Все формальности по приёму на работу были завершены очень быстро, и в тот же день мне бегло показали архив, предложив срочно составить примерный план описи его разделов, расчёт в людях и технических средствах, чтобы возможно было без промедления приступить к приведению всех материалов в систему.
— Мы тут сотрудничаем с нашими новыми западными друзьями. Очень щепетильные люди. Они не требуют больше того, что мы им даём, но просят соответствующей сервировки, — сказал мне мой новый шеф Соломон Янкелевич Бурчиладзе.
— Не совсем понял, уточните.
— Они могут обрабатывать только приведённые в систему материалы. Они ведь уже давно работают с компьютерной техникой. У них уже существенно иные мозги.
— А, понимаю, я вспомнил Леопольда Леопольдовича и его теорию, понравившуюся американцам. — Они не пользуются туалетом, пока нет соответствующей бумаги.
— Совершенно верно! — просиял Бурчиладзе. — Вы очень точно угадали мою мысль. Что, у Вас есть опыт общения с американцами?..
Это была ответственная, но в высшей степени неблагодарная работа, хотя я хорошо знал, как к ней подступиться.
Я исходил из того, что мне пока не доверяют и потребуется немалое время, прежде чем я сумею войти в доверие своих непосредственных начальников.
«Теперь Америка будет обобрана так же, как и СССР, разве это сложно понять?.. Неужели мы примем полную капитуляцию? Неужели ничего не противопоставим? — постоянно сверлила мысль. И я знал, что что-нибудь придумаю — такое, что убережёт наши главные секреты. — В конце концов, можно подумать и о пожаре…»
Четыре человека плотно пасли меня. Я оставался под контролем даже в доме полковника. Так что моей основной задачей на первом этапе было — разработать тактику поведения и строго придерживаться её.
Я никому не был должен, это так. Вожди и государство, которым я давал присягу, ушли в небытие. Но оставалась честь, оставалась совесть, оставался профессиональный долг и чувство личного оскорбления: каждый из нас, кто честно работал в КГБ (увы, таких было, как выяснилось, не особенно много), внутренне давно был подготовлен к тому, чтобы молча исполнить долг и принять безвестную смерть.
Но — нужны были веские обстоятельства. И я решил играть роль лояльного к новой власти, но достаточно занудливого человека, намерившегося взять свой куш. Через две недели напряжённейшей работы (по 16 часов ежедневно), когда мои соглядатаи не только преисполнились ко мне уважения, но и возненавидели как ревностного служаку, я написал рапорт своему непосредственному шефу, в прошлом, как выяснилось, заурядному стукачу на одном из ленинградских оборонных заводов.
Стукач, не справляясь с каскадом информации, требовавшей точной оценки (понятно, что он должен был прежде всего думать о собственной шкуре), принял именно то решение, к которому я его подталкивал: вызвал меня на личную беседу.
Беседа проходила в шикарном кабинете громоздкого здания, утопленного в скалы на десятки метров, веранда под тентом с видом на море, кипарисы, с которых, не умолкая, стрекотали цикады.
— Кофе, чай, прохладительные напитки, фрукты?
— Нет-нет, — сухо сказал я, — ничто не должно вредить важной деловой беседе.
— Пожалуй, — согласился он, указав мне кресло из плетёной лозы. — Я внимательно прочёл ваш рапорт, но хотел бы уточнить кое-какие детали.
— Рапорт, — это служебный документ, который ставит самые необходимые технические вопросы. Но у меня есть и другие вопросы.
— Разумеется, — наедине шеф не скрывал, что он пока ещё не достаточно профессионален. — Я даже и предложил бы начать с общих вопросов, разрешив которые, нам будет проще разрешить и частные.
Мысль была заёмной, но справедливой, и я не упустил возможности сделать тонкий, но убедительный комплимент.
— Я со всей серьёзностью отношусь к контракту и не сомневаюсь, что со временем получу Ваше благорасположение. Меня совершенно не интересует жизнь и события в этом закрытом городке, передо мной поставлена задача, и я постоянно думаю о том, как эффективнее её решить… Возможно, мне потребуется командировка в Москву. Есть три-четыре технических работника, способные оказать нам незаменимую помощь. Естественно, решать об их приёме на работу придётся вам. Второе, краем уха я слышал, что приехавшие в этот город уже не могут по желанию выбраться из него. Я понимаю мотивы и всё остальное, но полагаю, что имею некоторое право на игру открытыми картами. Если отъезд воспрещён, я готов пригласить сюда жену и младшую дочь. И в-третьих, мне кажется, что моя работа не может быть шаблонизирована. Соприкосновение с тайнами, многие из которых, вероятно, не будут обнародованы никогда, потребует точных знаний о действительной политике нынешнего руководства России. Что мы отдаём, что мы ещё придержим… Мы же не автоматы, шеф, а прежний опыт уже не гарантирует успеха… Вот три принципиальных вопроса. Всё остальное — технические сложности, которые я берусь преодолеть, как условлено…
Шеф не ответил на поставленные вопросы. Собственно, я и рассчитывал именно на это, зная, что его беспомощность может означать для меня необходимую льготу. И льгота была получена.
— Россия решает новые задачи не в одиночестве и, стало быть, имеет пределы своей воле… Я согласен с постановкой всех проблем и обещаю Вам, что в самом кратком времени дам необходимые разъяснения… Вы проявили излишнюю скромность, не коснувшись оплаты ваших и впрямь неординарных усилий… Но мне кажется, вы допускаете досадный промах: сколько бы Вы ни оставались в этом городе, Вы не только осуществляете контракт, но и живёте обычной жизнью, которая тоже лимитирована, как всё остальное. Не следует чураться знакомств и прочих радостей или огорчений общения…
Я не получил ответа на принципиальные вопросы. Более того, оттяжка как бы свидетельствовала о том, что меня ожидают отрицательные ответы. Зато я получил санкцию на инициативу. Отныне те, кто отслеживал каждый мой шаг, обязаны были знать, что я получил санкцию на любые контакты, это развязывало мне руки. Я был убеждён, что рано или поздно разнюхаю что-либо такое, что поможет вернуть стране её подлинные национальные интересы. Возможно, это было наивно, но без этой наивности не имело цены всё остальное.
Вечером того же дня я пригласил полковника на чай. Мурзин явился в своём дурацком колпаке и пижаме и явно тяготился чаем, прямо говоря, что чай не соединяет собеседников так, как вино. Тем не менее, он с удовольствием ел и пил, попросив разрешения отложить пару бутербродов для угощения внука.
— Никаких проблем! Высокие гости, которые здесь бывают, вынуждают власти заботиться о доставке продовольствия. Наш единственный гастроном ломится от изобилия товаров, в том числе западного происхождения.
— У людей мало денег, — пояснил полковник. — Времена дефицитов, которые мы проклинаем, свидетельствовали об огромной покупательской способности большей части населения. А теперь красная икра лежит до тех пор, пока не приходит критический срок хранения. Тогда икра появляется в меню сразу всех санаториев.
— Меня больше интересуют не столько события в этом городе, сколько события в каждой из республик взорванной державы. Между тем, кроме ублюдочной пропаганды, я не имею никаких иных источников информации… Я привык работать на фоне широкой перспективы. Я должен знать, куда всё катится, чтобы работать профессионально…
Отставной полковник сочувственно вздохнул:
— Перспективы отныне уже не будет. Мы должны приучиться, как западные люди, жить без перспективы… Калькулируйте доходы, здоровье, дни жизни, но не прикасайтесь к событиям истории, это не ваше дело!
— Русское самосознание никогда не смирится с этим! Чтобы жить полноценно, даже нищий русский человек хочет обозревать всю планету и всю историю. Он скорее недоест и недопьёт, недоспит и переработает, чем станет печься о своей шкуре как единственной ценности мироздания!
— Господи, — сказал полковник, и глаза его увлажнились. — За эти Ваши слова я не только бы сейчас вздрогнул за хорошим стаканчиком, я бы вообще отдал Вам половину своей квартиры совершенно бесплатно!.. Да, именно: я согласен на любые муки, но чтобы во всякую минуту обозревать всю вселенную, все её тайны. С гнусным рационализмом западной жизни я лично не соглашусь ни за какие коврижки!
— Но Вы же сами говорите, что отныне Россию лишили этой её природной потребности.
— Да, они постараются это сделать, желая гибели нации! Они ведь прямо ставят на нашу погибель!.. Русские нужны Западу только для столкновения с арабами и китайцами — и только!.. А потом их столкнут и заселят Черноземье какими-нибудь албанцами.
Мурзин был, конечно, сломлен, но в проницательности и резвости мысли ему было трудно отказать. «Что он за человек и можно ли будет положиться на него при нужде?..»
