Все эти обстоятельства обнаружились только в результате энергичного вмешательства полковника Уиндера. Рабочий день в исследовательском центре начинается в восемь часов утра.
Когда ему обо всем этом сообщили, президент Гаррисон приказал немедленно отменить «красную тревогу» и распорядился, чтобы лишь военно-воздушные силы оставались какое-то время в состоянии «зеленой тревоги».
Но было уже поздно. Почти в ту же минуту генерал Тамблсон представил ужасающее сообщение о том, что произошло над штатами Вашингтон, Орегон и Калифорния. Речь шла уже о трех штатах, потому что радиоактивное облако, подгоняемое страшными вихрями, передвигалось на юг со скоростью больше двухсот миль в час. Правда, взрыв произошел на высоте 45 километров от земли и пока не вызвал никаких разрушений на поверхности. Однако не надо было быть физиком, чтобы представить себе масштаб тех бедствий, которые будут вскоре вызваны радиоактивными осадками и действием образовавшихся смерчей.
Войны не произошло, однако Соединенные Штаты стояли перед лицом величайшей за всю свою историю катастрофы.
Но это было еще не все. В 11 часов 59 минут по среднеевропейскому времени, то есть за минуту до взрыва над Соединенными Штатами, случилось кое-что еще, о чем пока не знал президент Гаррисон.
Командующий Шестым американским флотом, который базировался в районе Средиземного моря, вице-адмирал Мак-Грегор получил донесение, что через Дарданеллы только что прошел советский ракетный атомный крейсер. Его эскортировали эскадренный миноносец и корабль специального назначения. Пройдя сквозь Дарданеллы, эскадра перегруппировалась и поплыла на юг.
Босфор и Дарданеллы, согласно международным конвенциям, открыты для всех флотов мира. Советские военные корабли проплывали там довольно часто и не вызывали никакой особой реакции со стороны командования Шестого флота, если не считать того, что аккуратно фиксировались название и класс каждого корабля и действовали прослушивающие радиоустройства.
Однако в данный момент, впервые на памяти командующего Шестым флотом и всех высших штабных офицеров, была объявлена «ситуация W». Трудно было рассчитывать, что приказы из Вашингтона поступят достаточно быстро. А проход столь сильной эскадры в Средиземное море мог явиться угрозой для судеб Шестого флота.
Поэтому вице-адмирал Мак-Грегор отдал приказ, чтобы патрулирующие у выхода из пролива американские торпедоносцы передали советской эскадре сигнал «стоп». Когда ни один из советских кораблей не отреагировал на это даже сигналом «вас понял», Мак-Грегор приказал произвести торпедный залп.
Три из пяти торпед достигли цели. Мак-Грегор немедленно почти с торжеством доложил об этом в штаб военно-морских сил, поскольку крейсер с поврежденной кормой остановился на месте. Но его экипаж даже не расчехлил орудий, и на палубах не было заметно никакого движения.
Самостоятельное расследование, к которому утром приступил Георг Пфёртнер, шло медленно, но приносило каждые четверть часа все более поразительные результаты.
Прежде всего, Пфёртнер узнал от одной медсестры из госпиталя Святого Иоанна, с которой у него были когда-то, так сказать, близкие отношения, что вопреки всяким опровержениям в сильно охраняемой отдельной палате находится уже несколько часов тяжело раненный пациент по имени Виллиберт Паушке. У входа в палату сидят двое одетых в штатское агентов Ведомства по охране конституции, директору госпиталя и дежурному врачу строжайше запрещено что-либо сообщать об этом пациенте. Это могло означать, что Ведомство умышленно затаило какой-то крупный скандал и будет прямо в глаза лгать представителям печати.
Поэтому Пфёртнер снова отправился на Восточную улицу, чтобы убедить герра Кнаупе нарушить подписанное им обязательство о сохранении тайны. В свете собранных Пфёртнером сведений оно было вынужденным и незаконным.
Заведение господина Кнаупе было открыто, но внутри никого не было. Пфёртнер с удивлением огляделся вокруг, заметил выдвинутый ящик с деньгами, валявшуюся на столе фирменную печать и какие-то счета, разнесенные по полу ветром. Это не предвещало ничего хорошего.
На Восточной улице никого не было. Только у витрины магазина для филателистов стоял мальчик лет десяти и краем глаза поглядывал на дверь заведения Кнаупе.
— Ты не знаешь, где господин Кнаупе? — спросил Пфёртнер, не рассчитывая, впрочем, на ответ.
— Конечно, знаю, — ответил мальчуган. — Три господина вывели его под руки. Бах-бах, бум-бум! Затолкали в машину «опель-экспресс». И уехали.
— А номера машины не помнишь?
— Конечно, помню. MAJ 3650.
— Слушай, ты молодец.
— Ясное дело.
— Как тебя зовут?
— Ханс Мартин Шленгель. В сентябре мне будет девять лет. Я живу рядом, на улице Лессинга, 15, на втором этаже. Мой папа машинист, брат ходит в гимназию. А я сегодня в школу не пошел, потому что не захотел.
Пфёртнер подумал, что с самого утра ему слишком везет, если говорить о конкретных результатах следствия. Сенсационный репортаж ничуть не стал реальнее, хотя, как полип, обрастал новыми и новыми загадками. Похищение Кнаупе могло означать одно: Ведомство по охране конституции, с которым Пфёртнер был не в ладах еще со студенческих времен, готовит какую-то крупную провокацию. Жаль, что Петеру пришлось уехать из города. Надо действовать в одиночку.
Из ближайшей телефонной будки Пфёртнер позвонил в полицейское управление, чтобы узнать, кому принадлежит автомобиль, зарегистрированный под номером MAJ 3650. Знакомая служащая управления, с которой у Пфёртнера были когда-то, так сказать, близкие отношения, откровенно обрадовалась, что Георг снова объявился. Без умолку болтая, она листала книгу регистрации автомобилей, но внезапно умолкла на полуслове и минуту спустя сказала вполголоса, что не может дать Георгу никакой информации. Про номер MAJ 3650 полагается знать только обер-комиссару Пилеру. И вообще она обязана немедленно его уведомить о всяком, кто хочет получить такую информацию.
Пфёртнер ответил, что сделает это сам, снова набрал номер управления полиции и потребовал соединить его с обер-комиссаром Пилером.
— Привет, господин комиссар, — бодро и весело сказал он, словно начиная светский разговор. — Это говорит местный корреспондент «Последних новостей» Георг Пфёртнер. Я рад, что вы так хорошо меня помните. Не с самой лучшей стороны? Что поделаешь, господин комиссар, у нас с вами неблагодарная профессия. Вот и на этот раз мне придется вас несколько обеспокоить. Мною установлено, что некий Фридрих-Вильгельм Кнаупе, владелец погребальной конторы на Восточной улице, весьма таинственным образом и вряд ли по своей воле исчез из своего заведения. Более того, мне известен номер машины, на которой его увезли. Однако ваши служащие отказываются сообщить, кому она принадлежит. Как вам известно, Майергоф — город небольшой. Рано или поздно я это сам узнаю. Но предпочел бы сведения получить от вас.
— Господин Пфёртнер, — измученным голосом сказал обер-комиссар, — у вас и правда нет других забот? Неужели вам никогда не надоест разыгрывать из себя Шерлока Холмса? Неужели мне снова просить доктора Путгофера, чтобы он, прошу прощения, отбил у вас охоту заниматься этой непристойной и безосновательной слежкой?
— Не такой уж безосновательной. Например, в госпитале Святого Иоанна вопреки всем вашим опровержениям находится тяжело раненный пациент по фамилии Паушке.
— Даже если предположить, что это правда, что вас, черт побери, заставляет совать нос в дела, которые вас не касаются?
— Господин обер-комиссар, я лишь выполняю свой профессиональный долг. И как раз пишу большую статью о том, что произошло сегодня утром в Майергофе. Не думаете же вы, что я брошу это дело.
— Вы действительно надеетесь, молодой человек, что доктор Путгофер напечатает вашу статью?
— Ах, нет. Хватит с меня «Последних новостей». Статья появится в другом месте.
— В таком случае я должен дать распоряжение о вашем аресте. Вы только что мне представились как корреспондент «Последних новостей», что является умышленным введением в заблуждение представителя полиции. Но пока я этого не сделаю, а раз вы выступаете как совершенно частное лицо, я и подавно не могу вам дать никакой информации. И немедленно уведомлю доктора Путгофера, что он лишился корреспондента в Майергофе. О чем, я думаю, он не будет особенно сожалеть.
И обер-комиссар Пилер положил трубку.
Оценив ситуацию, Георг Пфёртнер признал, что сам с такой задачей не справится, и решил позвонить единственному во всей Федеративной Республике журналисту, которому она была по зубам.
Это был великий Уго Фельзенштейн, светило из светил, лучшее перо в Федеративной Республике, пугало канцлеров и министров, человек, который завтракал в Токио, обедал в Париже и ужинал в Нью-Йорке, после чего выяснялось, что он писал репортаж из жизни маленького голштинского городка, а генеральный секретарь ООН, глава концерна «Мицубиси» и французский министр внутренних дел понадобились ему только для того, чтобы прояснить какие-то мелкие подробности. Молва утверждала, что когда-то Уго Фельзенштейн был летчиком-истребителем и под конец войны получил из рук самого фюрера Рыцарский крест с дубовыми листьями и мечами. Впрочем, злые языки утверждали, что в конце войны ему было не больше восьми лет. Но это не мешало Фельзенштейну обращать себе на пользу любую сплетню, любую выдумку, связанную с его особой. Высокий, с изрядной лысиной и серыми быстрыми глазами, неизменно в мягких мокасинах и в кожаной куртке, всегда готовый задать какой-нибудь убийственный вопрос, «великолепный Уго», как с ухмылкой его называли коллеги по перу, не имел себе равных среди журналистов Европы.
