Раздражение, граничившее с гневом, исказило правильные черты лица Благого Нельсона, и он не пытался скрыть свои эмоции. В течение последних пятнадцати месяцев стараниями Эдера это выражение возникало у него на лице дважды, а то и трижды на дню. И хотя он уже был знаком со вспышками раздражения, присущими Нельсону, Эдер так и не мог понять, что их вызывает.
— Кончится ли когда-нибудь вся эта херня? — взорвался Нельсон.
— Как насчет следующего месяца, когда ты выходишь?
— Через месяц ты скажешь — Благой? Кто это — Благой?
Возмущенно замотав головой, Эдер отверг сие обвинение.
— Я не забываю своих друзей, Благой, так же, как и своих врагов.
— У тебя слишком много одних и значительно меньше других — так что нетрудно понять, в чем твоя слабина. Может, я и загляну к тебе, а, может, и нет. А сейчас давай пошевеливайся. — Схватив Эдера за левую руку, он выдернул его из раздевалки наружу, где тот попал чуть ли не в объятия старшего охранника с выцветшими светлыми волосами и остановившимся взглядом стеклянного левого зрачка.
— Эй ты, — надзиратель уставился на Нельсона единственным здоровым глазом. — Я тебя задерживаю.
— Дай мне пройти.
— Пройдешь. Прямиком в карцер. — Надзиратель повернулся к Эдеру: — Что же до вас, мистер главный судья, вам на выход.
Эдер терпеливо стоял перед большим серым металлическим столом, изучая распятую на стенке голову черного медведя, как всегда думая, что тот был слишком мал, когда его пристрелили, или иными словами очень юн. И стол, и медвежья голова принадлежали Дарвину Луму, начальнику тюрьмы, который при помощи авторучки «Уотермен», двадцати шести лет от роду, ставил свои инициалы на всех девяти страницах документа.
Лум был грузным человеком лет около пятидесяти, с вытаращенными от базедовой болезни глазами, с на удивление гладким лицом и редкими седыми волосами, сквозь которые просвечивала розоватая кожа черепа. Закончив расписываться, он закрыл ручку колпачком, аккуратно сложил в стопку все девять страниц бланков, поднял на Эдера глаза и показал ему на складной пластиковый стул.
Заняв указанное ему место, Эдер стал ждать слов, которые был обязан сказать ему начальник тюрьмы. Секунд девять или десять Лум молчал, лишь ухмыляясь и выразительно глядя на него. Затем заговорил тоном обвинителя.
— Я по-прежнему хотел бы получить откровенный ответ на вопрос: почему семь месяцев назад вы отказались от условно-досрочного освобождения?
— Со всем этим мы уже покончили.
— Мне смешно вас слушать.
— Может, на этот раз мы попробуем прибегнуть к методу катехизиса, — вздохнул Эдер.
— Прекрасно. Мне всегда нравилось общение в виде вопросов и ответов. Простые ответы на точные вопросы.
— Первый вопрос, — начал Эдер. — Почему я тут оказался?
— Вы преступник, осужденный за уклонение от уплаты федеральных налогов.
— И все преступники такого рода приговариваются к отбытию наказания в федеральной тюрьме особо строгого режима?
— Лишь в том случае, когда остается надежда еще что-то выжать из них.
— Куда обычно посылают нарушителей налогового законодательства?
— В федеральные учреждения в Пенсильвании, Флориде, Техасе и Алабаме — разве что в Алабаму отсылают особо преуспевающих неплательщиков.
— Так почему же я оказался здесь?
— Потому что не удалось доказать, что вы тайно присвоили миллион долларов — или, по крайней мере, половину от них.
— И что после этого случилось?
— Вас прихватили за уклонение от уплаты налогов, что вы не смогли опровергнуть и косвенно признались в нем.
Эдер снова уставился на голову черного мишки, который был слишком юн в момент гибели, после чего предложил:
— Давайте вернемся к вашему первоначальному вопросу.
— Почему вы отказались от освобождения под честное слово?
— Перед кем я должен отчитываться, когда сегодня выйду отсюда?
— Ни перед кем.
— А кому я должен был бы докладываться, если бы семь месяцев назад вышел под честное слово?
— Какому-нибудь полицейскому по надзору, может, вдвое младше вас.
— И что произошло бы, будь я обвинен в нарушении условий освобождения под честное слово — пусть даже минимальном?
Еще одна ухмылка заставила пойти морщинами лоб Лума, когда он откинулся на спинку кресло.
— Вы хотите сказать, вам бы подстроили нарушение правил, чтобы они могли еще раз попытаться выжать из вас подробности того дела со взяткой — так?
Эдер лишь улыбнулся. Лум отвел глаза.
— Ну, если бы они прихватили вас на ложном обвинении в таком нарушении, чего я не могу отрицать, в таком случае мы получили бы удовольствие снова увидеть вас тут. — Он посмотрел на Эдера, сдерживая улыбку. — А теперь у вас есть право сказать: «Я отбыл свой срок».
— Я отбыл свой срок, — повторил Эдер.
В ходе последовавшего молчания выражение лица Лума изменилось с почти дружелюбного на равнодушное. И когда он, наконец, заговорил, почти не шевеля губами, голос был ровен и монотонен. Он пробыл здесь столько времени, понял Эдер, что даже говорит, как заведенный.
— Расскажите мне о ваших отношениях с Бобби Дюпре, — словно чревовещатель, не шевеля губами, попросил Лум.
— С кем?
— С тем головорезом, который на пару с Локо бьет лампочки.
— Что именно относительно его?
Лум уставился на Эдера, и в голосе его появилась хрипотца.
— Он в больнице со сломанной левой рукой и, возможно, с повреждениями внутренних органов.
— Мне очень жаль, что его постигли такие неприятности, — без малейших признаков раскаяния произнес Эдер.
— Мы нашли его в душевой для освобождающихся.
— Да?
— Да, и последним, кто пользовался душевой до того, как его там нашли, были вы.
— Невозможно.
— Почему?
— Потому что последним, кто пользовался душевой, был тот, кто сломал руку мистеру Дюпре, а это для меня совершенно невозможно, принимая во внимание мой возраст и размеры мистера Дюпре.
— Гребаный адвокатский треп.
Эдер вежливо кивнул, словно принимая этот небольшой, но заслуженный комплимент.
— А что говорит сам мистер Дюпре?
— Что на него напали четверо и на всех были маски.
Эдер поднялся с пластикового стула.
— В таком случае я не вижу основания для дальнейшей дискуссии.
— Сядьте.
Эдер снова сел. Лум откинулся далеко назад в своем плетеном кресле. Положив ноги на стол, он сплел руки на затылке и уставился в потолок.
— Есть слухи, — сказал он. — Мы можем обсудить кое-какие из них.
— Например?
— Например, о том, что кто-то посулил двадцать тысяч наличными за то, чтобы вы никогда не вышли из этих ворот. Во всяком случае, в добром здравии. — Скользнув по потолку, взгляд начальника тюрьмы уперся в Эдера. — И поскольку вы не можете держать язык за зубами — во всяком случае, я так слышал — эти слухи, скорее всего, имеют давнее происхождение.
— Не такое уж давнее.
— Чьи деньги?
— Не имею представления.
— Чушь.
— Есть такие слухи или же нет, — Эдер пожал плечами, — думаю, вы предпочитаете, чтобы я вышел из ворот вашего заведения, скорее, на своих ногах, нежели вам пришлось выносить меня в гробу.
Лум сделал вид, что обдумывает такой вариант, но, наконец, кивнул в знак согласия.
— В таком случае, у меня есть предложение.
Начальник тюрьмы взглянул на часы в дубовом футляре, которые напоминали те, что обычно висят в школьном коридоре.
— Считаете, что можете чего-то добиться?
— Желательно ли вам выслушать мое предложение?
— Попробуйте.
— Хорошо. Я бы хотел, чтобы Благой Нельсон проводил меня за ворота, вплоть до стоянки машин.
Выслушав эту просьбу, Лум замотал головой.
— Вместо него я дам вам двух охранников.
— Сколько вы им сейчас платите?
— Как всегда, достаточно прилично. Поэтому у меня и полная папка заявлений о зачислении на федеральную службу, заполненных ребятами, которые и карандаш-то в руках держать не умеют.
— За половину тех двадцати тысяч, о которых ходят слухи, — сказал Эдер, — от этих двух охранников потребуется всего лишь на пару секунд, максимум на три секунды, посмотреть налево, а не направо или поболтать друг с другом, после чего я буду мертв, а они станут богаче на пять тысяч каждый, если вы следите за моими подсчетами.
Лум уже открыл было рот, готовясь выдать подготовленное возражение, когда раздался звонок зеленого телефона. На столе перед ним стояли два аппарата: панель кремового цвета с двенадцатью пластиковыми кнопками, означавшими двенадцать абонентов, и зеленый телефон с гладким кожухом, на котором не было ни кнопок, ни анахронического диска. Спустив ноги на пол, Лум пододвинул к себе зеленый телефон и буркнул в трубку свое имя.
