— Да.
— Грэм Сазерленд. Всю жизнь мне его пейзажи нравятся больше, чем графика. Он не родственник семьи Сазерлендов?
— Очень дальний, — она провела их к выходу, которым пользовались пациенты.
— Еще раз извините за отнятое у вас время, — сказал Теллер. — А кстати, где вы находились в ночь убийства Кларенса?
— Здесь, все время здесь, с доктором Сазерлендом. Работали над статьей для психиатрического журнала… он много публикуется.
— Ну еще бы. Желаю приятно провести день.
Теллер проводил Сюзанну до машины. Садясь за руль, она оглянулась на дом Сазерлендов и сказала, закусив губу:
— Странный все-таки человек.
— Да где ж вы видели, чтобы психиатр — и не странный.
— Она, не он, она меня занимает. Мне ее жаль.
— С какой стати?
— Сама не знаю, тип, что ли, такой? Глаза всегда печальные.
— Я, кажется, понимаю, что вы имеете в виду. Скажите мне лучше, какие у нас перспективы вместе поужинать?
Он так и не понял, то ли она и вправду не знает своих планов на вечер, то ли экспромтом ищет оправдание, но она отказалась:
— Сегодня вечером я занята.
— Тогда в другой раз. Будем созваниваться.
Он еще долго стоял у края аллеи, глядя вслед ее автомобилю. Потом поехал назад, в управление. В шесть Теллер уже входил к себе в квартиру, где первым делом накормил двух своих домочадцев: кота по имени Бьюти[1] и кошку по имени Бист.[2] Ожидая, пока в духовке согреется замороженный ужин, уселся в любимое кресло-качалку. На столе под рукой лежали две книги в мягких обложках, которые он читал попеременно: исторический роман Стефани Блейк и избранные произведения Камю. Он предпочел Камю, вскоре задремал и проснулся лишь тогда, когда едкий смрад сгоревшего ужина заполнил комнату.
А на другом конце города, в оформленной с большим вкусом кооперативной квартире, Сюзанна Пиншер говорила в спальне по телефону:
— Я тоже люблю тебя, детка, и в субботу к вам приеду. Обязательно. Спокойной ночи, приятного сна. Дай мне папу.
Трубку взял ее бывший муж. Их трое детей жили с ним по взаимному соглашению. Сюзанна могла навещать их в любое время и в прошлом году даже брала к себе всех троих на целое лето. Решение оставить детей на попечение мужа далось ей мучительно, но, постоянно убеждала она себя, было единственно правильным.
— Как дела, нормально?
— Без проблем, а у тебя?
— Совершенно измоталась. Меня ведь назначили расследовать дело Сазерленда.
— Крупняк. Последнее время только о нем и говорят.
— Ничего удивительного. Убийство в Верховном суде! Первое за всю историю — подумать страшно!
— Ты бы лучше подумала о своем здоровье, Сюзанна. Приедешь к нам в эту субботу?
— Приеду. Спокойной ночи.
Она послонялась по квартире и в конце концов оказалась на кухне. Поняла, что проголодалась, и приготовила себе кофе с английской булочкой. За кофе ей вспомнилось, что она вообще сегодня не ужинала, а придя с работы с разбухшим от бумаг кейсом, сразу же, переодевшись в халат и накинув поверх теплую кофту, села читать и читала до урочного часа, когда надо было звонить детям.
Доев булочку, Сюзанна прошла в спальню и сняла с полки, где стояли книги по искусству, энциклопедию английской живописи. Нырнув под одеяло, отыскала статью о художнике Грэме Сазерленде. Прочла, захлопнула книгу, погасила свет и некоторое время размышляла в темноте, какой прок полицейскому инспектору от знания работ малоизвестного английского художника?
До чего докатятся наши правоохранительные органы с такими-то инспекторами?..
Верховный судья Темпл Коновер сидел за завтраком в малой столовой своего дома в Бетесде в голубом фланелевом халате, синих, махровой ткани, домашних туфлях, с обмотанным вокруг шеи красным шерстяным шарфом. Рядом, под рукой, стоял алюминиевый костыль, без которого судья не мог передвигаться после последнего инсульта. На столе перед ним лежал окончательный вариант статьи для журнала «Харперс» о цензурной петле, затягивающейся на шее свободной прессы.
Старинные часы в углу большой столовой отзвонили время — семь утра. Коновер налил себе перемешанные с гущей остатки кофе, приготовленного экономкой, взглянул в окно на тщательно ухоженный японский садик — его подарок второй жене-японке.
— Доброе утро, Темпл, — раздался от двери голос его нынешней жены, юной особы с длинными, вьющимися по плечам светлыми волосами, в легкомысленном розовом халатике, прихваченном на талии двумя пуговками, и с детски припухлым, не отошедшим еще от сна лицом. Она стояла, облокотясь о косяк двери и пальцами одной ноги едва касаясь подъема другой. Слегка распахнутые полы халатика являли взгляду гладкие белые бедра.
— Привет, Сесили. Хочешь кофе?
Она подошла к столу и увидела пустой кофейник:
— Пойду заварю свежий.
— Лучше позвони Карлу.
— Не стоит, принесу сама, так будет быстрее.
Минут через десять она вернулась с полным кофейником, налила себе свежий кофе и уселась напротив мужа, подложив под себя одну стройную ногу и болтая на весу другой. Судья закашлялся.
— Как ты себя чувствуешь сегодня? — участливо спросила жена.
— Прекрасно. Вот только что закончил статью, — он толкнул к ней через глянец стола стопку листов. Она взглянула на них мельком, без всякого интереса, отпила кофе из чашки.
— Как вчерашний концерт? — спросил судья.
— Скука смертная.
— А куда ты делась после концерта?
— Захотелось выпить перед сном, ну и заглянули на огонек к Пегги.
— Где и выпили, потом еще и еще, судя по тому, что домой ты явилась почти в два часа.
— Ну и что? Мы сидели и разговаривали.
— Могла хотя бы позвонить! — Судья вновь закашлялся. В глазах появились слезы, он стал лихорадочно шарить рукой по столу в поисках стакана с водой. Жена бросилась на помощь, но он жестом отослал ее на место. — Так почему ты не позвонила? Я ведь волнуюсь, тебе это прекрасно известно.
— Не хотела тебя будить, только и всего.
— Будто бы! С кем ты была у Пегги?
— Обычная компания, все тебе хорошо знакомы. Темпл, уймись! Надоели твои допросы, подозрения, ревность всякий раз, когда я где-нибудь бываю одна, без тебя.
— Так ли уж для них нет оснований?
Она шумно выдохнула воздух и поставила чашку на стол с такой силой, что кофе выплеснулся через край.
— Умоляю тебя не начинать все сначала. Из-за одного-единственного раза нельзя же вечно изводить человека…
Ее слова были прерваны деликатным мужским покашливанием. В дверях стоял Карл, вот уже с полгода выполнявший в доме судьи Коновера целый ряд обязанностей, в том числе садовника — когда требовали обстоятельства — и шофера. Высокий брюнет лет тридцати, Карл носил аккуратно подогнанные джинсы и серую майку, плотно облегавшую бугры мышц на плечах и предплечьях. Шлем черных вьющихся волос обрамлял лицо с крупными, но неопределенными чертами, тяжелыми веками, полным чувственным ртом и расплющенным боксерским носом. Жил он тут же, за домом, в одной из трех квартир над гаражом.
— Простите, что вошел без стука, — сказал он с заметным немецким акцентом. — Я хотел спросить, когда подавать автомобиль. Вчера вы сказали, что служебный лимузин будет скорее всего занят.
Темпл посмотрел на мнущегося в дверях дюжего молодца, который глаз не спускал с Сесили.
— Через час, — сказал он, — через час я буду готов.
— Хорошо, сэр, — проговорил Карл, исчезая за дверью.
— Почему занят служебный автомобиль, Темпл?
— Ремонтируют, должно быть. Или взяли на похороны.
— А ты сам на похороны поедешь? — спросила Сесили.
— И не подумаю.
— Мне кажется, тебе все же надо поехать. Покойный работал у вас старшим клерком.
Судья попытался сдержать дрожь в правой руке, но не смог, и она быстро охватила все тело. Костыль грохнулся на пол, дрожащей рукой судья опрокинул кофейник.
— Тебе плохо, Темпл?
— За собой бы лучше смотрела!
— Что ты имеешь в виду?
— То, что ты даже не считаешь нужным запахнуть халат в присутствии постороннего мужчины.
Она взглянула вниз, на полы халата, потом подняла глаза на мужа.
— Но ведь на то он и халат, понимаешь?
— Да, но у него есть застежки, другое дело, что ты ими никогда не пользуешься!
— Ты меня просто смешишь, — сказала Сесили, натягивая одну полу халата на голые ноги, а другой прикрывая грудь. — Извини, я пойду к себе. Надо переодеться на похороны.
Уперевшись руками в стол, Темпл с трудом встал на ноги. Сесили, обойдя стол, подняла костыль, протянула его мужу.
— С какой стати ты решила отправиться на похороны этого мерзавца?
— Потому что не пойти было бы неприлично. Мало ли что…
— Сазерленд был отпетым…
— Прекрати, не хочу об этом говорить! — Она вышла из комнаты. Судья, кряхтя, двинулся следом, медленно, с трудом выдвигая вперед костыль с резиновым наконечником и подтягивая по полу парализованную правую ногу. Он дотащился до ее спальни и, открыв дверь, крикнул:
