Они вошли через открытую металлическую дверь рядом с лестницей, которая вела во двор, — в резиденцию «Сайнс Релижн».
Казалось, они попали в другое время: доза пространства, свободного от боли, погруженного в тайну. Мужчины и женщины ходили туда-сюда по широкому вестибюлю, согретому тихим светом, который лился над длинной конторкой. За конторкой сидела веснушчатая блондинка. Она читала книгу. Лопес увидел развешенные по стенам вокруг пропагандистские плакаты церкви: фотографии, снятые в неизвестных местах, которые могли быть как Копенгагеном, так и Лос-Анджелесом, толпы веселых людей, улыбавшихся как будто с усилием. Огромное изображение мужчины и женщины, сидящих по краям маленького письменного стола: женщина, улыбаясь, трогала волосы, мужчина нажимал рычажки некоего устройства, стоящего на поверхности стола, и тоже улыбался. За спиной девушки, сидящей за конторкой, — громадный плакат: люди, одетые в форму какой-то военной части, стояли в ряд на сцене, подняв руки; на балконе, в калейдоскопе разноцветных огней, видны были головы и руки зрителей, сомкнутые для аплодисментов. Справа — чернильного оттенка шелушащееся толстокожее лицо Основателя, повернутое в профиль: так меньше были видны морщины.
Калимани заговорил первым. Он представился, представил Лопеса, вытащил удостоверение отдела расследований. Попросил директора здешнего отделения церкви. Девушка и бровью не повела. За ее спиной на пороге узкой двери возле постера со служащими в форме появился сухопарый мужчина, встал, опершись о косяк, и принялся разглядывать их, в то время как девушка обзванивала различные внутренние помещения, дабы напасть на след директора.
Конторка примыкала к кривой витрине: там были выставлены все работы Льюиса, Основателя. На поверхности стола лежали стопки рекламных проспектов, не позволяя опираться на него. Лопес разглядывал проспекты, потом почти рассеянно перевел взгляд на человека, который высунулся, чтобы поглазеть на них.
Несколько минут спустя девушка сказала, что директор находится в здании и сейчас спустится, чтобы принять их. Сухопарый мужчина вернулся в свой кабинет и закрыл дверь.
Директор был высокий толстый человек: щедрая физиономия, копна темных волос, косой, затуманенный взгляд, слишком густые брови. Рукопожатие чересчур уверенное, рука как клещи. Он принял их отчужденно и повел вверх по лестнице. Его кабинет находился на втором этаже.
Калимани заговорил первым. Лопес хранил молчание и наблюдал за реакцией того человека по выражению его лица. Калимани сообщил об обнаружении трупа на улице Падуи. Он не пояснил, какие у них основания подозревать, что речь идет о выходце из «Сайнс Релижн». Подробно остановился на описании состояния тела, каким оно было в заключении о вскрытии. Человек за письменным столом ни разу не поморщился. Хлопал веками, подчиняясь какому-то собственному спокойному, просчитанному ритму. Лопес продолжал молчать. Пару раз его взгляд пересекся с взглядом директора. Тогда Калимани достал фотографию трупа, сделанную в отделении судебной медицины. Тип из «Сайнс Релижн» вдруг стал внимательным, прошло несколько секунд, прежде чем он скривил рот в гримасе безразличия. Сказал, что никогда того не видел. Калимани попросил посмотреть повнимательней. Человек снова поглядел на фотографию и покачал головой. Калимани спросил, есть ли у них картотека приверженцев церкви. Директор ответил, что да, есть база данных, но что по закону он не может показывать ее, если только у представителей сил порядка нет соответствующего предписания. Спросил, нет ли у них предписания. Калимани признался, что нет.
Лопес грубо, сухо прервал их:
— Кто такой Ишмаэль?
Мужчина повернулся к Лопесу. На мгновение его взгляд проник в глубь взгляда Лопеса. Пауза ритуальной тишины.
— А как фамилия этого Ишмаэля?
Они помолчали несколько секунд. Потом Лопес встал. Калимани пожал мужчине руку, и они вышли.
Спустились по лестнице в вестибюль. Калимани спросил:
— Что ты об этом думаешь?
Но Лопес не ответил. Когда они спустились в вестибюль и подошли к конторке, Лопес шепнул Калимани:
— Подожди меня здесь.
Он снова поднялся вверх по ступенькам. Голубые стены лестничной шахты облупились. Он рывком распахнул дверь в коридор, где находился кабинет директора. Огляделся направо и налево: никого. Остановился перед дверью кабинета того типа.
Вошел без стука. Мужчина сидел у телефона, набирал номер. Он застыл с открытым ртом и едва успел проговорить:
— Что…
Лопес провел ладонью по поверхности письменного стола, сбросил на пол бумаги, фотографии и телефон тоже. Мужчина резко встал. Он был гораздо выше Лопеса. Лопес толкнул в его сторону стол и, пока тот нагибался, снова придвинул стол к себе, быстро обошел вокруг — мужчина все еще стоял согнувшись — и ударил его ногой прямо в коленную чашечку. Тот сразу же рухнул на пол.
Лопес стоял над ним и ничего не говорил. Мужчина, валяясь на полу, прижимал к себе колено и жалобно стонал. Стоны постепенно умолкали. Лопес нагнулся, схватил его за волосы.
— А теперь ты дашь мне карточку на типа с улицы Падуи, дерьмо. Никому не звони и смотри не морочь мне голову. Если будешь морочить мне голову — будь осторожен всякий раз, как выходишь отсюда, потому что я вернусь и убью тебя, кусок дерьма. Я тебя убью, ты понял? Приду специально, чтоб убить тебя. А теперь вставай и давай мне эту чертову карточку. Ты понял?
Человек стонал и не шевелился. Лопес четким движением дернул его за волосы:
— Ты понял или нет, говнюк?
Мужчина кивнул. Лопес выпустил его. На своей потной ладони заметил прилипший клок волос.
Когда он через четверть часа спустился в вестибюль, в руках у него была личная карточка человека с улицы Падуи. Калимани посмотрел, как он выходит из резиденции «Сайнс Релижн», ни слова не сказал и последовал за ним — они вышли напротив скотобойни, перед многоквартирными домами в Кальвайрате.
Его звали Микеле Терцани, он родился в 1954 году. Ранее принадлежал к «Ордине Нуово». Дважды приговорен заочно в конце семидесятых годов: ничего серьезного, всего лишь оказывал гостеприимство важным шишкам этого движения. За решеткой провел немного. В середине восьмидесятых годов — великое открытие. Он вступил в «Сайнс Релижн». Никто не возмутился разбазариванием денег, которым он занимался, участвуя в программах церкви. О родственниках, которым он был бы небезразличен, не было известий — по крайней мере в карточке «Сайнс Релижн». Поездки за счет церкви: Копенгаген, Париж, Майями. Через десять лет после вступления в «Сайнс Релижн» он вышел оттуда, угрожая судебными процессами и громкими разоблачениями в прессе. Разумеется, хода своим угрозам он не дал. Но «Сайнс Релижн» не спускала с него глаз. Группы бывших приверженцев, казалось, были настроены очень агрессивно по отношению к церкви-матери. На карточке имелась пометка: «враждебен». Члены «Сайнс Релижн» явно контролировали деятельность тех, кто выступил против церкви. Полетт Роулинг — женщина из «Операции Фрикаут», упомянутая в рапорте, переданным Сантовито американскими спецслужбами, — была как раз враждебна. Бдительно следить за возможностью возникновения неприятностей, возвращать на путь истинный заблудших овечек, делать собственных апостолов из секретных агентов — это старая тактика, которой пользовалась любая церковь, чтобы бороться с миром. Старый добрый след Бога на светской земле.
Лопес проверил, нет ли в карточке ссылок на группу Ишмаэля. Никаких ссылок. Потом он занялся личными данными. Адрес: улица Сан-Гальдино, 15. Посмотрел по карте города, в то время как Калимани разогревал двигатель машины. Район Монументального кладбища, перекресток у площади Диоклетиана. Они включили сирену, Лопес попросил по рации машину подкрепления — ему с трудом удавалось удержать свой восторг: всего день после обнаружения трупа, а они уже вот-вот войдут в квартиру человека с улицы Падуи.
Они круто свернули на извилистую дорогу, что шла вдоль боковой ограды Монументального кладбища: стена из полосатого мрамора, вершины крестов и макушки кипарисов едва выступали над контрфорсами. Было холодно — металлический, магнитный холод земли, под которой покоятся мертвые. Киоски, где продают цветы, закрыты. Кладбище, должно быть, было почти пусто. Длинная гладкая стена справа следовала направлению бульвара, что заворачивал к площади Диоклетиана. Прошел трамвай, медленный и длинный, оранжевый, раздвигая густые пучки сухой травы, выросшей между рельсами. В этом месте открывалось небо: вокруг нигде не было домов. Сирена рассекала тишину. Низкие тучи, летучие и единообразные, рассеивались на окраине, где пространство нарушали силуэты многоэтажных домов, которые стремительно приближались по мере того, как приближалась машина, — по направлению к улице Чинизио. Калимани проскочил следующий перекресток, проехав на красный свет. Шины визжали, когда машина поворачивала, объезжая по широкому полукругу площадь Диоклетиана. Они въехали в узкую, темную, заросшую деревьями улицу, которая открылась справа, за крайним поворотом. Это была улица Сан-Гальдино. Возле дома 15 их уже ждала патрульная машина.
