— Дерзишь, Борода, — ухмыльнулся Берия. Он не торопясь вытащил из верхнего кармана френча розовый — похоже, женский — платочек, снял с носа пенсне и принялся протирать стекла. Без пенсне Большой Лаврентий выглядел безобидным толстым дядечкой. Почти домашнего вида. Курчатов неожиданно подумал, что близорукие люди, лишившись своих линз, кажутся на редкость беззащитными, похожими на детей… Тут Берия нацепил обратно свое пенсне, и Курчатов мгновенно устыдился глупых мыслей. Большой Лаврентий даже без очков отнюдь не напоминал беззащитного младенца. А, наоборот, напоминал он библейского персонажа, большого любителя избивать младенцев. И их родителей заодно.
— Я могу быть свободен? — сдержанно поинтересовался Курчатов, избегая смотреть на циферблат. Впрочем, он и так догадывался, что пошел пятый час ночи. Вернее, утра. По вашингтонскому времени — середина рабочего дня. Господа Ферми, Сцилард и Теллер запирают свои записи в сейфы, отключают осциллографы, обесточивают лаборатории и идут обедать. Делу время — обеду час.
— Сва-бо-дэн? — переспросил Берия, нарочно утрируя свой кавказский акцент. — Ладно, иди, товарищ Курчатов. Занимайся делом. Считай, что поговорили…
«Ничего не понимаю, — подумал Курчатов, вставая со своего стула. — Срочный вызов в столицу — расшибись, а будь в Кремле вовремя. Я летел три часа на самолете, час ехал на машине и еще минут сорок ждал в приемной. И все — ради того, чтобы получить дежурную порцию угроз и увещеваний?.. Странно, странно все это».
— До свидания, товарищ Берия, — произнес он вслух.
— Пока, Борода, — меланхолично кивнул Большой Лаврентий. — Да, вот еще что, — вяло проговорил он. — Чуть не забыл. Как у тебя с сохранностью «изделия» первого выпуска?
«Вот оно, — моментально понял Курчатов. — Вот ради чего он меня выдернул с Объекта и битых два часа морочил голову. Ну, держись, Игорь Васильевич. Сейчас ты будешь зернышком между двумя жерновами. Черт бы вас всех побрал с вашими интригами и вашими тайнами!..»
— Все в порядке с сохранностью, — стараясь говорить спокойно, ответил он. — Один экземпляр «изделия» мы взорвали на семипалатинском полигоне в августе прошлого года. Две готовых бомбы хранятся на территории Объекта, на спецскладах 3-бис и 4-бис. Обе на месте.
— Обе, — раздумчиво повторил Берия. — Ну, а третья где, а?
— Простите, не понял, Лаврентий Павлович… — Курчатов сделал удивленное лицо. — Что вы имеете в виду?
— Что я имею в виду? — все таким же вялым голосом сказал Берия и тут взорвался истошным визгом: — Третью! Третью, сволочь ты эдакая!! Куда девали еще одно «изделие»?! Ну, отвечай!!
Эхо с утроенной силой запрыгало по кабинету. Теперь и чернильница на столе не смогла вместить остатки эха лаврентьевского визга.
Курчатов почувствовал себя крайне неуютно. Ему внезапно пришло на ум, что незаменимость руководителя Спецкомитета — вещь тоже относительная. В таком бешенстве Большого Лаврентия он, Курчатов, никогда раньше не видел. Зрелище было жутковатое. Рот Берии кривила злая гримаса, пенсне сверкало адским огнем.
— Может быть, речь идет о самой первой, экспериментальной модели? — быстро проговорил ученый, пытаясь не глядеть на страшное пенсне. — Но тогда мы еще не умели выходить на заданную мощность взрыва, и установка, после консультаций, была разобрана. Что касается расщепляющегося материала, то он в полном объеме был использован в…
— Врешь, Борода! — крикнул Берия. — Мне! Врешь! Первая модель не была разобрана! Наоборот, вы ее довели! Два месяца назад! А три дня назад ее увезли с Объекта!.. — Большой Лаврентий сделал глубокий выдох, рукою разогнал верткое эхо собственного крика, а затем спросил тихо, почти ласково: — Куда увезли ее, сволочь? Кто отдал приказ? — Берия открыл верхний ящик своего стола, достал никелированный «ТТ» и произнес уже самым будничным тоном: — Не скажешь — застрелю. Считаю до трех. Раз. Дваа…
В этот момент что-то в кабинете мелодично звякнуло. Звяканье шло от батареи разноцветных телефонных аппаратов, расположенных на боковом столике. Хотя нет — тут же понял свою ошибку Курчатов. Голос подал одинокий аппарат без диска, стоящий на некотором удалении от остальной батареи. И, как видно, был это такой телефон, на зов которого не откликаться было нельзя. Большой Лаврентий шмякнул свой «ТТ» на стол, схватил трубку и прижал ее к уху, не забыв при этом погрозить побледневшему Курчатову волосатым кулаком.
Сильная мембрана позволила шефу атомного Спец-комитета услышать каждое слово невидимого собеседника Берии.
— Нэ шуми, Лаврентий, — сказал голос в трубке. — И нэ пугай товарища Курчатова. Приказ отдал я. И бомбу забрал тоже я.
— Но для чего, Коба? — с робким недоумением спросил Берия. Свободной от трубки ладонью от стал нервно водить по металлическим изгибам чернильного прибора. — И почему меня не предупредил? Я ведь все-таки отвечаю за Проект. И у тебя не было оснований пожаловаться на мою работу…
— Так надо, Лаврентий, — веско сказал голос. — И больше нэ суетись. Иначе у меня возникнут основания пожаловаться на твою работу. Ты меня хорошо понял?
— Да, товарищ Сталин, — покорно пробормотал Берия.
— Вот и молодэц, — удовлетворенно заметил голос в трубке. — А теперь отпусти товарища Курчатова. Ты разве нэ видишь, Лаврентий, что человек нэ выспался? Чуткости к научным кадрам — вот чего тебе нэ хватает. Боюсь, придется ставить вопрос на Политбюро…
— Я исправлюсь, товарищ Сталин, — жалобным голосом, как школьник-двоечник, протянул Берия. Он как-то сразу съежился за столом и из Большого Лаврентия превратился в маленького. Очень маленького, очень вежливого и очень послушного. Любо-дорого глядеть.
Глава седьмая
Ценный свидетель мадам Поляковой
За спиной предостерегающе тренькнуло. Я испуганно отпрыгнул в сторону и обнаружил в непосредственной близости от себя веселый желтый трамвайный вагон. Оказалось, что я в задумчивости успел выйти на проезжую часть улицы Чапаева и почти уже достиг трамвайных путей. Вагоновожатый из-за стекла желтой кабины сперва злобно погрозил мне кулаком, однако потом, явно смягчившись, всего лишь постучал выразительно пальцем по лбу, намекая на мою умственную неполноценность. После чего он, вновь победно тренькнув, повел свой вагон дальше.
Я же остался стоять на тротуаре. По большому счету, трамвайщик был, безусловно, прав. В голове моей царила полная неразбериха. Как после хорошего обыска, когда некто, торопливо обшмонав мои извилины, кое-как запихал бы их обратно. Сказать сейчас, что настроение у меня было неважным, — означало бы существенно погрешить против истины. Какое там неважным! Настроение мое было просто хреновым. Я чувствовал себя в шкуре известного теленка, который, устав бодаться, твердо решил дать дуба.
Уже и бежевая конторская «волга» с сочувственно-недоумевающим старлеем Коваленко на борту скрылась из глаз, и пыль от ее колес давным-давно рассеялась на ветерке, а ваш покорный слуга все стоял возле особнячка, где проживала гражданка Селиверстова, на улице имени утонувшего героя гражданской войны и тупо вертел в руках мятую копию телефонограммы из Москвы. Бумажка, без сомнения, была подлинной. При этом я, капитан МБР Макс Лаптев, будучи в здравом уме и трезвой памяти, такого идиотского и подстрекательского текста никому не отправлял. Даже если бы меня вдруг поразил острый приступ лунатизма или, допустим, кто-то на денек-другой вверг меня в состояние зомби, я не смог бы совершить этого поступка чисто физически: из купе скорого поезда № 10 «Москва — Саратов» такое сообщеньице да по всей форме отправить невозможно при всем желании. Стало быть, психика моя в порядке, и просто за меня расстарался кто-то другой. Такой, понимаете ли, услужливый сукин сын, который побоялся, что саратовская моя командировочка пройдет скучно, без приключений. А потому отсыпал щедрой рукой мне военных приключений. На мою голову. Он, этот весельчак, почти добился своего. Если бы не глупое «Хенде хох»… Если бы не чешская заноза в мозгах старлея Коваленко… Если бы не грузчица в сером плаще, перекрывшая всем нам сектор обстрела… Если бы все эти «если» не сгрудились случайно в одном месте, вышло бы интересное кино. Можно сказать, триллер с последствиями. Коваленковские орлы вполне были способны уложить опасного террориста при попытке к бегству. Да и мне, в принципе, могло бы удаться загасить трех местных гангстеров при попытке преследования. В любом случае и при любом исходе командировочные мои дела отодвинулись бы либо на время, либо навсегда.
Что и требовалось доказать.
Хотя никакое это, к чертям собачьим, не доказательство. Телефонограмма из Москвы вполне могла оказаться всего лишь дурацкой шуточкой кого-нибудь из моих дорогих коллег. В конце концов, человек десять с нашего этажа — от Филикова до самого генерала Голубева — знали про мой саратовский вояж. На трагический исход шутничок, разумеется, не рассчитывал, зато радостно воображал, как добрые молодцы из саратовского МБ берут под белы ручки ополоумевшего от неожиданности капитана Лаптева и целеустремленно тащат в свою контору, надеясь на славу и премиальные. Смешно — аж жуть! Животики надорвешь. Кто же у нас на Лубянке такой остроумный? Ну, если это Филиков! Месть моя будет ужасна. Сначала я ему дам пару раз по физиономии, для разминки. А потом сделаю так, чтобы на нашем этаже никто не угощал его сигаретами, даже тихоня Потанин. Вот тогда он, голубчик, взвоет по-настоящему. Вот тогда он, родимый, сто раз пожалеет, что устроил всю эту заваруху с фальшивой телефонограммой…
