— Пять километров? — только сейчас отреагировал Енсен. — Даже не верится!
— Почему же? Я выступал когда-то в цирке. Силовой номер. Сейчас вы видите только мою тень. Почти десять лет в концлагере…
— Я вас правильно понял? Вы знали о его болезни? — переспросил Мун.
— От меня он ничего не скрывал. Но вчера, когда я приходил к нему, Магнус дал мне понять, что еще есть надежда.
— Вот как?! А в связи с чем вы приходили?
— Служанка заболела. Но мне думается — ему просто хотелось увидеть меня.
— У вас не было впечатления, что он… как бы это сказать… ну, хотел с вами попрощаться?
— В том смысле, что навсегда? Мне это и в голову не приходило. Наоборот, он был жизнерадостен до легкомыслия.
— Ему кто-то должен был звонить из Мюнхена, — неожиданно вспомнив оброненную Ловизой фразу, Мун обратился к ней за подтверждением. Она кивнула. — Вы не знаете, кто? — спросил Мун.
— Мне он ничего не говорил. Я только знаю, что в Мюнхене живет профессор Литке, крупный специалист, с которым он консультировался по поводу своей болезни.
Дверь без стука отворилась. Вошли грузчики и молча ухватились за письменный стол.
— Подождите! — приказал Клаттербом. — Эту комнату в последнюю очередь!
— А у нас уже все! — Грузчик бесцеремонно выдвинул ящик. — Да тут масса бумаги. Тащи сюда мешок, Петер!
— А что делать с картиной? — спросил тот, кого назвали Петером. — Через двери не пролезает. Придется вырезать из рамы.
— Стулья оставьте и картину тоже.
— Но нам велели…
— На мою ответственность. Если я вам больше не нужен, — Клаттербом повернулся к Дейли, — разрешите уйти… Ло, вот вам адрес.
— Ваш?
— Нет, ваш. Магнус велел мне вчера подыскать для вас квартиру.
— Так он знал, что старая хозяйка отказала мне?
— Он все знал. — Клаттербом улыбнулся. — Ло, нотариус передал вам дневник Магнуса?
— Какой дневник? — удивилась Ловиза.
— Этот? — спросил Дейли, подавая ей оставленный Клайном пакет.
— Да! — подтвердил Клаттербом. — Он при мне запечатывал его. Я вчера сам отнес его к нотариусу с поручением передать Ловизе, если с ним что-нибудь случиться.
— Разве нотариус оставил мне? — Ловиза вздрогнула.
— Вам! — подтвердил Дейли.
— Я ничего не слышала!
— Вы были почти невменяемы.
— Разве? — Напоминание подействовало как условный рефлекс. Выплаканные до дна, сухие, горящие, полубезумные глаза, как в тот миг, когда она рвала завещание. Ловиза даже не заметила, как Клаттербом, уходя, неслышно прикрыл за собой дверь. — Вы говорили про какое-то стихотворение Гёте? — Внезапно спросила она, очнувшись от забытья.
— Так вот ведь оно! «Ночная песнь странника», напечатано в газете, которую вы только что читали, — засмеялся Фредди.
— Я не видела, что читаю, — смутившись, призналась Ловиза. — Это, в черной рамке? — Она прочла вслух:
На вершинах седых — покой
Ветер стих, убаюкан листвой.
В лесу замолкают птицы.
Это не долго продлится —
Черед наступит и твой
— В лесу? — внезапно заволновался Дейли. — Как вы прочли? «В лесу замолкают птицы», не так ли? Это не опечатка?
— Нет, — заверила его Ловиза. — Шпрингеровские газеты можно обвинить в любых фальсификациях, но по крайней мере великого национального поэта они цитируют правильно.
— Но в оставленном Мэнкупом предсмертном послании эта строчка звучит, насколько помню, иначе, — не унимался Дейли. — Енсен, давайте посмотрим!
— Вы правы. — Енсен уже вытащил из портфеля папку с вещественными доказательствами. Поверх остальных бумаг лежала страничка, которую вынули из пишущей машинки Мэнкупа.
— Ну вот! — торжествующе воскликнул Дейли, тыча пальцем в третью строчку.
— В чем дело? — спросил Мун, которому передалось волнение Дейли. Не знакомый с немецким языком, он знал стихотворение только по английскому переводу, который Енсен, обнаружив листок, процитировал тогда же специально для Муна.
— Правильный текст гласит: «В лесу замолкают птицы», — объяснил Дейли. — А Мэнкуп почему-то допустил непонятную для такого эрудита ошибку. Видите, у него это место звучит совсем иначе: «В роще замолкли птицы». Не «в лесу», а «в роще»! Енсен, неужели вы сами не заметили? Тут что-то не так.
— Признаюсь, я сразу же обратил на это внимание, — Енсен виновато покачал головой, — но не придал опечатке особого значения. Во-первых, я тогда еще не знал, что Гёте любимый автор Мэнкупа.
— А потом, когда узнали? — с некоторым укором спросил Дейли.
— Потом позабылось… К тому же, сперва удивившись ошибке, я тут же нашел правдоподобное объяснение… Подумал, что за минуту до смерти, когда перед тобой проходит вся жизнь… Мало ли кто может в такую минуту перепутать слова…
— Только не Магнус! — Ловиза покачала головой. — Покажите! — Она долго смотрела на пять машинописных строчек, потом изумленно прочла третью: — «В роще замолкли птицы»… Не мог Магнус этого написать! Это писал не он!
— Постойте! Да постойте же! — Мун, как ошалелый, кинулся к грузчику, который выносил пишущую машинку. Потом выхватил чистую страницу из валявшегося на полу выдвижного ящика и, пристроив машинку на коленях, быстро отстукал несколько бессвязных слов. — Вот, посмотрите! — Он сравнил оба листка.
Дейли взглянул и так и ахнул. Заложенная в пишущую машинку лента находилась уже в долгом употреблении. Отпечатанные Муном буквы были почти серыми. А строчки на листке, сочтенные прощальным письмом Мэнкупа, — четкие, жирные, черные, какие оставляет только почти новая лента.
Мало того. На машинке Мэнкупа сцеплялись буквы «д» и «е». Текст же, приобщенный к вещественным доказательствам, был лишен этого дефекта.
— То-то проклятое стихотворение не давало мне покоя! Даже во сне! — Мун вспомнил свои ночные кошмары.
— Разве я не говорил, что Мэнкупа убили! — Фредди бросился к телефону.
— Но кто? — тихо спросила Ловиза.
— Человек, который плохо знал Гёте, но зато прекрасно знал про детективную игру. За такое идеальное алиби любой убийца отдал бы полжизни. А конкретнее — один из вас четверых.
— Вы меня тоже подозреваете? — Ловиза окинула беспомощным взглядом пустую комнату. Не было уже ни рабочего стола, ни рабочего кресла, не было склонившейся над столом фигуры, к которой она все время мысленно обращалась за поддержкой.
— Глупости! — отмахнулся Мун. — Если Гамбургский оракул, который знал все и предвидел все, считал вас настоящим другом, то мне остается лишь повторить его слова: «Возможно, она стоит всех нас, вместе взятых…» К черту сентиментальности! Пора приниматься за работу, пока урожденная фон Винцельбах еще не выгнала нас отсюда.
— Но ведь Магнус действительно помышлял о самоубийстве? — Ловиза растерялась.
— Две недели тому назад, когда придумывал игру. Но я убежден, что со вчерашнего дня многое изменилось. У меня есть предположение, что и нотариуса он вызывал вчера ночью, чтобы в вашем присутствии уничтожить документ, который давал бы убийце возможность выйти сухим из воды.
— Вы думаете, что у Магнуса действительно появилась надежда?
— А это мы сейчас узнаем. — Мун уже срывал оберточную бумагу с пакета, в котором находился дневник Мэнкупа. — Если он вообще писал здесь о своей болезни. С кем еще поделиться скрываемой от всех бедой, как не с дневником.
— Так вы эту работу имели в виду, шеф? — только теперь понял Дейли. — А я уж думал, что придется рыскать по всему Гамбургу в поисках супружеской пары Цвиккау и господина Баллина. Между прочим, на скульптора это похоже. Он явно ненавидит Мэнкупа. Тот платил ему тем же… Давайте сюда! — Дейли перелистал переплетенную в простой коленкор толстую тетрадь, потом передал Ловизе. — Пожалуй, моих знаний немецкого не хватит, а о готический шрифт я подавно спотыкаюсь.
— Не могу! — Ловиза порывистым движением оттолкнула дневник. — Его сокровенные мысли… Мне это кажется святотатством.
— Но он именно вам доверил их.
— Все равно… Пусть читает господин Енсен, если считает это необходимым.
— Дайте мне! — Фредди, поспешивший закончить телефонный разговор, бесцеремонно завладел тетрадью. — Начинаем с конца?
— Разумеется! Вчерашняя запись интересует меня больше всего, — кивнул Мун. — Посмотрите, что там?
— Какой-то конверт! — Дейли поднял с пола выпавшую из дневника бумагу.
Конверт был адресован Мэнкупу. Без обратного адреса, надпись напечатана на машинке. Вложенное письмо было также машинописным. Текст гласил:
«Возможно, в ближайшие дни я раскрою вам глаза на Дитера Баллина, которого вы считаете своим другом. Мне известны такие факты из его давней и совсем недавней биографии, за которые другой с радостью отдал бы не только запрошенную мною весьма скромную сумму в десять тысяч марок, но и полжизни.
