— По совести говоря, — ворчал сенатор, — мы уже исчерпали одну политическую линию… Ту, что определялась американскими вливаниями… Вливания, мы, ясное дело, сохраним… Но использовать их будем… по-своему. Коммунистическая опасность… очень сильна, американцы это понимают. Клянчить мы не будем, нет… Мы скажем прямо… Платите столько-то… а то мы договоримся с Востоком…
Общая беседа распалась. Кристиана и Шардэн стали возражать парламентариям, оставив Филиппа на растерзание молоденькой соседке.
— С тех пор как мы принимали у себя автора книги «Конец посольств», я убеждаю мужа, что ему никогда не стать министром. Вы читали эту книгу, мсье Ревельон? Все говорят, что мадемуазель Крапот — это мадам Бидо…
Филипп ответил неопределенно. Он не знал, чего добивается от него мадам Ривьер.
— Но вы, конечно, читали романы Угрона? Как вам кажется, он правильно изображает Индокитай?
— Чьи романы? — спросила жена сенатора. Филипп не стал мешать их беседе. Молоденькая мадам Ривьер умела с невинным лицом выпытывать у людей все, что ее интересовало, и Филиппу это не нравилось. Тут папаша Кадус представил гостям своего зятя как большого знатока Дальнего Востока и всех связанных с ним проблем. Стриженая дама мгновенно вдохновилась.
— А читали вы «Множество великолепий»? — приставала мадам Ривьер. — Гонконг и в самом деле так красив?
— По правде сказать, я не читаю современных романов, — отрезал Филипп. — Только классиков.
— Кстати, о классиках, мсье Ревельон, вы, конечно, читали «Молчания полковника Брэмбла»… Не думаете ли вы, что о вашем тесте можно было бы написать «Молчания мсье Кадуса»?
С противоположного конца стола Кристиана нежно улыбнулась мужу. Она убедилась в том, что из всех приглашенных только у Филиппа подлинно аристократические руки.
* * *
Шардэн перехватил улыбку Кристианы. Он ощутил легкую боль… но что поделаешь? Жизнь не складывается из суммы умозаключений. В этой игре приходится быть одновременно и участником, и судьей. Теперь ему было ясно, что никогда он не мог бы сидеть там, в конце стола, на месте зятя господина Кадуса. Нет, Шардэны отвергают золотые цепи, как некогда отвергали капризы королей.
В удивительное время мы живем; достаточно посмотреть на невероятную смесь людей, собравшихся за этим столом. И удивительнее всего то, что у столь различных людей находятся какие-то единые интересы, какие-то общие занятия.
Шардэн понял, что Ревельона ему придется принять. Пока Кадус жив, зять будет послушно проводить семейную политику, за этим присмотрит Кристиана. Да и какое дело Шардэну до прошлого этого господина? Для него имеет значение лишь настоящее. Шардэну казалось, что он разгадал игру Кадуса. Готовится новый кабинет министров, который будет вынужден подчистить кое-какие запутанные дела, оставленные предыдущим кабинетом в скверном состоянии. Начнется борьба за относительную самостоятельность Франции. В этом спектакле Ревельону уготована особая роль — он будет представлять энергичное молодое поколение, которое берется за дело засучив рукава и не боится ни риска, ни нареканий. Ревельон сделает то, что Кадусу неудобно делать самому…
В этот вечер Первого Мая их всех охватило возбуждение, похожее на легкое опьянение, Кадус считал, что конференция в Женеве добилась значительных успехов и что перед лицом американских требований придется говорить более откровенно. Еще несколько лет назад Шардэн думал, что советы таких, как он, смогут повернуть внешнюю политику страны. Теперь он в это не верил. Он уважал Кадуса и даже в некотором смысле восхищался им. Он работал на него с увлечением, убеждая себя, что единодушные усилия, направленные к определенным целям, могут изменить судьбу всей нации. В какой-то мере Кадус помогал этому делу. Кадус хорошо понимал силу общественного мнения и умел с ним считаться. И Шардэн подумал, что будущее прояснит все политические проблемы, как прояснит и его собственную жизнь.
Тем временем разговор перешел на финансовые темы. Кадус считал, что крушение правительства неизбежно, что оно должно наступить, как только начнутся дебаты по индокитайскому вопросу, то есть послезавтра. Кристиана мимоходом высказала мысль о создании общества по изучению возможностей улучшения товарообмена со странами Востока. Кадус заявил, что с этим необходимо поторопиться, чтобы не прибыть к финишу последним. Филипп поддержал их, напомнив, как обхаживали англичане и даже немцы китайскую делегацию в Швейцарии.
Шардэн произнес длинную, точно перед судом, речь. Он не сомневался в своей правоте. И, если, черт возьми, Кадус так добивался его присутствия, он заставит всех приглашенных выслушать слова, к которым они не привыкли.
* * *
Когда Филипп полагал, что партия уже выиграна, опасность появилась с той стороны, откуда он ее никак не ожидал. В курительной комнате, пока Кристиана занималась расстановкой столов для бриджа, он оказался рядом с Ривьером и Шардэном. Филипп слушал рассказ адвоката о ходе Женевской конференции, несколько удивленный размахом, который приобретало движение сторонников мира.
— Итак, — небрежно бросил Ривьер, — мы опять вместе, как в дни Сопротивления?
Он хвастливо посмотрел на Филиппа.
— В то время, Ривьер, если бы я дрался, то дрался бы против вас. А сегодня я согласен с Шардэном, я против Бидо.
— И я тоже!
— Зачем же тогда вы голосовали за то, чтобы он ехал в Женеву? — грубо спросил Филипп.
Шардэн опять широко развел руками, этот жест Филипп уже заметил.
— Я даже рад, что вы вспомнили о Сопротивлении, Ривьер. Тогда я стал на сторону своего народа. И не теоретически, а на деле. Рабочие научили меня многому, и больше я с ними не расставался…
— В Сопротивлении были не только рабочие, — кисло заметил Ривьер.
— Конечно, но вряд ли вы могли разобраться в этом, Ривьер, с тех заоблачных высей, на которых вы сражались. А для меня сущность Сопротивления — в верности нации!
Спор сразу обострился. Ривьер старался найти в Филиппе союзника, говорил о пражских событиях и коммунистической опасности. Однако Филипп молчал, предоставив Ривьеру выпутываться самому.
Шардэн гремел:
— А понимаете вы, Ривьер, что мы были на волосок от третьей мировой войны? Вы просто ищите способ безопасной игры с огнем!
Внезапно Филипп почувствовал себя уверенно.
— Не думаю, чтобы война разрешила наши насущные вопросы.
Ривьер озадаченно посмотрел на Филиппа, и его изуродованное лицо боксера приняло злое выражение.
— Вас испугала советская водородная бомба?
— Нет. Но я знаю, как мы потеряли Китай и Индокитай.
— И вы хотите, чтобы советский мир стал еще сильнее?
— Я хочу, чтобы сильнее стали мы. Когда я говорю «мы», я имею в виду Францию. И я говорю не о вооружении, а о внутреннем экономическом положении страны. Коммунизм всегда зарождался там, где ослабевал национальный капитализм. Или же там, где его насаждали иностранцы…
Говоря это, Филипп покосился на Шардэна и заметил мелькнувшую на губах адвоката топкую усмешку. Шардэн узнал язык Кадуса. Возможно, впрочем, он и сам когда-то так говорил.
Ривьер проворчал что-то насчет того, что политику труднее делать, нежели болтать о ней, и отошел к сенатору, проходившему мимо.
— А знаете, почему Ривьер позволил себе эту выходку? — покачивая свое длинное тело, спросил адвокат.
— Я вижу его впервые.
— Несколько дней назад мы вместе с ним подписывали протест против организации Европейской Армии. Я знал Ривьера. Он сделал только один шаг вместе с коммунистами и тут же испугался: что скажут его избиратели? А вдруг его соперник — кандидат МРП сыграет на этом?
Шардэн увел Филиппа в ту часть комнаты, где не было мебели. Он ходил взад и вперед крупными шагами, и в желтом свете торшера его профиль напоминал чеканный профиль на медали. Казалось, его лицо состоит из острых углов и волевых выпуклостей. Филипп слушал, смотрел на него и думал о поколениях юристов и влиятельных советников — предках этого человека.
Теперь Шардэн говорил быстро, и его рубленая речь звучала патетически. Он говорил о том, что Ривьер чувствует давление воли народа. Однако, как только он начинает выполнять эту волю, его охватывает страх и он готов идти на попятную. Народа не следует бояться. Только его могучий подъем может спасти мир.
Филипп вдруг увидел некий моральный смысл в истории с Лавердоном. Тот упрямо держался за свое прошлое профессионального убийцы именно потому, что чувствовал все возрастающее давление со стороны народа. Его не реабилитировали, и поэтому он в ущерб себе отказывался ехать в Корею или Индокитай… Ощутив внезапную потребность в откровенности, Филипп принялся было объяснять это Шардэну, когда к ним подошла Кристиана.
— Вас обоих ждут играть в бридж.
