Тарас Покровский - Наказание и преступление. Люстрация судей по-Харьковски

Уже только на следующий день, кое-как пережив ночь и дождавшись хоть мало-мальского отхода огненной волны, Куля задумался об остальных аспектах произошедшего с ним события. И опять не сам факт предательства Лекса, и не потеря им целого коммерческого проекта, в который он вложил более 2-х лет жизни, и от которого намеревался хорошо заработать, вновь поднимала в душе у Кули волну горечи. Не смотря ни на что, до этого момента у него не умирала надежда на то, что в очень скором будущем все-таки получится восстановить справедливость и обрести свободу. А если так, тогда у него появятся прежние кризисные проблемы с деньгами вкладчиков, которые он намеревался до этого решать с помощью этого проекта. Но теперь, когда он был изолирован, а некоторые волки в овечьей шкуре воспользовавшись моментом показали свое истинное обличие скинув шкуры, Кулины планы отдать деньги их хозяевам оказались под бо-о-льшим вопросом. А если так, тогда все становилось предельно плохо. Если Лекс успеет замести следы с Кулиным проектом по Крымскому землеотводу, то ни Куле, ни Вампиногову и его гоп-компании никогда не рассчитаться с кредитным обществом по своим спискам кредитов. Куля хоть как-то мог еще отстреляться за свою часть остальными своими активами, а вот Вампиногов с Швалько и Клюковым точно при таких раскладах оставались вечными должниками, а учитывая что их сумма займа к этому времени была уже давно за критической чертой, ситуация образовалась катастрофичной, нужно было срочно что-то предпринимать… В пылу полета мысли, забывшись и немного оторвавшись от реальности на полном автомате, Куля стал раскручивать проблему в своей голове. То что сделала Ирина под давлением Лекса имело юридическую составляющую, а такие вещи, если не затягивать во времени, иногда можно было переиграть в юридической игре, аннулировав эту самую юридическую силу того документа, который она подписала. Лекса Куля не боялся, он знал несколько его уязвимых мест и видел свои ответные шаги в случае возникновения необходимости проведения контратаки, причем в своем арсенале Куля увидел возможные свои меры даже против Африки, хотя был почти уверен, Африканец открыто с Кулей играть в такие игры не станет, уж очень они получались грязные для его белых перчаток, а кроме того уж очень близко он знакомил когда-то его со своим арсеналом генералов. В какой-то момент своих раздумий на долю секунды у Кули екнуло сердце от ощущения потенциальной удачи в предстоящем сражении, но тут же эта искра надежды безнадежно погасла, он забыл, что находиться в тюрьме, а это обстоятельство однозначно исключало какие-то противодействия Лексовской выходке. Во-первых, из тюрьмы все только что придуманное было архисложно в реальном исполнении, и для полноты и свободы его маневров на этом фронте, ему прежде самому нужна была свобода, а во-вторых, пока он в тюрьме, его семья была беззащитна, а больше Куля не мог себе позволить рисковать Ириной и дочерью — это даже не обсуждалось.

В разгаре этих терзаний на ряду со старыми вопросами отложившимися в голове накануне, у Кули вдруг возникла версия, а не Лекс ли тот человек, который стоял за Ташковым? Уж очень все в жилу выходило. Если Лексу очень захотелось завладеть Кулиным договором, то сделать это можно было только убрав или изолировав его, иначе никак. Причем на долгий срок изоляции для этого не требовалось, достаточно было одного месяца при удачном стечении обстоятельств, чтобы достичь в этом деле точки невозврата. Ивана запугать Лексу не составило бы большого труда, ментов купить тоже не сложно, тем более за украденные деньги, но был ведь еще и судья, который не мог не понимать реальной и прозрачной ситуации, если он не полный идиот. С одной стороны все просто, а с другой получается, что не так уж легко. Слишком много получалось участников дела с такой целью, да и для Лекса и его соображалки планка такой задачки была высоковата. С Иваном он был знаком по касательной, виделись пару раз мимолетно в офисе, когда Лекс заскакивал в гости, но при более плотном общении их было трудно представить, особенно если учесть оседлость Ивана в Харькове, а Лекса в Киеве.

Вообщем версия о том, что Лекс был сценаристом Кулиного заточения не везде сходилась в четкую картинку, но версией оставалась. Ясно было одно, ему срочно нужно было выходить из тюрьмы, чтобы спасти деньги вкладчиков и себя за компанию. Но чтобы выйти, кроме того что нужны были деньги, еще со слов адвоката, нужен был теперь и подходящий момент, когда согласно процессуальному кодексу наступит граничный срок и будет подводиться в деле какой-то итог, то ли окончание следствия, то ли постановление суда о его продлении и т. д., а ближайший такой превал светился Куле теперь только через два месяца со дня ареста. Получалось, что два месяца сидеть придется однозначно, как ни крути.

Согласно УПК Украины содержание под стражей во время досудебного расследования не должно продолжаться более двух месяцев, но в случае если в этот срок расследование дела закончить невозможно, то он может быть продлен до четырех месяцев, далее до девяти, и еще далее до восемнадцати месяцев. Больше этого срока под досудебным следствием и одновременно под стражей по закону держать человека было нельзя.

До окончания первого граничного срока Куля еще жил реальной надеждой и твердо верил, что ситуация вот-вот выпрямится, что менты за это время подуспокоятся, угомонят свой разбушевавшийся аппетит и согласятся на более реальный и приземленный вариант компромисса. Какой им был теперь смысл просто так держать его в тюрьме, если участка у него уже нет, деньги тоже Иван скорее всего добровольно отдал, так что по-бесится СИСТЕМА, размышлял тогда так Куля, да и выплюнет его, как отработку за какие-нибудь двадцать-тридцать тысяч убитых енотов. Но произошло опять нечто от чего у Кули отвисла челюсть и подкосились ноги.

За первые месяцы следствия выяснилось, что хищение денег одной кражей наличности из сейфа дело не ограничивалось. Оказалось, что уже давно деньги регулярно присваивались кем-то, кто выдавал их якобы в кредит оформленный на подставное лицо. Подложный кредитный договор оформлялся на лицо, паспортные данные которого брались из архива сведений о вкладчиках. От их же лица подделывалась подпись на договоре и на бухгалтерской первичной документации, которая служила свидетельством того, что деньги им якобы получены. На самом же деле деньги присваивались тем, кто все эти документы мастырил. Первая же экспертиза показала, что подделка принадлежит руке Ташкова Ивана, и на первом же допросе тот сообщил следствию, что грешен, но оформлял подлог, якобы по приказу Кули Павла, и все пропавшие таким образом деньги он отдавал якобы тоже ему.

Такое положение дел теперь конечно Кулю не особо удивило, но сама новость о пропаже денег в гораздо большем объеме чем предполагалось изначально, ошеломила неимоверно. Поверить в то, что его Иван был способен на такое он никак не мог. Анализируя новость Куля отметил, что время когда Иван впервые был замечен в тихих запоях совпадает примерно по времени с первыми оформленными им подложными договорами. Если предположить то, что скорее всего так и было, что пил он не от счастья, а скорее с горя, можно было сделать вывод, зная Ивана, о наличии вынужденности его к подобным выходкам. Наверняка к таким шагам его вынуждали какие-то сложные обстоятельства. Уже точно теперь исключалось причастие Лекса к этой заворушке, так как он появился у них на горизонте позже, чем Иван начал своевольничать, но прежняя версия о том, что кто-то задумал эту авантюру давно, и использовал Ивана как инструмент, теперь складывалась в четкую картинку.

Когда подозреваемых подельников для проведения следственных действий вывозили из СИЗО на ИВС, по пути у них предоставлялась возможность при желании перекинуться парой-тройкой фраз, но Иван глухо молчал и никак не реагировал на Кулины зазывания. Со стороны создавалось впечатление будто это Куля сдал и предал старинного друга Ивана, а не наоборот. А Куле очень хотелось понять кто же автор такого зловещего представления. Думая на этот счет о Киевских своих партнерах, что приходило в голову в первую очередь, у него не сходились некоторые другие события, произошедшие с ними в этот период, да и уровень затеи был высоковат для тамошних умов.

Вообщем, как бы там не было, но ситуация очень сильно ухудшилась, а проблема у Кули соответственно углубилась. Не имея на него ничего кроме показаний подельника Ташкова, следователь, будучи то ли по слабости ума по-ослиному упертым, то ли по заданию начальства и прокурора, был тем не менее уверен, что Куля причастен ко всем хищениям, и поэтому пока шло следствие и выявлялся весь объем ущерба, шансов на предметный разговор о свободе практически не было. И очень скоро Куле самому пришлось удостовериться в патовости его положения.