– Человек – букашка, его запросто можно по стене размазать. Понял?
– Понял, понял! – Русич невольно отпрянул от собеседника.
– Желает тебе Петр Кирыч заново руку протянуть, не гнушается. С самого верха на тебя взирает. – Пантюхин показался Русичу необыкновенно серьезным. Откуда было ему знать, что тот боялся не выполнить во всей полноте задание своего хозяина.
– Прав ты, Пантюха, – более ровным голосом заговорил Русич, – сильно поумнел я в зоне. Стиранули меня там. А что хочет от меня получить наш уважаемый шеф? – Русич решил пойти напрямую, отлично понимая, Пантюха не из тех людей, что ценят дальний подход, сам мучается, видимо, не зная, как толком подойти к нему. Ведь не за красивые глаза столько добра сделал ему Петр Кирыч?
– В мыслях шефа не копался, не моего ума это дело, – Пантюхин заметно обрадовался, голос его потеплел. – Мы с тобой нынче вроде как свояки, оба чалились, посему хочу толкануть дельную мыслишку: будешь снова рыпаться, искать концы, поплывешь по течению, под лед. Да опомнись ты, чумной, кто прет с кулаком супротив паровоза? А шеф поможет забыть прошлое, отыщет подобающее теплое местечко, устроит с харчами, с «бабками», да и крышу даст.
– Хочу вопросик тебе, Пантюха, кинуть.
– Валяй, у меня не заржавеет. – Пантюхин не поднял глаз на Русича, стал разливать остатки водки по стаканам. Однако по легкому румянцу, по трясущимся рукам Алексей понял, посланец шефа жадно ловит все его вопросы, ждет их.
– Ты от имени Петра Кирыча со мной разговор ведешь или… Может, сам контакт установить желаешь, а? Дело-то о покушении в следствии до поры сохнет.
– Эй, мужичок! – Пантюхин поманил официанта, который, словно борзая, сорвался с места. – Сообрази-ка нам, грешным, бутылочку портвейна подороже, с картинками.
– Извините, но… – официант беспомощно развел руками. – У нас согласно общего постановления продажа спиртного только после двух часов. Ходят тут всякие… общественный контроль, из «легавки». Как засекут…
– Слушай, малый, – прищурился Пантюхин, – меньше трави баланду, тащи портвейн, а с контролем я живо разберусь. Повторять не привык.
– Вас понял, несу!
Пантюхин ехидно хмыкнул, показав глазами Русичу на соседний столик. Двое мужиков тайком под столом разливали водку по стаканам.
– Так всю жизнь и обманываем друг друга! – печально резюмировал Русич. – Чего это люди пить по-человечески боятся?
– Эх ты, ванька, – мотнул кудлатой башкой Пантюхин, – отстал от жизни. Ладно, объясню. Наши новые вожди – товарищи Горбачев и Лигачев, слыхал про таких?
– Краем уха.
– Так вот. Каждый у нас, брат Русич, своего ваньку валяет. Один коммунизм обещает послезавтра, другой, а ну их! Тоже мне, удумали народ наш пропитой оздоровить. Борьба с пьянством и алкоголизмом! – поднял вверх искривленный палец. – Херня все это! Последней радости лишить хотят. Пить после двух, жрать после трех. Давай еще по малой. И тару под стол. – Пантюхин налил еще по рюмке, сунул бутылку под ноги. – Итак, спрашивай все, что интересует. Я сразу и отрежу. Потому как поручение имею! Валяй, да поживей! – Пантюхин будто и не пил вовсе. У Русича создалось впечатление, что чем больше он употреблял спиртного, тем трезвей становился.
– Ты же сам сказал, Пантюха, даром и чирей не вскочит. Толкуй прямо: чем заслужил сии милости от Петра Кирыча? – с пьяной решимостью спросил Русич, едва удерживаясь от искушения налить еще. – Что, наконец, от меня вам нужно?
– Смирить гордыню, прийти к Петру Кирычу с покаянной, не для откоса глаз, а с чистой совестью. Все! – Пантюхин резко встал, выхватил из кармана пачку смятых десятирублевок, швырнул на стол. На мгновение приостановился, ожег Русича ненавидящим взглядом. – Жди дома у Булатова. Тебя найдут, когда пора придет.
– Погоди-ка, Пантюха, а ежели я оборву концы, скроюсь из Старососненска?
– Поддержку потеряешь, а без нее… Не забывай, ты вечный зек, кто на работу возьмет? А наша подмога распространяется только на нашу территорию. Эх, и желторотый ты еще, Русич. Учти, Петр Кирыч обрывать концы и рвать когти не советует…
Русич вышел из столовой, пошатываясь не столько от выпитого, сколько от того, что ни черта не понял из сумбурного, но, несомненно, важного разговора. Явно, Петр Кирыч его «пасет»; явно и то, что он для каких-то целей нужен ему. С трудом сводя мысли воедино, Русич добрел до сквера, отыскал свободную скамейку в тенечке, сел и, стиснув голову руками, стал соображать, как быть дальше. Прикрыл глаза. Сколько продолжалась его дрема – минуту или час, не знал.
– Гражданин! Ты что, правил не знаешь? – слова падали с высоты, били прямо в темечко. – Кто пьет днем?
– В чем, собственно, дело? – Алексей поднял голову. Перед ним стоял милицейский старшина. Сердце Русича сжалось. В лагерях приобрел жалкую привычку: при виде не только начальника режима, но и любого конвоира хотелось согнуться в три погибели.
– Документы!
– А по какому праву? Разве я нарушил закон?
– Бомж? – прорычал старшина. – Давай документы, да поживей!
– Зачем нервничать? – Русич покопался в кармане, не сразу отыскал в ворохе бумаг справку об освобождении. Милиционер долго вертел ее в руках, даже на свет зачем-то посмотрел. Затем, приложив руку к козырьку, предложил тоном, не терпящим возражений:
– Пройдемте, гражданин!
– Куда?
– В отделение, там разберемся.
– Я бродяга, а ты шалава, мент проклятущий, сучье вымя! – Русич резко вскочил, с силой отпихнул от себя ненавистного старшину. – Иди своей дорогой, жуликов лови! Зенки повылазили! Не видишь, человек освободился, волей опьянился, дома еще не был. Вали по-хорошему.
– Да ты, видать, законник! – процедил сквозь зубы старшина, зверея.
В тот момент, скрипнув тормозами, возле них остановилась милицейская машина, распахнулась дверца, молоденький лейтенант спросил:
– Есть проблемы, старшина? Нужна помощь? – сам уже выпрыгнул из кабины.
– Зек тут, товарищ лейтенант, больно нервный отыскался!
– А что делает?
– Крутой, видать, – повторил старшина, – на особо опасного смахивает, который во всесоюзном розыске. В отделение для выяснения личности идти добровольно не желает.
– Зачем наговаривать на человека? – Русич хотел все спокойно объяснить симпатичному лейтенанту, но увидел на его красивом свежем лице такое равнодушие, что понял: «Этот не поймет, не разберется». И ему вновь стало страшно. Вспомнились слова замполита в тюрьме, который, прощаясь, присоветовал: «Держись за волю, Русич! Твое место там, а не за „колючкой“.
– Ну, бомж, идем по-хорошему или помочь тебе? – Лейтенант зашел сбоку, норовя схватить руку Алексея, заломить за спину, но силу применять не пришлось. Русич сам, послушно, как корова на веревке, пошел к задней дверце патрульной машины…
* * *
Анатолий Булатов, председатель заводского комитета профсоюза Старососненского металлургического комбината, с большим трудом досидел до конца городского пленума. Председатель облсовета, недавний работник обкома партии, вышедший на пенсию, кстати и некстати склонял его фамилию, как бы заведомо направляя раздражение и гневный пафос на единственного отступника, который вместо того, чтобы держаться «генеральной линии» ВЦСПС, взял да записался в какую-то Демократическую партию России, отправив по почте в райком свой партбилет да еще с заклеенным силуэтом любимого вождя. Узнав об этом кощунстве, зал возмущенно загудел на разные голоса: «Предатель!», «У нас одна партия – коммунистическая!», «Не нравится – дуй в Америку!». За снятие Булатова проголосовали почти единодушно. А председатель облсовпрофа, не давая участникам пленума опомниться, внес новое предложение – рекомендовать профкому Старососненского комбината избрать на высокую должность крановщицу, Героя Социалистического Труда, лауреата Государственной премии, кавалера многих трудовых орденов и медалей Аллу Возвышаеву. Зал взорвался аплодисментами.
Анатолий Булатов плохо помнил, как выбрался из зала. Вчерашние коллеги, давние знакомые буквально шарахались прочь, боясь, как бы не замараться. Оглушенный случившимся, Анатолий Булатов перешел через дорогу, медленно побрел по скверу и вскоре очутился возле знакомого дома-девятиэтажки, сел на скамеечку, горько задумался: «Вот и его дом. Сколько крови и здоровья потерял он, отстаивая первую в заводском районе девятиэтажку. В ту давнюю пору случилась по весне беда – вышла из берегов речка Ниженка, смыла бараки, в которых испокон веку жили старые огневики, вышедшие на пенсию с завода. И горсовет решил разместить бедолаг в их новом доме, в котором, кстати, и ему, Булатову, „светила“ двухкомнатная квартира. Но… в памятную ночь нашлись отчаянные „очередники“, которые буквально вломились в еще не заселенный дом. Сам-то тоже остался без квартиры, зато въехала на его жилплощадь та самая Алла Возвышаева, которой завтра ему предстояло сдать дела завкома.
