Сирийский доктор вышел вслед за аль-Масом, а через минуту Бушра аль-Асад стремительно вошла в операционную. Джин скромно отступила в сторону. Когда сестра президента подошла к мужу, она и вовсе вышла из палаты.
— Вы можете отдохнуть здесь, в специальной комнате, — неожиданно любезно пригласил Джин начальник госпиталя. — Может, чашку кофе? — совсем уж дружелюбно спросил тот.
— Не откажусь, — сказала Джин, устало опускаясь на диван и закрывая глаза. Голова кружилась от напряжения последних часов. Чего ей только не пришлось пережить после того, как она пересекла границу Сирии, а прошло всего лишь немногим больше суток. Молодая женщина уже сделала сложную операцию сирийскому генералу, оказала помощь изуродованной кипятком женщине, о ножке младшей дочери Абии на этом фоне даже и вспоминать не стоит. Так, легкая разминка, и будущее миссии еще неизвестно.
— Я могу что-то сделать для вас? — неожиданно услышала она рядом с собой голос Бушры аль-Асад.
— Вы слышите? Вы устали?
— Да, я устала и, кажется, задремала. Простите, — извинилась Джин, поспешно вставая.
— Нет, нет, сидите, — Бушра усадила ее на место. — Подайте мне стул, — приказала она начальнику госпиталя, который так и застыл на месте с чашкой кофе в руках.
— Одну минуту, — сказал тот и подставил стул, чуть не расплескав кофе.
— Пейте, вам надо восстановить силы, — сказала Бушра, забрав у него чашку и передавая ее Джин. Потом, поправив стул, она села напротив.
— Скажите, я могу забрать мужа в Дамаск? Это возможно? — серьезно спросила Бушра.
— Я считаю, перевозка вполне реальна, — деловито начал сирийский полковник за ее спиной.
— Помолчите, я не вас спрашиваю, — оборвала его Бушра, сидя вполоборота.
— Я не думаю, госпожа, что сейчас это возможно, — ответила Джин, отпив кофе, горячий и по-сирийски очень сладкий. — Точнее, начальник госпиталя прав, — она взглянула на притихшего сирийца. — Теоретически можно перевезти, но если ситуация — политическая, военная, любая, — позволяет, я бы оставила генерала здесь еще хотя бы дня на три. Надо убедиться в реальном подавлении гнойного воспаления, — задумчиво продолжала она. — Для этого необходима интенсивная терапия антибиотиками, а затем снижение интенсивности и применение иммуномодуляторов. Я не уверена в качестве дамасского лечения, вы сами знаете, госпожа. Там соберутся важные медицинские начальники, и если температура неожиданно поднимется, что не исключено, и начнется абсцесс, они легко смогут вскрыть рану и уничтожить все наши старания. Надо подождать три, максимум пять дней для необратимости процесса, — заключила она, — тогда я смогу точно сообщить вам о положительном результате лечения. Дальше его уже можно лечить если не в домашних, то фактически в амбулаторных условиях, по заранее составленному плану.
— Как с вами легко говорить, — улыбнулась Бушра. — Вы очень многое знаете и не боитесь сказать правду. Я устала от бесконечных намеков, недоговорок, обманов, — она сердито взглянула в сторону начальника госпиталя, — от непонятных ситуаций. Понимаете, все боятся взять на себя ответственность и поставить диагноз. Так они загубили моего отца, — неожиданно резко сказала Бушра. — Они боялись подойти к нему, дать лишнее лекарство, постоянно все валили друг на дружку и думали только о собственных жизнях. Врачи просто бежали из палаты. Бедная мама, она просто не могла их заставить лечить отца. Его можно было если не спасти, то, по крайней мере, значительно продлить жизнь. Тогда, возможно, происходящее могло не случиться. Отец бы не позволил ничего подобного. Впрочем, что уж говорить, — она махнула рукой, — все катится в пропасть. Брат настаивает, — Бушра, похоже, имела в виду президента, — чтобы я перевезла Асефа в Дамаск. Как вы правильно сказали, по совету высших медицинских чиновников. Им не терпится получить больного в свои руки, но я обещала Башару самой принять решение, без всяких указок сверху. Если вы мне советуете оставить Асефа здесь, я так и сделаю. Ничего, подождут. Его жизнь и здоровье для меня дороже.
— Я полагаю, мудрое решение, госпожа. Тем более в сложившихся обстоятельствах, — кивнула Джин и, неожиданно перейдя на французский, добавила:
— Мы не знаем, какие интересы будут преследовать те, кто станет его лечить. Чьи приказы они начнут выполнять. Опасность не за горами.
Джин знала, Бушра, как и все дети в семействе Асада, понимает французский язык, в отличие от начальника госпиталя. Именно к этому она и стремилась. Бушра несколько мгновений смотрела на нее с удивлением, потом ответила так же по-французски:
— Я тоже думала именно так. Рада пониманию с вашей стороны. Сейчас мужа перевезут в палату, ведь ему требуется отдых после операции, — продолжила она уже по-арабски. — Я оставлю рядом с ним верного мне человека. Он будет следить, чтобы строго выполнялись все ваши предписания. Вас же я хотела пригласить перекусить вместе со мной, а потом вам надо отдохнуть. Я прикажу выделить комнаты в резиденции, где я остановлюсь. Там вам предоставят все требующиеся удобства.
— Благодарю вас, госпожа, — Джин устало улыбнулась. — Я беженка, у меня нет никаких документов, — подчеркнула она свое положение.
— Вам все оформят, — пообещала Бушра. — Я уже распорядилась об этом. Пожалуйста, составьте мне компанию за обедом, — она дружески протянула Джин руку. — Мне очень хочется узнать от вас подробности всего произошедшего, ведь, кроме вас, мне и никто не скажет о реальном положении вещей, — грустно сказала Бушра. — Хочется узнать вас поближе. Я вижу, вы не похожи на остальных, и мы могли бы неплохо понимать друг друга.
— Для меня это большая честь, госпожа. Признаться, я не могла даже мечтать о подобном, — уважительно заметила Джин, вставая.
— Я не смела мечтать, чтобы мой муж остался жив после очередного столкновения с Махером. Он ненавидит Шауката, Благодаря вам происходят чудеса, — призналась Бушра.
Теплый ветерок едва заметно шевелил белые шелковые занавески на раскрытом окне, донося сладкий запах цветущих в саду красных дамасских роз. На овальном столе, покрытом белоснежной скатертью из тончайшего кружева, поблескивала в бликах солнца украшенная филигранью серебряная посуда. Ароматно пахли куриный гуляш и бараньи тефтели. Красиво уложенные на широких вазах спелые фрукты показывали румяные глянцевые бока.
— Как быстро пролетело время… Мне кажется, это было вчера, — подала Бушра аль-Асад знак официанту. Подскочив, он налил ей в хрустальный стакан с серебряными медальонами по бокам густо-красный ароматный малиновый морс. — Нашу историю называли сирийской балладой, легендой о любви. Представьте себе, ее пересказывали множество раз. Мужчина и женщина не покорились всевластному отцу и бежали, а спустя десятилетие оказались одной из самых могущественных пар, влияющих на политику страны. Особенно восхищались Асефом — еще бы, прийти в дом самого Хафеза Асада и без разрешения забрать его дочь! Наших соотечественников впечатляло его мужество. Такой человек, считали они, может делать все, что угодно. Да, во многом они не ошиблись. Асеф был и остается волевым, харизматичным, он прекрасно образован, но, к несчастью, он не аль-Асад, — Бушра тяжко вздохнула. — Аль-Асад — это я, но я всего лишь женщина и мне очень трудно спорить с моими братьями. К тому же и на Асефа мое влияние постепенно ослабевает. Я старею, и все чаще появляются другие женщины, которые его интересуют. Асеф не разводится со мной по причине моей прямой связи с правящей фамилией. Значит, он может сохранить и упрочить свое положение. Будь иначе, Асеф давно бы меня оставил. Женщины липнут на него, как мухи.
Бушра замолчала, глядя перед собой в тарелку. По тому, как она нервно мяла салфетку, Джин понимала, что Бушра говорит правду. Именно это беспокоит самую влиятельную женщину Сирии каждый день. Ситуация казалась невероятной. В закрытой, тщательно охраняемой резиденции сестра самого президента страны, наследника всесильного правителя, диктовавшего свою волю народу в течение более чем тридцати лет, очень просто, с нескрываемой грустью и доверием рассказывала о своих семейных переживаниях почти незнакомой ей беженке из России. Все происходящее только лишний раз доказывало, насколько одиноки те, кто находится на вершине власти. Им даже не с кем поговорить об их сердечных болях. Как ни странно, Джин хорошо понимала Бушру. Ее собственная история, несмотря на напряжение последних дней, отдавалась болью в душе Джин. Да, она хорошо понимала Бушру, ей были знакомы все ее сомнения. Она корила себя за то, что не устояла перед страстью персидского капитана Шахриара Лахути, винила себя за предательство Майкла, а оказалось, ее саму предали гораздо раньше. Алекс Красовский в Кацрине сказал ей, что раз Майкл так быстро нашел ей замену в лице молодой военнослужащей на базе, у них и до этого, пока Джин находилась в Иране, были какие-то отношения. Алекс всего лишь озвучил мысли Джин. Ее обманывали, как обманывали многих других, а она до поры до времени не хотела посмотреть правде в глаза. Даже если учесть ее проступки, легче от такой легкой измены не становилось. Да, ей понятны переживания Бушры, пусть та и являлась родной сестрой президента аль-Асада, а Джин на самом деле даже не беженка из России, а офицер медицинского корпуса США. Какая разница, если они обе чувствовали женскую боль? Наверное, нет больших условностей, чем национальные и политические различия. Все иерархии призрачны, и если отбросить все различия, они окажутся равными, совершенно равными. Одинаковыми в своем желании счастья, заботы и преданности со стороны тех, кого они любили.
