру, но три лица на фотографии не давали ему покоя еще два дня. Потом он вспомнил: два года назад, в 1961 году, эти ребята пели в маленьком кабачке на Реепербане. Еще день он вспоминал его название, потому что заглянул туда лишь раз переговорить с человеком из подпольного мира, от которого ему нужны были сведения о банде Цанкт Паули. Кабачок назывался «Стар-клуб». Петер отправился туда, просмотрел все анонсы за 1961 год и нашел все, что нужно. Тогда, в шестьдесят первом, ребят было пятеро: трое, кого он узнал, и еще Пит Бест со Стюартом Сатклиффом. Оттуда Миллер пошел к фотографу, сделавшему рекламные снимки «Битлз» для импресарио Берта Кемпферда, и купил права на все снимки, что у него были. Его очерк «Как Гамбург открыл „Битлз“» появился почти во всех поп-журналах ФРГ и многих зарубежных изданиях. На гонорары от него Миллер и купил себе «ягуар», давно приглянувшийся ему на автоярмарке. Его продавал британский офицер, беременная жена которого в нем больше не помещалась. Из чувства благодарности Петер даже купил несколько пластинок «Битлз», но слушала их только Зиги.
Миллер оставил машину, вышел на улицу, поднялся к себе. Была уже почти полночь, и, хотя в шесть вечера мама, как всегда, накормила его сытным ужином, который готовила к приезду сына, Петер проголодался вновь. Он приготовил яичницу, прослушал последние вечерние новости. Говорили только о Кеннеди, но в основном в связи с ФРГ, потому что из Далласа новостей почти не поступало. Диктор долго расписывал любовь Кеннеди к Германии, его визит в Западный Берлин прошлым летом и заявление по-немецки: «Я – берлинец».
Потом свои соболезнования выразил губернатор Западного Берлина Вилли Брандт – он задыхался от волнения. За ним выступили канцлер Людвиг Эрхард и бывший канцлер Конрад Аденауэр, подавший в отставку 15 октября прошлого года.
Петер Миллер выключил радио и пошел спать. Ему захотелось, чтобы пришла Зиги: он всегда льнул к ней, когда ему было плохо, и они занимались любовью, а потом он засыпал сном без грез, что ее очень обижало – после любви она любила поговорить о замужестве и детях. Но кабаре, где она танцевала, не закрывалось раньше четырех утра, а по пятницам – еще позже, ведь провинциалов и туристов в эти дни на Реепербане было особенно много. Они были готовы заплатить за шампанское в десять раз больше ресторанной цены, лишь бы посмотреть на пышногрудых девушек в платьях с низким вырезом, а здесь Зиги могла перещеголять всех.
Посему он выкурил еще сигарету и уснул без четверти два ночи один, и снилось ему обезображенное газом лицо отравившегося старика из трущоб Альтоны.
В то самое время, когда в Гамбурге Петер ел яичницу, пятеро мужчин сидели с бокалами в руках на террасе дома, примыкающего к зданию одной из школ верховой езды Каира. Час ночи. Все пятеро отлично поужинали и пребывали в радужном настроении, потому что четыре часа назад услышали новости из Далласа.
На террасе расположились трое немцев и двое египтян. Жена хозяина и директора школы верховой езды, излюбленного места встреч сливок каирского общества и немецкого поселения, в котором жило несколько тысяч человек, легла спать, оставив пятерых мужчин одних беседовать в предрассветные часы.
Около узорчатого окна в кожаном кресле сидел Ганс Апплер, бывший заместитель нацистского министра пропаганды доктора Йозефа Геббельса по еврейскому вопросу. Переселившись в Египет вскоре после войны, где его и убедили стать членом «ОДЕССЫ», Апплер взял египетское имя Салах Джаффар и стал заниматься еврейским вопросом в министерстве иностранных дел Египта. Он держал в руке стакан виски. Слева от него сидел еще один бывший геббельсовец, Людвиг Хайден, он тоже работал в министерстве иностранных дел. Хайден принял мусульманскую веру, совершил паломничество в Мекку и именовался теперь Эль Хадж. Из-за своей религии, запрещавшей спиртное, он потягивал апельсиновый сок. И Апплер, и Хайден были фанатичными нацистами.
Одного египтянина звали полковник Чамс Эдайн Бадран, он был личным адъютантом маршала Абделя Хакима Амира, который потом станет министром обороны Египта, но его обвинят в предательстве и казнят после Шестидневной войны 1967 года. Полковнику Бадрану суждено будет попасть в опалу вместе с ним. Другого звали Али Самир, он был главой «Мухабарата» – египетской разведки.
Обедали они вшестером: был еще один человек, почетный гость, спешно прилетевший в Каир после сообщения о смерти Кеннеди, которое передавалось в половине десятого по каирскому времени. Он был членом египетского национального собрания, соратником президента Насера, впоследствии занявшим его пост. Его звали Анвар эль Садат.
Ганс Апплер поднял стакан с вином.
– Итак, жидолюб Кеннеди мертв. Выпьем за это, джентльмены.
– Но наши стаканы пусты, – воскликнул полковник Самир.
Хозяин поспешил исправить положение, взяв из бара бутылку «Скотча».
То, что Кеннеди обозвали жидолюбом, не смутило никого из пятерых. 14 марта 1960 года, когда президентом США был еще Дуайт Эйзенхауэр, премьер-министр Израиля Давид Бен-Гурион и канцлер ФРГ Конрад Аденауэр тайно встретились в Нью-Йорке, в отеле «Уолдорф-Астория». Десять лет назад такая встреча была бы немыслимой. А немыслимым даже в 1960 году оказалось то, что произошло на этой встрече. Вот почему ее подробности стали известны только годы спустя, и даже в конце 1963 года Кеннеди отказался серьезно отнестись к тем сведениям, которые положили ему на стол люди «ОДЕССЫ» и «Мухабарата».
