Но теперь Фельзенштейн решил использовать этот шанс. Если американцы вырывают из рук германской полиции американскую боеголовку, угрожая вдобавок применить оружие, то единственный стоящий след можно обнаружить поближе к источнику, то есть у самих американцев. Фельзенштейн соединился с одним мюнхенским абонентом, который, разумеется, не значился в телефонной книге.
Телефонистка, не входя в объяснения, спросила, о каком майоре Томпсоне идет речь. Видимо, их было двое или больше. Фельзенштейн забыл первое имя майора, но помнил второе — Блэр. Телефонистка назвала четырехзначный номер и положила трубку. Проблема заключалась в том, что в Мюнхене вообще не было четырехзначных номеров. Фельзенштейн, не долго думая, набрал номер мюнхенского кода и полученные им четыре цифры. Сигнала, разумеется, никакого не последовало. Он опять набрал номер ЦРУ в Мюнхене и, услышав голос телефонистки, назвал ей эти четыре цифры. В трубке раздался щелчок, предостерегавший, что разговор записывается на магнитофон. Через минуту Фельзенштейну ответил низкий голос:
— Двести двадцать четыре. Я слушаю.
— Я хотел бы поговорить с майором Томпсоном, — неуверенно сказал Фельзенштейн.
— Двести двадцать четыре. Я слушаю.
— Я звоню из редакции еженедельника «Дабай». Я хотел бы получить от вас подтверждение некоторых сведений. Во-первых, правда ли, что американские солдаты похитили один предмет, находившийся в полицейском управлении в Майергофе. Во-вторых, где этот предмет сейчас находится. В-третьих, какова ваша официальная версия по этому поводу. В-четвертых…
Фельзенштейн на минуту остановился и тут же услышал в телефонной трубке:
— Двести двадцать четыре. Продолжайте. Если же разговор окончен, сообщите, пожалуйста, номер телефона и фамилию. В надлежащее время мы дадим ответ.
Фельзенштейн понял, что говорит с автоматом. Несмотря на это, громко назвал номер своего домашнего телефона и первую пришедшую в голову фамилию: Гюнтер Зиген. Прошло не более полутора минут, и на столе у Фельзенштейна застрекотал телефон.
— Это господин Гюнтер Зиген? Вы нам только что звонили? В редакции еженедельника «Дабай» нет журналиста с такой фамилией. Кто вы на самом деле?
— Прежде всего я хотел бы знать, говорю ли я с майором Томпсоном.
— Да.
— Так вот, господин майор, я хочу играть с вами в открытую. Мне хорошо известно, что вы обер-лейтенант абвера и настоящее ваше имя — Хельмут Шёрдван. Ваше дело вело шестое отделение абвера, возглавляемое полковником Деларшем. Ваша послевоенная биография мне также хорошо известна. Я не намерен предать ее гласности при условии, что вы ответите мне на те вопросы, которые я только что задал вашему автомату. Дело настолько срочное, что ответ должен последовать немедленно.
— Кто вы такой, господин Зиген?
— Мое имя Уго Фельзенштейн. Вероятно, это вам что-то говорит?
— Господин Фельзенштейн, вы впутались в очень опасную игру или в чьих-то интересах затеяли недостойную провокацию. Наш разговор записывается на пленку и будет передан соответствующим властям. Что касается меня, то меня зовут Кеннет Ричард Томпсон, я родом из Калифорнии и нахожусь в Германии всего лишь год, так что все ваши клеветнические обвинения высосаны из пальца. Мой коллега, Уильям Блэр Томпсон, был во время войны офицером морской пехоты, в абвере служить не мог, но я, конечно, передам ему ваше сообщение. Если бы вы не были прославленным Фельзенштейном и если бы я не был полностью уверен, что разговариваю именно с вами, а не с кем-то другим, вы не получили бы от меня этих разъяснений. Но я хочу категорически вас предостеречь от продолжения этой провокации. Что касается Майергофа, там действительно имели место кое-какие события, сообщение о которых будет опубликовано. Во всяком случае, выбросьте из головы всякую мысль о публикации на эту тему. Вы знаете, вероятно, что происходит в мире. На этом пока закончим. Мы вскоре потребуем от вас разъяснений, господин Фельзенштейн. Сохранить все это в строжайшей тайне — в ваших же интересах. Надеюсь, мы поняли друг друга?
— Нет, майор Томпсон, — спокойно возразил Фельзенштейн. — Вы глубоко ошибаетесь. В моих интересах — нечто совсем другое. Через десять минут о ваших действиях узнает вся Федеративная Республика.
— Желаю успеха, господин Фельзенштейн. Но будьте осторожны. Законы военного времени весьма суровы.
— Мое правительство никому войны не объявляло.
— Что вы можете об этом знать? Такой опытный журналист должен лучше разбираться в политике.
— А о похищении невинных граждан Федеративной Республики, например господина Кнаупе, я тоже должен промолчать?
— Господин Фельзенштейн, вы выбрали неподходящий момент, чтобы нанести ущерб союзническим отношениям. Весьма неподходящий. Не думаете ли вы, что в нынешней ситуации кого-либо волнует судьба господина Кнаупе?
— Именно так и думаю. Речь идет не об этом человеке. Речь идет о вашем поведении. Потому что это вы, в каких-то своих целях, захватили боеголовку и наверняка вы развязали эту войну, если это действительно война.
— Вот мы и дошли до самой сути, господин Фельзенштейн. Все это очень схоже с тем, что пишут в «Нойес Дойчланд» или даже в «Правде». Неисправимые гитлеровцы в сговоре с американскими империалистами развязали войну, несмотря на предупреждения миролюбивых социалистических стран. Именно так вы хотите представить дело своим читателям?
Фельзенштейн понял, что бороться с ЦРУ будет трудно.
— Я буду говорить только об установленных фактах, — сказал он уже с меньшей уверенностью. — Выводы сделает общественное мнение.
— Еще раз желаю успеха. Но на вашем месте я бы очень серьезно подумал о том, что делать в ближайшие минуты. Несчастья, как правило, следуют одно за другим.
— Как это одно за другим?
— Первое с вами уже произошло: конец блестящей профессиональной карьеры. Не думаете же вы, что человек, предпринимающий провокационные действия в пользу разведки восточной зоны или непосредственно в пользу русских, сможет и далее влиять на общественное мнение. Ваше личное дело весьма содержательно и изобилует увлекательными и весьма пикантными подробностями. Не исключая, к примеру, интимных фотографий в компании министра фрау Швелленберг. Существует занятный фоторепортаж о вашем тайном визите в один дом свиданий в Гонконге. Этот дом, как вам известно, — подпольная курильня опиума. Несовершеннолетняя из Дуйсбурга тоже есть на нашей пленке: занимательная тема для прокурора. Не говорю уже о вашем роскошном автомобиле «порш-адажио» и о «мерседесе 650-SEL». Так вышло, что мы располагаем записью разговоров, которые предшествовали приобретению вами этих машин. Думаю также, что ваша фальсифицированная биография, включая злополучный Рыцарский крест, будет с большим удовольствием откомментирована, на основе наших материалов, изданиями Шпрингера. А у него, как вам известно, нет никакого повода испытывать к вам нежные чувства. Ну, и всегда мы можем опубликовать документы насчет вашего многолетнего сотрудничества с Зеппом Краусом, который, если помните, получил одиннадцать лет за деятельность в пользу восточной зоны. А может, вы предпочитаете, чтобы мы расспросили девочек с Репербана о ваших особых пристрастиях, которым, надо признать, вы нечасто даете волю? Представляю себе, как будут расхватывать очередной номер «Санкт-Паули-нахтрихтен».
Уго Фельзенштейн выслушал Томпсона с удивлением, но не ударяясь в панику. У него созрело решение не сдаваться без борьбы. Если же доведется проиграть, то так, чтобы как можно больше навредить этим людям. Он признал, что недооценивал американцев. Если он выдержит все это, то отплатит сторицей.
— Ваши сказочки очень милы, господин Томпсон, — проворчал он в трубку. — Но опасаюсь, что вы, господа, переоцениваете свои возможности. Неужели вы действительно думаете, что кто-нибудь всему этому поверит, когда я предам гласности ваши махинации? Через минуту моя фамилия прогремит на весь мир. Если бы вы даже одним махом обнародовали мою сложную биографию (допустим на миг, что эти бредни соответствуют действительности) — это все равно будет выглядеть как неуклюжая, бездарная месть за то, что я вас разоблачил. Уотергейт — это безделица по сравнению с тем, что вас ждет. И не запугивайте меня, господин Томпсон. Я знаю, к кому обратиться за помощью. Прощайте.
В дверь позвонили. Фельзенштейн бросил трубку и пошел открывать. В холл вошли четверо рослых мужчин с каменными лицами.
— Господин Уго Фельзенштейн? Вы арестованы. Вот ордер на арест, выданный окружным судебным следователем по представлению Ведомства по охране конституции. Потом прочитаете. А вот ордер на обыск. Прошу одеться. Вы пойдете с нами.
Один из вошедших подошел к столу, на котором Фельзенштейн разложил копии документов, касающихся майора Томпсона.
